Проверка счётчиков на воду
Страх старости у меня только в Германии. Это не страх одиночества, нищеты и т.п., это именно что страх старости, он здесь появляется я отловил, почему, например. Вот только что настойчивый звонок в дверь. Привыкший к тому, что кроме полиции, почтальонов и очень-очень редко если соседи здесь никто без предупреждения не приходит, я и на пятый звонок не открывал дверь. Если полиция, они бы долбили ногами в дверь и полудурочно киношно орали бы откройте полиция, как они это делают, по крайней мере, в Нойкёльне. Если соседи, то принято скрестись в дверь, постукивать в неё, халёкать и как-то ещё выдавать свою сопричастность к проживанию в доме. Если почтальон, то долго звонить не будет, у него время деньги.
А тут прям настойчиво и через ровные промежутки времени и тихо, притом, уже перед дверью человек стоит, звонок не с домофона снизу идёт, а уже внутренний. Я и открыл дверь. Это был дед, сосед с третьего этажа. В руке бумажка. Ну как может немец без бумажки, даже не представляю. Спрашивает: а приходили ко мне сегодня рабочие менять счётчики за воду. Нет, не приходили они, - ответил я ему. Они приходили неделей раньше. А он мне: а вот у меня в карточке почтовой от них написано, что они придут через неделю, но сегодня кто-то пришёл, долго копался в кухне, в ванной, но никакие счётчики не заменил или заменил, но там стоят старые счётчики, а у Вас счётчики сменили? - спрашивает. Я ему ответил, что приходили, долго копались на кухне и в ванной, но чем они там занимались, я не знаю. Старик мне: а Вы уверены, что это были рабочие?
А вот я и не знаю теперь, а были ли это рабочие или кто это вообще ко мне приходил и что у меня в кухне и в ванной эти люди делали.
Я старику сказал: ни в чём сейчас нельзя быть уверенным.
Старик попросился посмотреть на счётчики у нас в ванной и на кухне.
Я его, конечно, не пустил. Не потому что я как-то там особо отношусь к приватному пространству, я в отличие от немцев не немец, чтобы все эти границы так чётко блюсти, а во мне всё восстало, потому что я понял в этот момент, что старика мучает паранойя. И мучает тяжко.
И мне снова стало тоскливо. От того, что я, возможно, не понимаю, что такое старость. От того, что здесь много грязных, отупевших, неухоженных, грустных стариков. В России я видел в последний мой визит туда много весёлых, бодрых стариков. А в Берлине так и не помню ни одного за прошедший после моего сюда возвращения месяц ни единого счастливого старика, только мутные скорбные старые лица и помню. А, нет, один был, но был в музее, турист, видимо, был с женой. Говорил по-немецки, без акцента. Но был одет подороже, чем обычно в Берлине старики в люди в свет выходят. Вряд ли берлинец, то есть.
Я соседа чуть на хуях не оттаскал, хотел хлопнуть дверью не договорив. Но сдержался. Ведь это только моя досада, что меня пугает старость. Этот несчастный старик, может быть, сегодня умрёт от мнительности и без моей помощи. Потому я посоветовал ему успокоиться. По-русски так открыто о чувствах. Взял и посоветовал. Нет, старику не стало видимо сразу лучше, но он поблагодарил меня. Я закрыл дверь. Нет, к себе он не спустился. Он постоял и пошёл на последний верхний, чердачный этаж к соседям поднялся.
А тут прям настойчиво и через ровные промежутки времени и тихо, притом, уже перед дверью человек стоит, звонок не с домофона снизу идёт, а уже внутренний. Я и открыл дверь. Это был дед, сосед с третьего этажа. В руке бумажка. Ну как может немец без бумажки, даже не представляю. Спрашивает: а приходили ко мне сегодня рабочие менять счётчики за воду. Нет, не приходили они, - ответил я ему. Они приходили неделей раньше. А он мне: а вот у меня в карточке почтовой от них написано, что они придут через неделю, но сегодня кто-то пришёл, долго копался в кухне, в ванной, но никакие счётчики не заменил или заменил, но там стоят старые счётчики, а у Вас счётчики сменили? - спрашивает. Я ему ответил, что приходили, долго копались на кухне и в ванной, но чем они там занимались, я не знаю. Старик мне: а Вы уверены, что это были рабочие?
А вот я и не знаю теперь, а были ли это рабочие или кто это вообще ко мне приходил и что у меня в кухне и в ванной эти люди делали.
Я старику сказал: ни в чём сейчас нельзя быть уверенным.
Старик попросился посмотреть на счётчики у нас в ванной и на кухне.
Я его, конечно, не пустил. Не потому что я как-то там особо отношусь к приватному пространству, я в отличие от немцев не немец, чтобы все эти границы так чётко блюсти, а во мне всё восстало, потому что я понял в этот момент, что старика мучает паранойя. И мучает тяжко.
И мне снова стало тоскливо. От того, что я, возможно, не понимаю, что такое старость. От того, что здесь много грязных, отупевших, неухоженных, грустных стариков. В России я видел в последний мой визит туда много весёлых, бодрых стариков. А в Берлине так и не помню ни одного за прошедший после моего сюда возвращения месяц ни единого счастливого старика, только мутные скорбные старые лица и помню. А, нет, один был, но был в музее, турист, видимо, был с женой. Говорил по-немецки, без акцента. Но был одет подороже, чем обычно в Берлине старики в люди в свет выходят. Вряд ли берлинец, то есть.
Я соседа чуть на хуях не оттаскал, хотел хлопнуть дверью не договорив. Но сдержался. Ведь это только моя досада, что меня пугает старость. Этот несчастный старик, может быть, сегодня умрёт от мнительности и без моей помощи. Потому я посоветовал ему успокоиться. По-русски так открыто о чувствах. Взял и посоветовал. Нет, старику не стало видимо сразу лучше, но он поблагодарил меня. Я закрыл дверь. Нет, к себе он не спустился. Он постоял и пошёл на последний верхний, чердачный этаж к соседям поднялся.