24. Мы шли через плохо замёрзшие бурные горные реки, через злые седые белки.
Мне всегда было легче поздно ложиться, чем рано вставать, и люди, которые хотели воспользоваться моей помощью, обычно принимали это во внимание. Поэтому, когда Стефания Григорьевна позвонила мне часов в 7 утра, я понял, что что-то произошло. "Короче, надо будет сбегать, и прямо сейчас, на первую ступень ГЭС Лениногорского каскад". «А что случилось?» - спросил я. Она сказала: «Вроде бы ничего страшного, но выяснить, что случилось, всё-таки придётся. Там у мальчика, сына инженера, высокая температура и состояние довольно тяжелое. Тут вам кое-какое оборудование потребуется, к твоему приходу оно будет уже готово. Ты, естественно, будешь старший в этой группе, поскольку ты человек энциклопедически эрудированный, а там, где нужно обращаться к героическим методам, тебя это не смущает. Короче, надо будет сбегать и прямо сейчас на первую ступень ГЭС Лениногорского каскада. Ты же помнишь, что первую станцию недавно полностью автоматизировали. Там нет квалифицированного технического персонала, а живёт одна семья: инженер с женой и сыном. Я хочу, чтобы с тобой был квалифицированный пульмонолог, выбирай сам» Потом она засмеялась и добавила: «Но только такого, который дойдёт». Я спросил: «Как насчёт Льва Шефера?» «У меня, ты понимаешь, в этом случае не может быть возражений, но я и приказать ему не могу - он же областного подчинения, имеет право отказаться». Я ответил: «Лёва полезть в зимний период на высокую гору не откажется никогда». «Созвонись с ним и приходите вместе».
Ситуация была крайне неприятная. Летом на первую ГЭС Лениногорского каскада можно было проехать на машине по довольно хорошей дороге. Осенью снег на белках ложился так рано, что к подножью белков еще можно было проехать на машине по достаточно хорошей дороге, а дальше,чем выше поднималась дорога, тем чаще встречались снежные проплешины, и наконец дорога упиралась в сплошной снежный покров. По снегу шла вверх обычная лыжня. Лыжня-то обычная, но подниматься на лыжах на белок - работа еще та. Но зимой нередко использовался обходной путь, который на этот раз Лев предложил: от станции Черемшанка шёл хорошо накатанный санный путь. Это была дорога жизни малеинового хозяйства, т.е. хозяйства, где жили, трудились и кормились лошади, больные сапом. Сначала я подумал, что Лёва - любитель лыжных восхождений - выберет короткий и трудный путь, но у него был большой опыт зимнего альпинизма и он сказал: «Уставать надо по минимому. Доедем на поезде и лошадях до малеиновой зоны, а там нам приятели помогут». Мы не брали билетов: на одну короткую станцию брать билеты было как-то нелепо, и когда мы собирались выйти в Черемшанке нас остановил контролёр. Лёвка посмотрел на меня вопросительно, зная по опыту, что в этих ситуациях я действую удачнее. Я спросил: «А чего Вы хотите? Чтобы мы вошли обратно в вагон и доехали до конечной точки, до станции Риддер?» «Ну, - говорит, - если у вас здесь денег не найдётся, в Риддер съездите», и легонько подтолкнул меня в плечо, отталкивая от вагона. «Не трогайте меня руками, - сказал я, - это вообще крайняя невоспитанность, но кроме того, вы заразитесь сапом и помрёте от него». «Какой сап?» «Мы едем в малеиновое хозяйство, на нас нет ни одной вещи и у нас в карманах нет никаких денег, не заражённых сапом». Он сказал: «Что вы, ребята, мне заливаете?» Я говорю: «Вы хотели милиционера позвать? Позовите и спросите, идёт ли отсюда дорога на малеиновое хозяйство». Милиционера не пришлось искать, разговора он не слышал и подумал, что я задаю вопрос. Он сказал: «Конечно, отсюда дорога. Вон, видишь, за путями у них конюшня». И озабочено спросил: «А сменная одежда у вас есть? А то въедете в малеиновое хозяйство и никогда домой не вернётесь» «О нас обещали позаботиться» - сказал я. Милиционер сказал: «Коли так, то не теряйте времени, дни сейчас короткие, реки замёрзли плохо. Желательно добраться засветло».
Диспетчер нижней конюшни малеинового хозяйства за 10 минут организовала нам роскошный выезд. «Вы не заблудитесь, - сказала она, - дорога одна. Но в одном месте Ульба сейчас лёд взломала, можно крупно пострадать, если неосторожно там поехать». И как раз на самом большом разгоне наших лошадей под копытом правой лошади треснул лёд, и ее нога по бабку ушла под воду. «Тихо сиди, - шепотом сказал Лев, - она сейчас не думает, что что-то чрезвычайное произошло. Напугаешь - будет думать». Он достал из мешка с провизией несколько кусочков сахара и предложил лошади, которая стояла в реке. Она съела один, увидела у него в руках другой и потянулась за ним. «Э, нет, - сказал Лёвка, - бесплатно больше ничего не получишь. Я тебе буду давать сахар, а ты будешь телегу везти». И через 10 минут мы уже снова были на хорошем укатанном пути на достаточно большом расстоянии от речки. Мы доехали как раз засветло. Уже были сумерки, когда мы предстали перед диспетчером верхней конюшни малеинового хозяйства: «Лошадей я вам дам хороших, на складе получите одежду, которую используем, когда приходится пересекать хозяйство. Рюкзаки у вас плотные, так что свою одежду можете положить туда, с ней ничего не случиться. Но имейте в виду: через полчаса верхушек столбов уже не будет видно». Ей не пришлось нам объяснять, что на этой дороге только верхушки засыпанных снегом телеграфных столбов могли служить ориентиром. «30 минут, - сказал Лёвка, - для старого казака?» И, обращаясь ко мне, сказал: «Если не сможешь ехать, я тебя на свою лошадь пересажу». Но ездить я как раз умел, в те давние времена в Приуральном, когда в моём распоряжении была саврасая кобыла Райка, мать никогда без крайней необходимости не ездила сама, а посылала меня, такой вид транспорта оказался очень удобным. Мы доехали не за 30, а за 20 минут и остановились перед санитарной линией. На санитарной линии мы сдали свою малеиновую одежду, прошлись по канавке, залитой лизолем. Переодевались мы в сторожке, охранник отбирал у нас малеиновую заразу и в своей чистой, как в раю, одежде мы вступили в дом, где лежал больной мальчик. Там уже горел свет, хотя за окнами было еще достаточно светло. «Давай начинать, - сказал Лёвка, - искусственное освещение здесь не будет хорошим». Тщательно выслушав и простукав юного пациента, он сказал: «Не моё. Плевра немножко трещит, но я думаю, что это вторичная реакция». Мне было проще - все симптомы менингита были налицо и были весьма выражены. «Сейчас, - объяснил я отцу ребёнка, - мне нужно будет взять из спинномозгового канала немножко ликвора. У меня это получается обычно хорошо, так что ни вы не бойтесь, и мальчику скажите, что бояться нечего». Сделав прокол между позвонками, я артистично попал в канал. У нас было огромное количество лучших на ту пору жаропонижающих, которые мы щедро скормили ребёнку. Я всегда считал, что сделать нужно две вещи: дать грамм аскорбиновой кислоты и обеспечить мониторинг температуры. Температура спала почти мгновенно, мальчик уснул, и, не имея медицинской подготовки, родители не могли упрекнуть нас в том, что это лечение только симптоматическое. Была ещё одна приятная для демонстрации вещь: после того, как я взял какое-то количество ликвора, черепно-мозговое давление понизилось, и когда мальчик проснулся, он смог впервые поесть без рвоты. Желая углубить ночной сон, я назначил ему ещё небольшую дозу фенобарбитала, что гарантировало отсутствие ночных пробуждений. Ночь прошла спокойно, но в середине дня температура у больного начала подниматься, и я, не дожидаясь высоких цифр, назначил приём жаропонижающего. Сопоставление парных проб ликвора ещё более убедило меня в том, что мы имеем дело именно с серозным менингитом, заболевание не слишком опасное, но оставлять больного без наблюдения было всё-таки ещё нельзя. После получения второй пробы сыворотки начала уменьшаться выраженность симптомов серозного менингита, а на третий день наш юный друг начал протестовать против постельного режима, и в качестве компромисса Лев играл с ним в шахматы.
На шестой день мы покинули этот гостеприимный дом. Возвращались мы не через станцию Черемшанка, а на лыжах по хорошо проложенной вдоль верхушек телеграфных столбов лыжне. Мы вернулись в Лениногорск и некоторое время не виделись. Потом вдруг Лёва напросился ко мне в гости и сказал: «Ты знаешь, моя статья очень понравилась в Академии, мне предлагают место старшего научного сотрудника и оплату всех расходов по переезду. Правда, Алма-Ата не Москва, но Союз единый, так что большой разницы я не вижу». Я всегда огорчаюсь, расставаясь с друзьями, а тут это была ещё какая-то измена общим идеалам, и когда я встретился с ним на следующий день, я прочитал ему сочинённое накануне:
В этих рудных горах никогда мы не жили беспечно,
Мы вставали ночами, всей кожей почуяв беду.
Иногда нам казалось, что будем работать здесь вечно,
Но цели иные сейчас ты имеешь в виду.
Ты забыл, как с трудом разодрав только-только сомкнутые веки
Лекарства и инструменты положив в вещевые мешки,
Мы шли через плохо замёрзшие бурные горные реки,
Через злые седые белки.
В городе рудников мы открывали больницы,
Мы к жизни вернули не мало хороших людей.
Что скрывать, нас и раньше частенько манили столицы,
Но мы оставались не ради абстрактных идей.
Мы вросли в эту жизнь, мы работу любили свою.
В этом городе нас чуть не в каждом бараке знали.
Я слыхал, что тебе очень важное место дают,
Что твою статью поместили в самом престижном журнале.
Я пожимаю твою прощальную руку,
Между нами не нужно ни упрёков ни суесловий.
Да, конечно, ты прав: нужно двигать науку,
А здесь - не времени, ни условий.
Да, я знаю, пора, тебе уже стукнуло тридцать,
У тебя уже дочь растёт и брюшко.
Да, конечно, мы рядовые, нам особенно нечем гордиться.
Поезжай, я ещё похожу пешком.
Ситуация была крайне неприятная. Летом на первую ГЭС Лениногорского каскада можно было проехать на машине по довольно хорошей дороге. Осенью снег на белках ложился так рано, что к подножью белков еще можно было проехать на машине по достаточно хорошей дороге, а дальше,чем выше поднималась дорога, тем чаще встречались снежные проплешины, и наконец дорога упиралась в сплошной снежный покров. По снегу шла вверх обычная лыжня. Лыжня-то обычная, но подниматься на лыжах на белок - работа еще та. Но зимой нередко использовался обходной путь, который на этот раз Лев предложил: от станции Черемшанка шёл хорошо накатанный санный путь. Это была дорога жизни малеинового хозяйства, т.е. хозяйства, где жили, трудились и кормились лошади, больные сапом. Сначала я подумал, что Лёва - любитель лыжных восхождений - выберет короткий и трудный путь, но у него был большой опыт зимнего альпинизма и он сказал: «Уставать надо по минимому. Доедем на поезде и лошадях до малеиновой зоны, а там нам приятели помогут». Мы не брали билетов: на одну короткую станцию брать билеты было как-то нелепо, и когда мы собирались выйти в Черемшанке нас остановил контролёр. Лёвка посмотрел на меня вопросительно, зная по опыту, что в этих ситуациях я действую удачнее. Я спросил: «А чего Вы хотите? Чтобы мы вошли обратно в вагон и доехали до конечной точки, до станции Риддер?» «Ну, - говорит, - если у вас здесь денег не найдётся, в Риддер съездите», и легонько подтолкнул меня в плечо, отталкивая от вагона. «Не трогайте меня руками, - сказал я, - это вообще крайняя невоспитанность, но кроме того, вы заразитесь сапом и помрёте от него». «Какой сап?» «Мы едем в малеиновое хозяйство, на нас нет ни одной вещи и у нас в карманах нет никаких денег, не заражённых сапом». Он сказал: «Что вы, ребята, мне заливаете?» Я говорю: «Вы хотели милиционера позвать? Позовите и спросите, идёт ли отсюда дорога на малеиновое хозяйство». Милиционера не пришлось искать, разговора он не слышал и подумал, что я задаю вопрос. Он сказал: «Конечно, отсюда дорога. Вон, видишь, за путями у них конюшня». И озабочено спросил: «А сменная одежда у вас есть? А то въедете в малеиновое хозяйство и никогда домой не вернётесь» «О нас обещали позаботиться» - сказал я. Милиционер сказал: «Коли так, то не теряйте времени, дни сейчас короткие, реки замёрзли плохо. Желательно добраться засветло».
Диспетчер нижней конюшни малеинового хозяйства за 10 минут организовала нам роскошный выезд. «Вы не заблудитесь, - сказала она, - дорога одна. Но в одном месте Ульба сейчас лёд взломала, можно крупно пострадать, если неосторожно там поехать». И как раз на самом большом разгоне наших лошадей под копытом правой лошади треснул лёд, и ее нога по бабку ушла под воду. «Тихо сиди, - шепотом сказал Лев, - она сейчас не думает, что что-то чрезвычайное произошло. Напугаешь - будет думать». Он достал из мешка с провизией несколько кусочков сахара и предложил лошади, которая стояла в реке. Она съела один, увидела у него в руках другой и потянулась за ним. «Э, нет, - сказал Лёвка, - бесплатно больше ничего не получишь. Я тебе буду давать сахар, а ты будешь телегу везти». И через 10 минут мы уже снова были на хорошем укатанном пути на достаточно большом расстоянии от речки. Мы доехали как раз засветло. Уже были сумерки, когда мы предстали перед диспетчером верхней конюшни малеинового хозяйства: «Лошадей я вам дам хороших, на складе получите одежду, которую используем, когда приходится пересекать хозяйство. Рюкзаки у вас плотные, так что свою одежду можете положить туда, с ней ничего не случиться. Но имейте в виду: через полчаса верхушек столбов уже не будет видно». Ей не пришлось нам объяснять, что на этой дороге только верхушки засыпанных снегом телеграфных столбов могли служить ориентиром. «30 минут, - сказал Лёвка, - для старого казака?» И, обращаясь ко мне, сказал: «Если не сможешь ехать, я тебя на свою лошадь пересажу». Но ездить я как раз умел, в те давние времена в Приуральном, когда в моём распоряжении была саврасая кобыла Райка, мать никогда без крайней необходимости не ездила сама, а посылала меня, такой вид транспорта оказался очень удобным. Мы доехали не за 30, а за 20 минут и остановились перед санитарной линией. На санитарной линии мы сдали свою малеиновую одежду, прошлись по канавке, залитой лизолем. Переодевались мы в сторожке, охранник отбирал у нас малеиновую заразу и в своей чистой, как в раю, одежде мы вступили в дом, где лежал больной мальчик. Там уже горел свет, хотя за окнами было еще достаточно светло. «Давай начинать, - сказал Лёвка, - искусственное освещение здесь не будет хорошим». Тщательно выслушав и простукав юного пациента, он сказал: «Не моё. Плевра немножко трещит, но я думаю, что это вторичная реакция». Мне было проще - все симптомы менингита были налицо и были весьма выражены. «Сейчас, - объяснил я отцу ребёнка, - мне нужно будет взять из спинномозгового канала немножко ликвора. У меня это получается обычно хорошо, так что ни вы не бойтесь, и мальчику скажите, что бояться нечего». Сделав прокол между позвонками, я артистично попал в канал. У нас было огромное количество лучших на ту пору жаропонижающих, которые мы щедро скормили ребёнку. Я всегда считал, что сделать нужно две вещи: дать грамм аскорбиновой кислоты и обеспечить мониторинг температуры. Температура спала почти мгновенно, мальчик уснул, и, не имея медицинской подготовки, родители не могли упрекнуть нас в том, что это лечение только симптоматическое. Была ещё одна приятная для демонстрации вещь: после того, как я взял какое-то количество ликвора, черепно-мозговое давление понизилось, и когда мальчик проснулся, он смог впервые поесть без рвоты. Желая углубить ночной сон, я назначил ему ещё небольшую дозу фенобарбитала, что гарантировало отсутствие ночных пробуждений. Ночь прошла спокойно, но в середине дня температура у больного начала подниматься, и я, не дожидаясь высоких цифр, назначил приём жаропонижающего. Сопоставление парных проб ликвора ещё более убедило меня в том, что мы имеем дело именно с серозным менингитом, заболевание не слишком опасное, но оставлять больного без наблюдения было всё-таки ещё нельзя. После получения второй пробы сыворотки начала уменьшаться выраженность симптомов серозного менингита, а на третий день наш юный друг начал протестовать против постельного режима, и в качестве компромисса Лев играл с ним в шахматы.
На шестой день мы покинули этот гостеприимный дом. Возвращались мы не через станцию Черемшанка, а на лыжах по хорошо проложенной вдоль верхушек телеграфных столбов лыжне. Мы вернулись в Лениногорск и некоторое время не виделись. Потом вдруг Лёва напросился ко мне в гости и сказал: «Ты знаешь, моя статья очень понравилась в Академии, мне предлагают место старшего научного сотрудника и оплату всех расходов по переезду. Правда, Алма-Ата не Москва, но Союз единый, так что большой разницы я не вижу». Я всегда огорчаюсь, расставаясь с друзьями, а тут это была ещё какая-то измена общим идеалам, и когда я встретился с ним на следующий день, я прочитал ему сочинённое накануне:
В этих рудных горах никогда мы не жили беспечно,
Мы вставали ночами, всей кожей почуяв беду.
Иногда нам казалось, что будем работать здесь вечно,
Но цели иные сейчас ты имеешь в виду.
Ты забыл, как с трудом разодрав только-только сомкнутые веки
Лекарства и инструменты положив в вещевые мешки,
Мы шли через плохо замёрзшие бурные горные реки,
Через злые седые белки.
В городе рудников мы открывали больницы,
Мы к жизни вернули не мало хороших людей.
Что скрывать, нас и раньше частенько манили столицы,
Но мы оставались не ради абстрактных идей.
Мы вросли в эту жизнь, мы работу любили свою.
В этом городе нас чуть не в каждом бараке знали.
Я слыхал, что тебе очень важное место дают,
Что твою статью поместили в самом престижном журнале.
Я пожимаю твою прощальную руку,
Между нами не нужно ни упрёков ни суесловий.
Да, конечно, ты прав: нужно двигать науку,
А здесь - не времени, ни условий.
Да, я знаю, пора, тебе уже стукнуло тридцать,
У тебя уже дочь растёт и брюшко.
Да, конечно, мы рядовые, нам особенно нечем гордиться.
Поезжай, я ещё похожу пешком.