Что написано пером
В Берлине пишет много людей, для многих это хобби, как называют сами пишущие. При этом публикуются, также и переводы на многие языки. Меня удивило сегодня только одно: люди хотят публиковаться. Давно с этим не встречался. Сам пишу по ходу дня часто, иногда пару абзацев, иногда десять страниц, дневники, записные книжки. Иногда пишу друзьям, большие письма, да как и все мы обычно, такое употребление письма.
Но я всё выбрасываю потом, как неинтересно становится перечитать. А иногда очень интересно перечитать - затем и пишу, чтобы иметь самонаблюдение, да и просто нравится.
И мне нравится, что здесь писать - это просто, нет великой русской литературы, должностей водителя умов, будоражителя душ. И я давно не встречал людей, которые публикуются иначе как-то, чем если работа, заработок заставляют. А тут вот встретил. В спортзале.
Сижу после його-курса и уже после сауны в спортзале на Alexanderplatz в раздевалке у своего шкафчика, пишу, о том, что удивительно, что с йоги так сильно хотя устаёшь, но есть не хочется, как обязательно раньше бы хотелось, если бы я пошёл "просто в спортзал", то есть, общаться с металлическими тренажёрами, после чего мне всегда дико хочется есть, и основная задача потом - доехать до дома, не зайдя в три встречающихся по пути Макдональдса.
Рядом кто-то переодевался и спросил, на каком языке я пишу, так как много английских и немецких слов и ещё кириллицы. Это и был писатель. Он был с книгой, своей, сам читает перевод своих романов, на английский.
Отличное издание, отличная бумага, дизайн. Я попросил подержать и почитать. Историческая любовная драма. Человек рад, человек с хобби, человек публикуется, человек удивляется, что я не публикуюсь. И что я даже совсем не имею об этом мыслей. Такой, как я думаю, олдскульный человек, ему за пятьдесят, щуплый, ухоженный, сейчас у него период спорта после видимого долгого периода алкоголизма, какое-то омолаживающее второе или третье дыхание в жизни взял, но да, после периода мук, видимого по телу и по лицу. Это здорово.
Человек не из моего района, а человек из смешного олдскульного Шарлоттенбурга, сразу видать по нему, по одежде, по трепетной чистоплотности, и да, там, в старом Берлине, в Шарлоттенбурге, полагается или довелось если уж писать, то полагается и доводится тогда уж и публиковаться, с именем, в рамках хобби даже если.
Мы вышли из спортзала, зашли в ближайший бар, выпили по пиву. Я многое узнал. О том, что пишет ещё больше людей, чем я думал. "Хобби". Меня полчаса, пока мы выпивали, мучал вопрос: а зачем публиковать эту убойную хуету, эти все любовные драмы типа "Анжелика в страдании", унавоживая их изящным интеллектуальным языком (так я воспринял письмо моего знакомца, полистав его книгу, и так настаивал он, говоря о том, что ему интересно в его письме).
И таки, когда мы взяли вторую порцию пива, я так и спросил: как так можно, писать такую хуету тысячами страниц (то есть, про любовь придворных дам прошлых веков), потом ещё и радоваться тому, что это публикуется, и второе: почему ни я, ни мои друзья, близкие ли, приятели ли, они никогда не хотели издать-собрать ни одной книги, и всё прекрасное тонет в домашних архивах, но это не вызывает в нас сожаления, это сослужило свою службу и попросту теряется, выкидывается потом.
Мой новый друг стал говорить о поколениях в ответ мне, о том, что ему немного за пятьдесят, и это их идеалы, образ жизни, а также среда, такие хобби. А мне, мол, сказал он, всего-то лет тридцать. Ага. Мне, вообще-то, через полгода сорок. Да, сказал он, но я принадлежу к поколению безвозрастных, как он считает. Так и сказал, что я так ювенально выгляжу, потому что не публикуюсь. Не вступаю в социальное страстное взаимодействие. А он хоть и лысый уже, но не против весьма благородных седин, о чём говорит иронично, каковая ирония, самоирония, мне в нём и понравилась.
Он меня, конечно, убедил публиковаться, к концу второго пива. Но меня снова разубедила его книга. Отличные продажи на Амазоне и рейтинги и публичные чтения и стильный отличный язык... но бессодержательный, так, развитие одного штамма, а именно "шарлоттенбургской светской болтовни", посев на пятьсот страниц.
Как встреча с инопланетянином. Думаю, для него было так же встретиться со мной. Я решил пару остановок пройтись, проветриться и только потом сесть на метро. А он тоже решил пройтись, проветриться, но ему в направлении противоположном мне, в Шарлоттенбург. Так мы как-то противоположно и разошлись.
Я шёл и смотрел на небо, впервые за долгое время снова увидев, какое же здесь бывает чистое небо, звёзд так много, что не надо и Луны, да она и делась куда-то, не надо её, чтобы ночью было более-менее светло и без фонарей. Прям как в городе моего детства, в заполярном моём любимом городе Игарка.
Увлечение это (писать книгами) хорошее, и человек тоже. Но я бы не стал, совсем не понимаю, пробовал не книгами, а так, в сборниках. Никогда не трогало, а даже мешало. Отвечать на вопросы потом нужно. Или вспоминать, что то и то написал. Дело в том, что книги больше сами по себе, где попало и с кем попало, и отвечать за них не хочется, а приходится. А если от них совсем дистанцироваться - то совсем не понимаю, зачем они. А вот человек понимает, и такое, то есть, бывает увлечение, хобби. А у меня иначе. Публиковав что-то, я не получал удовольствия. То есть, вообще ничего, кроме траты сил.
Я не понял удовольствия этого человека от его книг и от его деятельности по написанию, но понял, как-то смутно, но, кажется, понял, что хобби бывают, образ жизни с хобби. Иногда бывают встречи и беседы, недолгие и интересные, на разных языках и совсем бессодержательные потому. Но интересные тем, что в мире, оказывается, много непонятного, и одновременно тем, что можно попытаться пересекаться, но это совершенно не получается далее, чем разговориться на один раз.
А вот если бы я работал врачом или инженером, я бы очень хотел публиковаться, труды, открытия, приёмы строительства, операций. Это я понимаю. В таких отраслях вопросы конечны и книгу хочется указать как свою. До сих пор горжусь участием в методичке по художественному вырезанию в детском саду, мне удалось человеческим языком описать некоторые приёмы и извороты рук при вырезании снежинок, когда я учился в педагогическом училище. Это не шутка, это сущая правда. А вот пара рассказов про жизнь, опубликованные, я рад, что один под придуманным именем, а другой анонимно в анонимном сборнике, так как я не понимаю, зачем нужно имя автора, если это не заслуженная методичка по вырезанию снежинок и подобное.
Но я всё выбрасываю потом, как неинтересно становится перечитать. А иногда очень интересно перечитать - затем и пишу, чтобы иметь самонаблюдение, да и просто нравится.
И мне нравится, что здесь писать - это просто, нет великой русской литературы, должностей водителя умов, будоражителя душ. И я давно не встречал людей, которые публикуются иначе как-то, чем если работа, заработок заставляют. А тут вот встретил. В спортзале.
Сижу после його-курса и уже после сауны в спортзале на Alexanderplatz в раздевалке у своего шкафчика, пишу, о том, что удивительно, что с йоги так сильно хотя устаёшь, но есть не хочется, как обязательно раньше бы хотелось, если бы я пошёл "просто в спортзал", то есть, общаться с металлическими тренажёрами, после чего мне всегда дико хочется есть, и основная задача потом - доехать до дома, не зайдя в три встречающихся по пути Макдональдса.
Рядом кто-то переодевался и спросил, на каком языке я пишу, так как много английских и немецких слов и ещё кириллицы. Это и был писатель. Он был с книгой, своей, сам читает перевод своих романов, на английский.
Отличное издание, отличная бумага, дизайн. Я попросил подержать и почитать. Историческая любовная драма. Человек рад, человек с хобби, человек публикуется, человек удивляется, что я не публикуюсь. И что я даже совсем не имею об этом мыслей. Такой, как я думаю, олдскульный человек, ему за пятьдесят, щуплый, ухоженный, сейчас у него период спорта после видимого долгого периода алкоголизма, какое-то омолаживающее второе или третье дыхание в жизни взял, но да, после периода мук, видимого по телу и по лицу. Это здорово.
Человек не из моего района, а человек из смешного олдскульного Шарлоттенбурга, сразу видать по нему, по одежде, по трепетной чистоплотности, и да, там, в старом Берлине, в Шарлоттенбурге, полагается или довелось если уж писать, то полагается и доводится тогда уж и публиковаться, с именем, в рамках хобби даже если.
Мы вышли из спортзала, зашли в ближайший бар, выпили по пиву. Я многое узнал. О том, что пишет ещё больше людей, чем я думал. "Хобби". Меня полчаса, пока мы выпивали, мучал вопрос: а зачем публиковать эту убойную хуету, эти все любовные драмы типа "Анжелика в страдании", унавоживая их изящным интеллектуальным языком (так я воспринял письмо моего знакомца, полистав его книгу, и так настаивал он, говоря о том, что ему интересно в его письме).
И таки, когда мы взяли вторую порцию пива, я так и спросил: как так можно, писать такую хуету тысячами страниц (то есть, про любовь придворных дам прошлых веков), потом ещё и радоваться тому, что это публикуется, и второе: почему ни я, ни мои друзья, близкие ли, приятели ли, они никогда не хотели издать-собрать ни одной книги, и всё прекрасное тонет в домашних архивах, но это не вызывает в нас сожаления, это сослужило свою службу и попросту теряется, выкидывается потом.
Мой новый друг стал говорить о поколениях в ответ мне, о том, что ему немного за пятьдесят, и это их идеалы, образ жизни, а также среда, такие хобби. А мне, мол, сказал он, всего-то лет тридцать. Ага. Мне, вообще-то, через полгода сорок. Да, сказал он, но я принадлежу к поколению безвозрастных, как он считает. Так и сказал, что я так ювенально выгляжу, потому что не публикуюсь. Не вступаю в социальное страстное взаимодействие. А он хоть и лысый уже, но не против весьма благородных седин, о чём говорит иронично, каковая ирония, самоирония, мне в нём и понравилась.
Он меня, конечно, убедил публиковаться, к концу второго пива. Но меня снова разубедила его книга. Отличные продажи на Амазоне и рейтинги и публичные чтения и стильный отличный язык... но бессодержательный, так, развитие одного штамма, а именно "шарлоттенбургской светской болтовни", посев на пятьсот страниц.
Как встреча с инопланетянином. Думаю, для него было так же встретиться со мной. Я решил пару остановок пройтись, проветриться и только потом сесть на метро. А он тоже решил пройтись, проветриться, но ему в направлении противоположном мне, в Шарлоттенбург. Так мы как-то противоположно и разошлись.
Я шёл и смотрел на небо, впервые за долгое время снова увидев, какое же здесь бывает чистое небо, звёзд так много, что не надо и Луны, да она и делась куда-то, не надо её, чтобы ночью было более-менее светло и без фонарей. Прям как в городе моего детства, в заполярном моём любимом городе Игарка.
Увлечение это (писать книгами) хорошее, и человек тоже. Но я бы не стал, совсем не понимаю, пробовал не книгами, а так, в сборниках. Никогда не трогало, а даже мешало. Отвечать на вопросы потом нужно. Или вспоминать, что то и то написал. Дело в том, что книги больше сами по себе, где попало и с кем попало, и отвечать за них не хочется, а приходится. А если от них совсем дистанцироваться - то совсем не понимаю, зачем они. А вот человек понимает, и такое, то есть, бывает увлечение, хобби. А у меня иначе. Публиковав что-то, я не получал удовольствия. То есть, вообще ничего, кроме траты сил.
Я не понял удовольствия этого человека от его книг и от его деятельности по написанию, но понял, как-то смутно, но, кажется, понял, что хобби бывают, образ жизни с хобби. Иногда бывают встречи и беседы, недолгие и интересные, на разных языках и совсем бессодержательные потому. Но интересные тем, что в мире, оказывается, много непонятного, и одновременно тем, что можно попытаться пересекаться, но это совершенно не получается далее, чем разговориться на один раз.
А вот если бы я работал врачом или инженером, я бы очень хотел публиковаться, труды, открытия, приёмы строительства, операций. Это я понимаю. В таких отраслях вопросы конечны и книгу хочется указать как свою. До сих пор горжусь участием в методичке по художественному вырезанию в детском саду, мне удалось человеческим языком описать некоторые приёмы и извороты рук при вырезании снежинок, когда я учился в педагогическом училище. Это не шутка, это сущая правда. А вот пара рассказов про жизнь, опубликованные, я рад, что один под придуманным именем, а другой анонимно в анонимном сборнике, так как я не понимаю, зачем нужно имя автора, если это не заслуженная методичка по вырезанию снежинок и подобное.