Каждый раз встреча с Машей для меня стресс. Я не могу принять себя как того, с кем она жить бы не хотела. Я, конечно, противлюсь этому, хотя недели две или три назад она мне ясно сказала, а может быть, месяц, что не хотела бы, чтобы мы жили вместе, т.е., если бы была такая возможная ситуация, чтобы жили я и она. Мамина теоретика работает. Ну, с мамой теперь будет разговаривать Jugendamt, а потом суд, надеюсь, что и полиция поговорит, и церковь, и общественное мнение. С её мамой мне говорить не о чем совсем, она для меня повод к переписке, которая мне нравится и затягивает и забавляет, языковая практика. Пусть маме объяснят, что нельзя так трагедизировать мир и отдельно взятую голову - её ребёнка. С мамой поговорят, да, но с Машей мне тоже не о чем говорить. У нас разные жизни, мы встречаемся в кино и на улице. Я решил больше не насиловать себя. Мне не о чем с ней говорить. Да мне вообще приятнее всего молчать, не с ней только, а вообще, но если ей хочется, пусть и говорит. Мне и встречаться с ней неприятно, неприятно приходить к тому дому на Nisiegerstr., мне там больно на душе, мне неприятно, что она открывает дверь, говорит через щель, что сейчас соберётся, потом выходит, а я жду на улице. Сегодня я вообще хотел сказать, чтобы приезжала сама в город, но потом подумал, что всё равно, куда и зачем идти, всё равно, если купить сигарет, а это неизбежно, потому как совсем запутались все мысли, зачем было только начинать их думать. А если купить сигарет, то можно курить и отупляясь ими, ничего не замечать. С утра я ещё побрился, и мне было дискомфортно. Я обычно бреюсь вечером, чтобы кожа восстановилась ночью. Если утром, я постоянно чувствую на лице приклеенную маску, маску скорее даже натянутую, даже скорее будто меня поймали большой ладонью и грубо держат за лицо, и я чувствую излишнюю его складчатость, которая говорит мне о возрасте и о голости, излишней выраженности того, что я думаю. Мне неприятно, вернее, не то, что я думаю, обычно ничего хорошего или вообще ничего, но то, что это любое содержание становится впрямую транслируемым на лицо помимо моей воли. Сухая, но после бритья как-то с мерзкой скоростью, как молящаяся истеричка, выделяющая много жира, кожа, всё чувствующая и болезненная при малейшем мимическом движении, даже при разговоре - вскотскую ипохондрический орган, от каких только блядских червей или трилобитов мне эта хуйня досталась.
По дороге я купил сигарет и зайдя за дом рядом, присел и втянул сразу две. Как-то сразу почувствовалась жара и кожа ещё обильнее потекла жиром и теперь ещё и потом. Бедняга.
Потом я позвонил, Маша приоткрыла дверь, недовольно сказала «сейчас» и я остался ждать. Немного запоздало вышла Маша, тут же приехал на велосипеде весь очень свежий и с хорошей кожей, невероятно красивыми ясными глазами юный негр, любовник моей жены, они немного поговорили, негр позвонил в дверь, мы все сказали друг другу choose, мы с Машей поплелись на жаркую остановку и сидели там шесть минут до автобуса, юноша взбежал по прохладной лестнице в прохладную квартиру, я подумал, что человечество - это большая дружная семья и у всех есть свои плюсы и минусы, и как правильно устроен обмен нефизических веществ в природе людей, наверное, и каждый должен быть занят своим. Маша сказала, что в музей немного позже, а погуляем в городе, сегодня праздник негритянской культуры, мы вышли из автобуса и слушали на жаркой пощади поющую негритянку, какой-то блюз. Жара, площадь перед торговым центром, и этот блюз корявый. Студенты, собирающие подписи против голода и каких-то войн, много людей с плакатами против каких-то войн. Не надо никаких войн. Так много негров на площади, все смеющиеся, продают всякие поделки-подделки. Хотя, какие там подделки, это дурной вкус и вообще глупость апеллировать к настоящести и историзму. Что толку-то, что большинство здесь из нацепивших себе на грудь бумажку против голода и войны, не знают даже, против чьего они голода, и чьим голодом они на некоторую часть сыты и печатают эти бумажки, а половина негров оказались здесь нелегально, потеряв паспорт и забыв где-ниб. во Франции, как их зовут и откуда они и на чём приехали. Просто какими-то путями все они оказались на этой площади и рады петь, плакатам против голода и войны, и просто говорят и танцуют, неважно, о чём говорят-то. Мне было очень жарко и я сказал «пойдём туда, где прохладно». Маше там тоже не нравилось, ради чего терпеть жару-то, и она сказала, что на празднике очень скучно, а «эта баба не умеет петь, акцент немецкий и голос говно полное, только жопой крутит под непристойные движения этих мужиков на подтанцовках, одно приятно, что хоть жопа по-настоящему жирная, сделано в Африке», я смеялся. Сказал ей про Наоми Кэмпбелл и много худеньких негритянок. По Машиным наблюдениям выходит так, что до некоторого возраста негритянки ещё держатся в европейск. модной конституции, а потом их разносит, «папа, ты вспомни О.П., мамину подругу, как её разнесло всего за два года - она так и не успела выйти замуж!» По-моему, Маша стала очень цинична. Может быть, в нашей недружной семье просто цинизма стало много, а я для Маши стал самый циничный, наверное, вот она мне и рассказывает такие сказки. Впр., мне наплевать. Буду наблюдать. Я и не жертва этого цинизма, и не его зачинатель, это что-то очень искусственное. О.П., впр., наполовину татарка. Но всё же много и худых в возрасте после тридцати среди негритянок и азиаток. Загадка. Или разные народности, наверное. Музей тоже на этой же площади. И мы там бродили два с половиной часа с большим интересом. В прошлый раз, две недели назад, мы не всё там обошли. Нам осталась естественнонаучная часть и скульптура. Всего интереснее естественнонаучная часть, залы-реконструкции разных биологических периодов и всяких биосистем. Там были ещё потом биотехнологии. Рекламный зал. Аппаратура для откачки жира, например, операция откачки показывается фильмом на экране. Это, кажется, в музее уже лишнее. И про евреев там много лишнего, фильмы, где их в ров сбрасывают, расстреливают, морозят, ужастики с десяти утра до пяти вечера по кругу, дурдом, а не музей. Маша спросила, любили ли немцы Гитлера или он их так надоумил. Ну как мне ей объяснить, что вопрос идиотский. Если есть фотографии смеющихся и довольных женщин, окруживших Гитлера, на лицах нет принуждения, искреннее всё. Я сказал, что это как плакаты против войны на улице: против чего они их понадевали, они и сами не знают. Так же и немцы, хотели просто счастья, и были счастливы. М.: «а если бы немцы выиграли войну - то власть Гитлера удержалась бы и ему не пришлось бы травиться, да? - но эта власть не могла бы удержаться, потому как построена на таком зле». Однако, в школе всё же серьёзно моют им мозги на «религионе». Власть бы рассосалась, конечно, как договор о правомерности давления, подавления, и такими средствами, как уничтожение евреев, но «история» бы всё в таком случае «оправдала» бы. И были бы всё те же плакаты «против войны», что и всегда, что и у немцев в те годы тоже. Я не знаю, как отвечать на такие дурацкие вопросы. Они не могут появляться в разумной голове. Надо что-то сказать, убирающее что-то из немцев (напр., некоторую вину, но я не нахожу немцев иными себе или виновными в чём-то), да? Почему тогда не из евреев? Черви, трилобиты, утки, засаленные деревянные идолы, последующая откачка жира, жопа и голос говно и мальчики на подтанцовках, негры вообще, плакаты, да вообще весь этом упорядоченный хлам в музее - только стоит на всё это взглянуть исторически, как всё это оказывается в ровной линии взаимопорождения и, таким образом, взаимооправдания, единый организм. Мы пришли нанюхаться этой логики - мы пришли в прохладу просто, и это прекрасное кино, спокойный не сон, но бодрость нашего разума, но как объяснить Маше прохладу этой спокойной логики, т.е., то, что евреи не имели к немцам никакого такого исторического связного отношения, равно как и немцы к евреям? Выставление счёта немцам - совсем глупо. И Маша протестует против этого, и это верно. Евреи были уничтожаемы для оздоровления нации - простой и ясный ответ, данный непосредственно там, в контексте без подтекстов, и это не ответ "ну животные же тоже едят друг друга", это ответ вполне во всей красоте механики добродетели, сооружённой исторически, духовно, вполне в рамках понятий о договоре, и не нужно искать никаких подоплёк, вот же порочная логика где, эти поиски. Надо верить людям. А не собирать исторический хлам причинности, впаивать людям то, чего они не говорили. Сегодня Гитлер прекрасен, женщины все рядом, завтра он травится, женщины плачут и каются - так о какой истории, связности может идти речь? Маша сказала мне это проще: ну и противный зал, это хотя всё и правда, но это неправда, этого не было, хотя оно и было. И Гитлер немцев надоумил, и сами немцы любили его, без его надоумливания, - вот это верно. Гитлер отвечает за свои результаты надоумки, получаемый карт-бланш, женщины просто остаются счастливы (и в дурацком покаянии, конечно же - ну, любила я подлеца, но я-то его честно любила). А евреи - эх, как их угораздило-то, жаль, но что поделать, не женщины же виноваты. А картинки эти с печами и горами тощих тел: да мало ли каких картинок вообще бывает или не картинок, а вообще на самом деле. Вопросы же вроде «но тот, кто расстреливал - виноват» - смешны, эти горы тел возникают практически безучастно, даже вне диффузной вины. Да и просто посчитав, механически, обозрив сети ответственностей, то: ровно так же, как люди на площади не виноваты в голоде в Африке, так же и немцы не виноваты. Вполне возможно даже представлять, что просто евреи сами шли и ложились один на другого и просто так уснули, и так образовались эти горы и фотографии. Встраивание же в эти горы вины - это обычный музейный жест поиска причинности и общего языка. Это обычная музейная тенденция, основанная на концепции «единого организма»: вина - это мощное средство коммуникации, т.е., боль, а болит то, что есть часть единого тела. Так что игра в вину - это лучший способ ощущения себя единым телом даже с горами трупов если: это экстаз футбольной идеологии повальной идентичности, это преодоление гор тощих трупов.
P.S. Я ничего, кстати, против не имею коллективной идентичности и равнения на лучших, я просто против повального зачастую характера этого действия, размена по пять копеек, т.е., в базарный день.