307. Политические игры 30 лет назад. Эпилог.
Когда я рассматриваю те немногие слайды, которые сохранились от когда-то богатого архива, я испытываю чувство невозвратимой потери. Это слайды, сделанные в ушедшую эпоху в местах, которые порой уже не существуют, а если существуют, то неузнаваемо преобразились. Иногда мне бывает жалко так часто публиковать старые слайды. Я понимаю, что я их не теряю при публикации, но каждая публикация слайдов - это возвращение в далёкие слои моей жизни. Большая часть этих слайдов связана с моими экспедициями, с экспедициями, которые позволили получить уникальный материал, а я даже не имею возможности узнать, что стало с отчётами, которые мы сдавали в программу «Отчизна» или в госкомитет по науке и технике. Изредка я вдруг вижу наши отчёты в практическом применении и, по большей части, люди, которые наши данные используют, даже не знают, кем и когда они были получены. Дважды я не мог посмотреть собственные данные из-за отсутствия допуска к секретной документации, а тот или иной гриф секретности стоит на всех моих отчётах, связанных с работами в Заполярье. Крайний Север, почему-то, считался запретной темой, в лучшем случае на этих отчётах ставился гриф «Для служебного пользования», в худшем - гриф «Секретно».
В 1988 году, когда выходила пожалуй лучшая моя монография «Психическая и психофизиологическая адаптация», я приходил к представителю Гослито с крупномасштабной картой, чтобы доказать, что я имею право об этом писать, поскольку местность, о которой я пишу, находится на 30 км южнее Полярного круга, а запрет распространялся только на Заполярную область, находящуюся севернее Полярного круга. Тогда я получал разрешение включать раздел, основанный на исследованиях проведенных на этой территории, в книгу, но даже в этом случае мне запрещалось указывать его географическое наименование.
Последнее время мы опубликовали много моих слайдов, и многие слайды вошли в созданную нами фотогалерею, и самые ранние из этих слайдов возвращают меня к событиям, которые были описаны в разделе «Политические приключения», поскольку именно в период этих приключений я первый раз (в 1950 году) попал в места, которые повторно посетил уже в период наших экспедиций. На одном из слайдов этого периода был изображён человек, из-за которого я не счёл возможным публиковать этот слайд.
Впервые я увидел этого человека в городе Киеве в ресторане, тогда, когда я приезжал в Киев в Министерство здравоохранения Украины в связи с моим восстановлением в Медицинском институте.
Здание Министерства здравоохранения Украины
Фото: Sergiusz
Уйти из института и «не мелькать перед обкомом» мне посоветовал человек мне чрезвычайно симпатичный, который не только не возбудил против меня дела (а такая возможность у него была), а направлял мои действия с тем, чтобы сделать моё восстановление в институте неизбежным. Человек, который направлял мои действия, был подчинённым того человека, которого я встретил в ресторане, хотя тогда я этого не знал. Но в сложном переплетении интриги, результат которой позволил мне получить высшее образование и стать врачом, ответственный сотрудник МГБ играл за меня и против обкома партии. Я говорил об этом, но хочу ещё раз повторить, что это было в ту пору, когда львовские студенты зарубили Ярослава Галана, а в лесах гуляли ещё тысячи членов ОУН-ПА, и МГБ в этих местах работало против реального противника. Сотрудники МГБ, непосредственно занятые борьбой против ОУН-ПА, жили в постоянном напряжении, иногда с длинными периодами бессонных ночей, и никому из них не нужно было стряпать дело против вполне советского студента.
Я не знаю, насколько была необходима эта вставка, но я оказался в Киеве в результате политических приключений и придя в ресторан ужинать, впервые увидел человека, которого потом встретил в здании МГБ. За соседним с этим человеком столом я оказался совершенно случайно, потому что любил садится за стол, за которым никто не сидел. И только через много дней, вспоминая это, я думал, что, вероятно, никто не сидел за этим столом не случайно. Этот человек закончил обед, выпил кружку пива и вдруг заговорил не обращаясь ни к кому конкретно, но достаточно громко, чтобы его могли слышать многие.
В 50-е годы XX века в этом киевском доме располагался ресторан «Лейпциг».
Фото: Лилия☼
- Я знаю, что они меня не любят, и знаю, почему. Они меня не любят потому, что я не жду их указаний, а сам знаю, что нужно делать и делаю это, и когда делаю, всегда получаю отличный результат. Моя репутация человека, умеющего самостоятельно определять, что нужно делать и именно в этом случае получать отличный результат, мешает им загрузить меня в общую машину, повелевать мной и приписывать себе мои заслуги. Последний раз они пытались на меня давить, когда я сделал своим заместителем Сашу Смирнова. Они утверждали, что поскольку он еврей, Америка его купит. Почему Америка его купит? Меня, Ивана Петровича, старого чекиста, может Америка купить, сколько бы ни решила потратить на это денег? Здесь суммы не важны. Меня, Ивана Петровича, старого чекиста, нельзя купить ни за какие деньги. Так почему же его Америка купит? Он защищал Сталинград и прорывал блокаду Ленинграда, и этого нельзя забывать. Вы помните, что это было такое? А он защищал Сталинград и прорывал блокаду Ленинграда. Их там не было, и им выгодно всё это забыть. Но я не забуду. Это только Ежов такие вещи забывал, говорил «Что ты даешь мне положительные характеристики, давай компрометирующие материалы». Иван Петрович на старых чекистов компрометирующих материалов не дает. И где теперь Ежов? А я где был, там и остался. Они меня не просто не любят, они меня ещё и боятся. Если бы я погиб во время операции, для них это было бы праздником. Они боятся настаивать на том, чтобы я не сам решал, а их указания выполнял, потому, что знают, что я запрошу высшее руководство, и не уверены, что там их поддержат… Были уже прецеденты. Там, в руководстве, ещё остались люди, которые знают меня по боевым операциям, знают, чего стою я, и чего стоят они, - он замолчал и молчал очень выразительно. Было видно, что он что-то напряжённо обдумывает, и что хотя он и выпил пива, он чётко понимает разницу между тем, что можно говорить при людях, и тем, чего при людях говорить нельзя. - Вот, я пиво стал пить, хотя врачи говорят, что пиво мне пить нельзя. Может, и не надо бы, а я пью. Я водки в рот не беру, а тоска грызёт. Может, хоть пивом смогу заглушить тоску. Надо же что-то делать. У меня в Ленинграде в блокаду жена и дочь погибли. Остался я один в стометровой квартире, и я ее не отдаю, заслужил. А отобрать ее у меня они не решаются, потому, как с независимостью моей привыкли считаться.
Святой Владимир смотрит на Киев
Фото: bukvar
Он снова замолчал. И во время его тяжёлого молчания к нему подошёл военнослужащий в форме механо-моторизованных войск и в чине лейтенанта. То ли по доброте сердечной, то ли по служебному долгу он сказал почти ласково:
- Что-то ты разговорился, папаша.
Возле лейтенанта возник метрдотель и сказал лейтенанту тихо, так, что вряд ли это было слышно дальше моего столика:
- Примите хороший совет, не трогайте этого человека.
И лейтенант также ответил:
- Я же к нему со всей ласкою.
Метрдотель ничего не ответил, но и не уходил, а лейтенант, вновь обращаясь к человеку, монолог которого дважды прерывался периодами тяжёлого молчания, настолько тяжёлого, что я эту тяжесть ощущал почти физически:
- Ну как, папаша, не пойти ли тебе домой?
И тогда человек, которого я в тот день видел впервые, встал и сказал:
- Официант, я ничего не должен?
- Нет, - сказал официант.
- Ну, что ж, ты прав, лейтенант, я пойду домой. Все они здесь пьяницы и ничего не стоят.
Он пошёл к выходу, но едва он подошёл к дверям, возле него возник ещё один человек в штатском и почтительно отворил перед ним дверь. Монолог был хорош, любопытство моё было возбуждено и я, чуть-чуть передвинув свой стул, чтобы мне была видна улица перед выходом из ресторана, увидел автомобиль, подъехавший к вышедшему из ресторана автору монолога. И тот же человек, который распахнул перед ним выходную дверь, теперь распахнул перед ним переднюю дверцу автомобиля, и то ли символически, то ли по необходимости, помог ему сесть рядом с водителем, сам сел сзади, и машина уехала.
Продолжение следует.
В 1988 году, когда выходила пожалуй лучшая моя монография «Психическая и психофизиологическая адаптация», я приходил к представителю Гослито с крупномасштабной картой, чтобы доказать, что я имею право об этом писать, поскольку местность, о которой я пишу, находится на 30 км южнее Полярного круга, а запрет распространялся только на Заполярную область, находящуюся севернее Полярного круга. Тогда я получал разрешение включать раздел, основанный на исследованиях проведенных на этой территории, в книгу, но даже в этом случае мне запрещалось указывать его географическое наименование.
Последнее время мы опубликовали много моих слайдов, и многие слайды вошли в созданную нами фотогалерею, и самые ранние из этих слайдов возвращают меня к событиям, которые были описаны в разделе «Политические приключения», поскольку именно в период этих приключений я первый раз (в 1950 году) попал в места, которые повторно посетил уже в период наших экспедиций. На одном из слайдов этого периода был изображён человек, из-за которого я не счёл возможным публиковать этот слайд.
Впервые я увидел этого человека в городе Киеве в ресторане, тогда, когда я приезжал в Киев в Министерство здравоохранения Украины в связи с моим восстановлением в Медицинском институте.
Здание Министерства здравоохранения Украины
Фото: Sergiusz
Уйти из института и «не мелькать перед обкомом» мне посоветовал человек мне чрезвычайно симпатичный, который не только не возбудил против меня дела (а такая возможность у него была), а направлял мои действия с тем, чтобы сделать моё восстановление в институте неизбежным. Человек, который направлял мои действия, был подчинённым того человека, которого я встретил в ресторане, хотя тогда я этого не знал. Но в сложном переплетении интриги, результат которой позволил мне получить высшее образование и стать врачом, ответственный сотрудник МГБ играл за меня и против обкома партии. Я говорил об этом, но хочу ещё раз повторить, что это было в ту пору, когда львовские студенты зарубили Ярослава Галана, а в лесах гуляли ещё тысячи членов ОУН-ПА, и МГБ в этих местах работало против реального противника. Сотрудники МГБ, непосредственно занятые борьбой против ОУН-ПА, жили в постоянном напряжении, иногда с длинными периодами бессонных ночей, и никому из них не нужно было стряпать дело против вполне советского студента.
Я не знаю, насколько была необходима эта вставка, но я оказался в Киеве в результате политических приключений и придя в ресторан ужинать, впервые увидел человека, которого потом встретил в здании МГБ. За соседним с этим человеком столом я оказался совершенно случайно, потому что любил садится за стол, за которым никто не сидел. И только через много дней, вспоминая это, я думал, что, вероятно, никто не сидел за этим столом не случайно. Этот человек закончил обед, выпил кружку пива и вдруг заговорил не обращаясь ни к кому конкретно, но достаточно громко, чтобы его могли слышать многие.
В 50-е годы XX века в этом киевском доме располагался ресторан «Лейпциг».
Фото: Лилия☼
- Я знаю, что они меня не любят, и знаю, почему. Они меня не любят потому, что я не жду их указаний, а сам знаю, что нужно делать и делаю это, и когда делаю, всегда получаю отличный результат. Моя репутация человека, умеющего самостоятельно определять, что нужно делать и именно в этом случае получать отличный результат, мешает им загрузить меня в общую машину, повелевать мной и приписывать себе мои заслуги. Последний раз они пытались на меня давить, когда я сделал своим заместителем Сашу Смирнова. Они утверждали, что поскольку он еврей, Америка его купит. Почему Америка его купит? Меня, Ивана Петровича, старого чекиста, может Америка купить, сколько бы ни решила потратить на это денег? Здесь суммы не важны. Меня, Ивана Петровича, старого чекиста, нельзя купить ни за какие деньги. Так почему же его Америка купит? Он защищал Сталинград и прорывал блокаду Ленинграда, и этого нельзя забывать. Вы помните, что это было такое? А он защищал Сталинград и прорывал блокаду Ленинграда. Их там не было, и им выгодно всё это забыть. Но я не забуду. Это только Ежов такие вещи забывал, говорил «Что ты даешь мне положительные характеристики, давай компрометирующие материалы». Иван Петрович на старых чекистов компрометирующих материалов не дает. И где теперь Ежов? А я где был, там и остался. Они меня не просто не любят, они меня ещё и боятся. Если бы я погиб во время операции, для них это было бы праздником. Они боятся настаивать на том, чтобы я не сам решал, а их указания выполнял, потому, что знают, что я запрошу высшее руководство, и не уверены, что там их поддержат… Были уже прецеденты. Там, в руководстве, ещё остались люди, которые знают меня по боевым операциям, знают, чего стою я, и чего стоят они, - он замолчал и молчал очень выразительно. Было видно, что он что-то напряжённо обдумывает, и что хотя он и выпил пива, он чётко понимает разницу между тем, что можно говорить при людях, и тем, чего при людях говорить нельзя. - Вот, я пиво стал пить, хотя врачи говорят, что пиво мне пить нельзя. Может, и не надо бы, а я пью. Я водки в рот не беру, а тоска грызёт. Может, хоть пивом смогу заглушить тоску. Надо же что-то делать. У меня в Ленинграде в блокаду жена и дочь погибли. Остался я один в стометровой квартире, и я ее не отдаю, заслужил. А отобрать ее у меня они не решаются, потому, как с независимостью моей привыкли считаться.
Святой Владимир смотрит на Киев
Фото: bukvar
Он снова замолчал. И во время его тяжёлого молчания к нему подошёл военнослужащий в форме механо-моторизованных войск и в чине лейтенанта. То ли по доброте сердечной, то ли по служебному долгу он сказал почти ласково:
- Что-то ты разговорился, папаша.
Возле лейтенанта возник метрдотель и сказал лейтенанту тихо, так, что вряд ли это было слышно дальше моего столика:
- Примите хороший совет, не трогайте этого человека.
И лейтенант также ответил:
- Я же к нему со всей ласкою.
Метрдотель ничего не ответил, но и не уходил, а лейтенант, вновь обращаясь к человеку, монолог которого дважды прерывался периодами тяжёлого молчания, настолько тяжёлого, что я эту тяжесть ощущал почти физически:
- Ну как, папаша, не пойти ли тебе домой?
И тогда человек, которого я в тот день видел впервые, встал и сказал:
- Официант, я ничего не должен?
- Нет, - сказал официант.
- Ну, что ж, ты прав, лейтенант, я пойду домой. Все они здесь пьяницы и ничего не стоят.
Он пошёл к выходу, но едва он подошёл к дверям, возле него возник ещё один человек в штатском и почтительно отворил перед ним дверь. Монолог был хорош, любопытство моё было возбуждено и я, чуть-чуть передвинув свой стул, чтобы мне была видна улица перед выходом из ресторана, увидел автомобиль, подъехавший к вышедшему из ресторана автору монолога. И тот же человек, который распахнул перед ним выходную дверь, теперь распахнул перед ним переднюю дверцу автомобиля, и то ли символически, то ли по необходимости, помог ему сесть рядом с водителем, сам сел сзади, и машина уехала.
Продолжение следует.