Психотерапия построена во многом на инфантилизации пациента
Знакомая писательница терпит постоянно финансовые бедствия, сколько знаю её, шесть лет уже, хотя издала за это время две книги, одну художественную и одну научно-популярную, почти что средним региональным тиражом, и постоянно что-то пишет в газету, но всё же пришлось ей со своим мужем, тоже писателем, но совсем не издававшимся книгами, освободить этаж дома в тихом престижном районе Далем, этаж в трёхэтажном доме и переехать в квартиру в центре (понижение жилищного уровня).
А вот дела когда-то моей психотерапевтши, мудрой старой вёльвы, идут отменно хорошо, в гору. У неё и муж психотерапевт, молодой, на двадцать с чем-то лет её моложе, прекрасный муж. Они тоже из Далема, и их я знаю последние восемь лет. Они именно что поднялись, как говорится. Занимали только один этаж старинного в андерсеновском духе трёхэтажного дома в Далеме, жили там и там же был кабинет, а теперь выкупили весь дом, и теперь у них и кабинета (по три комнаты) два. А меня эта параллель - беднеющей неплохой писательницы и богатеющих психотерапевтов - как-то всё же удручает. Философия психотерапевтши заключалась, я бы сказал, в постоянном превышении полномочий.
По-моему, сейчас вся психотерапия такая - деятельность с переоценённым значением, с превышением своего полномочия. А полномочие психотерапии, как я его понимаю и как то было написано в книгах ещё тридцатилетней давности, это разъяснение больному его болезни, разъяснительная работа, а главная работа - это работа психиатра и работа медикаментов. Сейчас же психотерапия - это сопровождение пациента во всех сферах его жизни, практически управление пациентом.
Даже эта моя мудрая старая вёльва учила меня, например, такой херне, как "гнать ненужные мысли". В то время как весь мой опыт и опыт литературы и опыт, кстати, и беднеющей писательницы построен на том, чтобы не гнать от себя мысли, построен на том, чтобы додумывать свои мысли, не бояться их, своих мыслей и настроений, на том, чтобы считать свои чувства и мысли собой.
А моя вёльва всегда меня учила дистанцироваться от моих мыслей, от моего опыта, от моих чувств. Учила так, что моя голова начала превращаться в помойку года четыре назад, так учила, что у меня поселилось чувство приходящей пустоты, не божественной вдохновенной пустоты и ясности в голове, свойственной мне с детства в лучшие мои периоды, а поселилась сосущая такая тупая пустота, заместившая боль.
И, собственно, на этом моём-её достижении мы и закончили, я закончил, наши, так сказать, плодотворные творческие встречи, которые именно что становились еженедельным, а то и два раза в неделю, сопровождением меня в моей жизни, задаванием мне ориентиров, с полным стиранием приватных границ, тайн, недосказанностей, нормальных неясностей - это было уже что-то очень далёкое от того изначального назначения психотерапии, о котором я читал в старых книгах, я повторюсь: разъяснение больному особенностей его недуга.
И уж решать, какие мне мысли нужно гнать, а какие не нужно, я мог бы и один, если бы не эта сейчас принимаемая как само собой разумеющееся инфантилизующая тенденция в психотерапии, когда под видом формирования у пациента ответственности за свою жизнь пациента делают ведомым ребёнком и, более того, принимают за него решения, например, о том, что пора оставить медикаменты (редкое решение для психотерапевтов, чаще всего они ссут это одобрить, ну а если не ссут, то сначала пациент подписывает бумагу о том, что снимает всякую ответственность с психотерапевта за возможные осложнения в лечении в виде суицида, если конкретно к делу).
Да, так вот, меня удручает то, что опыт хорошей литературы, являющийся при должном, неинфантильном отношении к своим мыслям и к чтению, действительным орудием мышления и внутренней жизни, основой любого просветления и лечения - он, зафиксированный, к тому же, в форме навечности, в словах, то есть, на бумаге - удручает то, что он ценится меньше опыта всей этой еженедельной, в общем-то, на девяносто процентов ненужной болтовни, возникающей из инфантилизации пациента, болтовни, к тому же, мимолётной, ведь если только зафиксировать в словах на бумаге всю эту тягомотину, например, постоянные излияния на тему он меня бросил что мне делать как мне справиться мужик снова ушёл - если это всё, а именно вот это, про мужик ушёл и является самым частым запросом в психотерапии - если всё это написать на бумаге - это будет бред сивой кобылы, это будут инфантильные сопли, с помощью соответствующей терминологии, правда, возведённые в ранг вселенской трагедии.
Ох, ну вот, не хотел я ничего сказать против психотерапии, но как-то так уж вышло. Много времени, сил она у меня отняла, я остался недоволен. Потому, что она отвлекала от того, что нужно было быстрее сделать: подобрать нормальные медикаменты - и потом сразу, месяца через четыре, всю психню и психотерапию как ветром сдуло и забылось, как и должно было, как страшный сон и мракобесная маета.
А вот дела когда-то моей психотерапевтши, мудрой старой вёльвы, идут отменно хорошо, в гору. У неё и муж психотерапевт, молодой, на двадцать с чем-то лет её моложе, прекрасный муж. Они тоже из Далема, и их я знаю последние восемь лет. Они именно что поднялись, как говорится. Занимали только один этаж старинного в андерсеновском духе трёхэтажного дома в Далеме, жили там и там же был кабинет, а теперь выкупили весь дом, и теперь у них и кабинета (по три комнаты) два. А меня эта параллель - беднеющей неплохой писательницы и богатеющих психотерапевтов - как-то всё же удручает. Философия психотерапевтши заключалась, я бы сказал, в постоянном превышении полномочий.
По-моему, сейчас вся психотерапия такая - деятельность с переоценённым значением, с превышением своего полномочия. А полномочие психотерапии, как я его понимаю и как то было написано в книгах ещё тридцатилетней давности, это разъяснение больному его болезни, разъяснительная работа, а главная работа - это работа психиатра и работа медикаментов. Сейчас же психотерапия - это сопровождение пациента во всех сферах его жизни, практически управление пациентом.
Даже эта моя мудрая старая вёльва учила меня, например, такой херне, как "гнать ненужные мысли". В то время как весь мой опыт и опыт литературы и опыт, кстати, и беднеющей писательницы построен на том, чтобы не гнать от себя мысли, построен на том, чтобы додумывать свои мысли, не бояться их, своих мыслей и настроений, на том, чтобы считать свои чувства и мысли собой.
А моя вёльва всегда меня учила дистанцироваться от моих мыслей, от моего опыта, от моих чувств. Учила так, что моя голова начала превращаться в помойку года четыре назад, так учила, что у меня поселилось чувство приходящей пустоты, не божественной вдохновенной пустоты и ясности в голове, свойственной мне с детства в лучшие мои периоды, а поселилась сосущая такая тупая пустота, заместившая боль.
И, собственно, на этом моём-её достижении мы и закончили, я закончил, наши, так сказать, плодотворные творческие встречи, которые именно что становились еженедельным, а то и два раза в неделю, сопровождением меня в моей жизни, задаванием мне ориентиров, с полным стиранием приватных границ, тайн, недосказанностей, нормальных неясностей - это было уже что-то очень далёкое от того изначального назначения психотерапии, о котором я читал в старых книгах, я повторюсь: разъяснение больному особенностей его недуга.
И уж решать, какие мне мысли нужно гнать, а какие не нужно, я мог бы и один, если бы не эта сейчас принимаемая как само собой разумеющееся инфантилизующая тенденция в психотерапии, когда под видом формирования у пациента ответственности за свою жизнь пациента делают ведомым ребёнком и, более того, принимают за него решения, например, о том, что пора оставить медикаменты (редкое решение для психотерапевтов, чаще всего они ссут это одобрить, ну а если не ссут, то сначала пациент подписывает бумагу о том, что снимает всякую ответственность с психотерапевта за возможные осложнения в лечении в виде суицида, если конкретно к делу).
Да, так вот, меня удручает то, что опыт хорошей литературы, являющийся при должном, неинфантильном отношении к своим мыслям и к чтению, действительным орудием мышления и внутренней жизни, основой любого просветления и лечения - он, зафиксированный, к тому же, в форме навечности, в словах, то есть, на бумаге - удручает то, что он ценится меньше опыта всей этой еженедельной, в общем-то, на девяносто процентов ненужной болтовни, возникающей из инфантилизации пациента, болтовни, к тому же, мимолётной, ведь если только зафиксировать в словах на бумаге всю эту тягомотину, например, постоянные излияния на тему он меня бросил что мне делать как мне справиться мужик снова ушёл - если это всё, а именно вот это, про мужик ушёл и является самым частым запросом в психотерапии - если всё это написать на бумаге - это будет бред сивой кобылы, это будут инфантильные сопли, с помощью соответствующей терминологии, правда, возведённые в ранг вселенской трагедии.
Ох, ну вот, не хотел я ничего сказать против психотерапии, но как-то так уж вышло. Много времени, сил она у меня отняла, я остался недоволен. Потому, что она отвлекала от того, что нужно было быстрее сделать: подобрать нормальные медикаменты - и потом сразу, месяца через четыре, всю психню и психотерапию как ветром сдуло и забылось, как и должно было, как страшный сон и мракобесная маета.