187. Человек из ЦК. 17
Подошёл Калачёв.
- Вы уже отдали бумаги Селезнёву?
- Нет, собирался это сделать сейчас.
- Так сделайте, - сказал Калачёв, - день длинный, но не бесконечный.
- Вы правы, - сказал я, - машина у вас свободна?
- Вы же не собираетесь задерживаться?
- Нет, я отдам бумаги и вернусь, а потом машина мне потребуется только для поездки в аэропорт, а туда я думаю, мы поедем вместе.
- Да уж, конечно, в последний момент я одного вас не брошу, - сказал Калачёв.
- А Лена привыкла на меня полагаться.
- Это потому, - сказал Калачёв, - что вы ухитряетесь, где бы вы ни были, находить человека, на которого вы можете полагаться.
- Мне это легко, - сказал я, - медицина есть почти всюду.
- Да, - сказал Валерий Фёдорович, - мои сыновья, насмотревшись на мою жизнь, твёрдо решили поступать в медицинский.
- Ладно, - сказал я, - так где машина?
- Машина стоит у выхода, - сказал Калачёв, - я же знал, что вам нужно поехать к Селезнёву.
Он проводил меня до машины. Водитель распахнул дверцу и мы поехали.
- Без вас скучно будет, - сказал водитель.
- Почему? - поинтересовался я.
- Валерий Фёдорович приключений не любит, а у вас вечно какие-нибудь приключения.
Он ехал всегда на максимально возможной скорости и дорога до гостиницы заняла обычные 20 минут. И опять я поднялся на второй этаж и постучал в люкс к Селезнёву. Что-то было не так, как обычно: я не услышал «Войдите», а услышал шаги. Дверь отворилась, в ней стоял Селезнёв, который сказал:
- Здравствуйте, Феликс Борисович, бумаги привезли? Ну, давайте.
Я отдал Селезнёву прозрачную пластиковую папку с бумагами, и он спросил меня:
- Хотите зайти?
Река Анадырь.
Фотограф Магадан.
Такой вопрос автоматически означал для меня «не хочу».
- Нет, - сказал я, - у меня мало времени. Мне ещё надо вернуться в больницу, а сегодня последний день.
- Ладно, я это прочту, и если что-нибудь меня заинтересует дополнительно, я вам позвоню. Куда?
- Если сейчас, то в больницу.
- Ну, на секунду зайти вам всё-таки придётся, через порог не прощаются.
Это было третье рукопожатие в наших отношениях.
- Да, - вдруг спохватился Селезнёв, - а с транспортом то у вас всё в порядке?
- Спасибо, с транспортом всё в порядке.
- Ну, хорошо. Я подумал о транспорте потому, что ещё целый месяц буду иметь в своём распоряжении персональную машину.
Я вернулся на 23-й километр и Калачёв сказал мне:
- Ещё раз поздравляю, у нас новая госпитализация.
- 32-я? - спросил я.
- Нет, на единицу вы ошиблись, это уже 33-я. Ну, даже если дополнительные госпитализации ещё будут, это не увеличит нагрузку больницы, потому то число поступивших сравняется с числом выписавшихся. Если вы ничем другим не заняты, - сказал Калачёв, - давайте в последний раз поговорим с каждым, кто сейчас ещё в стационаре. Вы ведь знаете, Анука ещё в стационаре?
- Да? - удивился я, он же был первым из поступивших. Что вы его так долго задерживаете?
- Не я его задерживаю, - сказал Калачёв, - он задерживается сам. Его, наверное, придётся оставить в больнице на те же 10 дней, что и Ыкалука. С Ыкалуком он уйдёт спокойно. Сейчас он ещё тревожен, и хотя никто на него не воздействует, он опасается, что враждебные силы поджидают его у входа в дом. К Ыкалуку он сейчас относится с большим уважением, потому что я проявляю особое внимание к Ыкалуку, потому что к нему приезжал иностранный гость, и потому, что он не пытался убежать от болезни в тундру, а сразу полетел в Магадан и приехал на 23-й километр.
- Ему помогли соседи, - добавил я.
- Да, конечно, - сказал Калачёв, - но он был единственным, кто искал помощь у людей, а не искал помощи в тундре.
Анука был спокоен и важен. Может быть, Калачёв был прав, и он был ещё тревожен, но за те 10 минут, которые мы с ним говорили, проявлений тревоги я не заметил.
- Вы совсем здоровы, - сказал я, - и можете пойти домой когда захотите. Если вы захотите ещё побыть здесь, это не будет напрасной тратой времени, потому что лечение продолжается.
- В больнице сейчас мой сын Ыкалука, - сказал Анука, - Мне бы не хотелось бросать его одного.
- Ну чтож, беспокойство отца понятно, - сказал я, - согласитесь ли вы пробыть здесь столько времени, сколько пробудет Ыкалук?
- Да, - сказал Анука.
- Хорошо, так и решим. Но я улетаю сегодня, и вероятно вас больше не увижу, поэтому я хочу с вами попрощаться.
И так же спокойно и важно Анука сказал:
- Прощайте.
У меня было ощущение, что его русский язык за время пребывания в больнице утратил акцент.
Провиденский ворон сторожит свою долю пайка.
Фотограф Магадан.
- Значит, если это последняя госпитализация, - сказал я Калачёву, - через больницу прошло 33 человека. 8,25% - не самый низкий процент, но далеко не самый высокий. Во время локальных войн люди, побывавшие в плену или похищенные противником, обнаруживали посттравматическое стрессовое расстройство больше чем в 50% случаев. Ну, давайте вашу новинку.
Новинкой оказался юный мужчина, отец которого выписался из стационара неделю назад. Отец сам привёз его на 23-й километр после того, как юноша перенёс атаку паники. Во время науканской катастрофы этому пациенту было всего 5 лет. Он почти не помнил это событие, но знал о нём из многочисленных рассказов. А отец, когда он заболел, говорил исключительно о Наукане, и это юноша уже помнил хорошо. Отец показывал в окно и говорил: «Смотри, вот второй с краю, это наш дом в Наукане». Тогда тревога юноши объяснялась просто беспокойством за здоровье отца. А внезапное ощущение немедленной и неотвратимой гибели, от которой нет спасения, озноб, дрожащие руки, отец увидел у сына когда сам уже выписался и был дома. Симптоматика нас не удивила, это было то, что сейчас бы назвали атакой паники. В момент нашей беседы юноша был напуган именно этим приступом, опасался его повторения, полагая, что если это повторится ещё раз, то он погибнет наверняка. В обычном состоянии он практически не помнил о Наукане, но сейчас он смотрел в окно и говорил: «Вот-вот, вы видите те дома? Я был ещё маленьким мальчиком, но я узнаю Наукан».
Проявления ПТСР у людей, переживших катастрофу в детстве не было абсолютной новостью, но всё-таки встречались нечасто. И Калачёв немедленно это отметил:
- А мог ли уже выздоровевший отец, сыграть роль индуктора? - спросил Калачёв.
- Я думаю, - сказал я, - он сыграл эту роль, когда ещё не выздоровел. Если науканцы могли отложить ПТСР на несколько лет, то отложить атаку паники на 2 недели им, вероятно, не трудно.
Здесь ничто не вызывало беспокойства. Физически юноша был безупречно здоров и можно было не опасаться каких-нибудь осложнений типа острой сердечной слабости во время атаки паники. А главное - терапия началась после первой атаки паники, но до второй. Я попросил Калачёва примерно в полтора раза поднять начальную дозу неулептила, мы уже знали, что эта доза попадает в первое терапевтическое окно.
- А дальше я бы не повышал дозу, - сказал я, - я бы подождал несколько дней, чтобы посмотреть, будет ли болезнь развиваться при такой дозе неулептила. А лоразепам можно вводить ежедневно. Если, чего не жду, атака паники повторится, внутривенное введение лоразепама сразу оборвёт картину, и мальчик будет знать, что такая возможность есть.
Остальные пациенты, с которыми мы беседовали в тот день, не вызывали беспокойства, многие из них уже готовились к выписке.
- Ну что ж, - сказал я Калачёву, - вы правы - день длинный, но не бесконечный. Если Лена не захочет задержаться, мы, наверное, поедем к себе отдохнуть и собраться.
Лена одобрила моё намерение. Мы поехали в гостиницу, и когда вошли в свой люкс, Лена сказала:
- Времени ещё довольно много, может, попробуешь ещё поспать?
- Попробовать можно, но вряд ли это получится, - сказал я, и лёг, и мгновенно уснул.
Лена разбудила меня через полтора часа и сказала:
- Пора вставать, уже скоро ехать, сейчас Калачёв подъедет.
Я с удивлением почувствовал, что встать мне трудно, и что господствующее моё ощущение в этот момент было ощущение огромной усталости.
- Странно, - сказал я Лене, - я устал.
- Я тоже устала, - сказала она, - и мне это не кажется странным.
Калачёв подъехал. Мы выпили в буфете по стакану чая с фирменными гостиничными пирожными и пошли одеваться, чтобы спуститься вниз к машине. Возле машины меня ждал последний в этой поездке сюрприз. Селезнёв, одетый в тёплое зимнее пальто с ондатровым воротником и в ондатровую же ушанку, ждал нас у машины.
Собачьи упряжки эскимосов из Чаплино.
Фотограф Магадан.
- Вы простите, - Феликс Борисович, - я был не слишком гостеприимен сегодня, но я был чрезвычайно занят и у меня была каждая минута на счету.
Прощаясь он снова протянул руку, и я подумал, что он не терпит нечётного числа рукопожатий. Лене он только слегка поклонился и сказал:
- Мне было очень приятно с вами познакомиться. Здесь от многих людей я слышал о вас много хорошего.
Я не удивился. Лену знали в Магадане не хуже, чем меня, а любили существенно больше.
- Пора, - сказал Калачёв
И мы поехали, только не на 23-й километр, а на 53-й, где был аэропорт.
- Вы уже отдали бумаги Селезнёву?
- Нет, собирался это сделать сейчас.
- Так сделайте, - сказал Калачёв, - день длинный, но не бесконечный.
- Вы правы, - сказал я, - машина у вас свободна?
- Вы же не собираетесь задерживаться?
- Нет, я отдам бумаги и вернусь, а потом машина мне потребуется только для поездки в аэропорт, а туда я думаю, мы поедем вместе.
- Да уж, конечно, в последний момент я одного вас не брошу, - сказал Калачёв.
- А Лена привыкла на меня полагаться.
- Это потому, - сказал Калачёв, - что вы ухитряетесь, где бы вы ни были, находить человека, на которого вы можете полагаться.
- Мне это легко, - сказал я, - медицина есть почти всюду.
- Да, - сказал Валерий Фёдорович, - мои сыновья, насмотревшись на мою жизнь, твёрдо решили поступать в медицинский.
- Ладно, - сказал я, - так где машина?
- Машина стоит у выхода, - сказал Калачёв, - я же знал, что вам нужно поехать к Селезнёву.
Он проводил меня до машины. Водитель распахнул дверцу и мы поехали.
- Без вас скучно будет, - сказал водитель.
- Почему? - поинтересовался я.
- Валерий Фёдорович приключений не любит, а у вас вечно какие-нибудь приключения.
Он ехал всегда на максимально возможной скорости и дорога до гостиницы заняла обычные 20 минут. И опять я поднялся на второй этаж и постучал в люкс к Селезнёву. Что-то было не так, как обычно: я не услышал «Войдите», а услышал шаги. Дверь отворилась, в ней стоял Селезнёв, который сказал:
- Здравствуйте, Феликс Борисович, бумаги привезли? Ну, давайте.
Я отдал Селезнёву прозрачную пластиковую папку с бумагами, и он спросил меня:
- Хотите зайти?
Река Анадырь.
Фотограф Магадан.
Такой вопрос автоматически означал для меня «не хочу».
- Нет, - сказал я, - у меня мало времени. Мне ещё надо вернуться в больницу, а сегодня последний день.
- Ладно, я это прочту, и если что-нибудь меня заинтересует дополнительно, я вам позвоню. Куда?
- Если сейчас, то в больницу.
- Ну, на секунду зайти вам всё-таки придётся, через порог не прощаются.
Это было третье рукопожатие в наших отношениях.
- Да, - вдруг спохватился Селезнёв, - а с транспортом то у вас всё в порядке?
- Спасибо, с транспортом всё в порядке.
- Ну, хорошо. Я подумал о транспорте потому, что ещё целый месяц буду иметь в своём распоряжении персональную машину.
Я вернулся на 23-й километр и Калачёв сказал мне:
- Ещё раз поздравляю, у нас новая госпитализация.
- 32-я? - спросил я.
- Нет, на единицу вы ошиблись, это уже 33-я. Ну, даже если дополнительные госпитализации ещё будут, это не увеличит нагрузку больницы, потому то число поступивших сравняется с числом выписавшихся. Если вы ничем другим не заняты, - сказал Калачёв, - давайте в последний раз поговорим с каждым, кто сейчас ещё в стационаре. Вы ведь знаете, Анука ещё в стационаре?
- Да? - удивился я, он же был первым из поступивших. Что вы его так долго задерживаете?
- Не я его задерживаю, - сказал Калачёв, - он задерживается сам. Его, наверное, придётся оставить в больнице на те же 10 дней, что и Ыкалука. С Ыкалуком он уйдёт спокойно. Сейчас он ещё тревожен, и хотя никто на него не воздействует, он опасается, что враждебные силы поджидают его у входа в дом. К Ыкалуку он сейчас относится с большим уважением, потому что я проявляю особое внимание к Ыкалуку, потому что к нему приезжал иностранный гость, и потому, что он не пытался убежать от болезни в тундру, а сразу полетел в Магадан и приехал на 23-й километр.
- Ему помогли соседи, - добавил я.
- Да, конечно, - сказал Калачёв, - но он был единственным, кто искал помощь у людей, а не искал помощи в тундре.
Анука был спокоен и важен. Может быть, Калачёв был прав, и он был ещё тревожен, но за те 10 минут, которые мы с ним говорили, проявлений тревоги я не заметил.
- Вы совсем здоровы, - сказал я, - и можете пойти домой когда захотите. Если вы захотите ещё побыть здесь, это не будет напрасной тратой времени, потому что лечение продолжается.
- В больнице сейчас мой сын Ыкалука, - сказал Анука, - Мне бы не хотелось бросать его одного.
- Ну чтож, беспокойство отца понятно, - сказал я, - согласитесь ли вы пробыть здесь столько времени, сколько пробудет Ыкалук?
- Да, - сказал Анука.
- Хорошо, так и решим. Но я улетаю сегодня, и вероятно вас больше не увижу, поэтому я хочу с вами попрощаться.
И так же спокойно и важно Анука сказал:
- Прощайте.
У меня было ощущение, что его русский язык за время пребывания в больнице утратил акцент.
Провиденский ворон сторожит свою долю пайка.
Фотограф Магадан.
- Значит, если это последняя госпитализация, - сказал я Калачёву, - через больницу прошло 33 человека. 8,25% - не самый низкий процент, но далеко не самый высокий. Во время локальных войн люди, побывавшие в плену или похищенные противником, обнаруживали посттравматическое стрессовое расстройство больше чем в 50% случаев. Ну, давайте вашу новинку.
Новинкой оказался юный мужчина, отец которого выписался из стационара неделю назад. Отец сам привёз его на 23-й километр после того, как юноша перенёс атаку паники. Во время науканской катастрофы этому пациенту было всего 5 лет. Он почти не помнил это событие, но знал о нём из многочисленных рассказов. А отец, когда он заболел, говорил исключительно о Наукане, и это юноша уже помнил хорошо. Отец показывал в окно и говорил: «Смотри, вот второй с краю, это наш дом в Наукане». Тогда тревога юноши объяснялась просто беспокойством за здоровье отца. А внезапное ощущение немедленной и неотвратимой гибели, от которой нет спасения, озноб, дрожащие руки, отец увидел у сына когда сам уже выписался и был дома. Симптоматика нас не удивила, это было то, что сейчас бы назвали атакой паники. В момент нашей беседы юноша был напуган именно этим приступом, опасался его повторения, полагая, что если это повторится ещё раз, то он погибнет наверняка. В обычном состоянии он практически не помнил о Наукане, но сейчас он смотрел в окно и говорил: «Вот-вот, вы видите те дома? Я был ещё маленьким мальчиком, но я узнаю Наукан».
Проявления ПТСР у людей, переживших катастрофу в детстве не было абсолютной новостью, но всё-таки встречались нечасто. И Калачёв немедленно это отметил:
- А мог ли уже выздоровевший отец, сыграть роль индуктора? - спросил Калачёв.
- Я думаю, - сказал я, - он сыграл эту роль, когда ещё не выздоровел. Если науканцы могли отложить ПТСР на несколько лет, то отложить атаку паники на 2 недели им, вероятно, не трудно.
Здесь ничто не вызывало беспокойства. Физически юноша был безупречно здоров и можно было не опасаться каких-нибудь осложнений типа острой сердечной слабости во время атаки паники. А главное - терапия началась после первой атаки паники, но до второй. Я попросил Калачёва примерно в полтора раза поднять начальную дозу неулептила, мы уже знали, что эта доза попадает в первое терапевтическое окно.
- А дальше я бы не повышал дозу, - сказал я, - я бы подождал несколько дней, чтобы посмотреть, будет ли болезнь развиваться при такой дозе неулептила. А лоразепам можно вводить ежедневно. Если, чего не жду, атака паники повторится, внутривенное введение лоразепама сразу оборвёт картину, и мальчик будет знать, что такая возможность есть.
Остальные пациенты, с которыми мы беседовали в тот день, не вызывали беспокойства, многие из них уже готовились к выписке.
- Ну что ж, - сказал я Калачёву, - вы правы - день длинный, но не бесконечный. Если Лена не захочет задержаться, мы, наверное, поедем к себе отдохнуть и собраться.
Лена одобрила моё намерение. Мы поехали в гостиницу, и когда вошли в свой люкс, Лена сказала:
- Времени ещё довольно много, может, попробуешь ещё поспать?
- Попробовать можно, но вряд ли это получится, - сказал я, и лёг, и мгновенно уснул.
Лена разбудила меня через полтора часа и сказала:
- Пора вставать, уже скоро ехать, сейчас Калачёв подъедет.
Я с удивлением почувствовал, что встать мне трудно, и что господствующее моё ощущение в этот момент было ощущение огромной усталости.
- Странно, - сказал я Лене, - я устал.
- Я тоже устала, - сказала она, - и мне это не кажется странным.
Калачёв подъехал. Мы выпили в буфете по стакану чая с фирменными гостиничными пирожными и пошли одеваться, чтобы спуститься вниз к машине. Возле машины меня ждал последний в этой поездке сюрприз. Селезнёв, одетый в тёплое зимнее пальто с ондатровым воротником и в ондатровую же ушанку, ждал нас у машины.
Собачьи упряжки эскимосов из Чаплино.
Фотограф Магадан.
- Вы простите, - Феликс Борисович, - я был не слишком гостеприимен сегодня, но я был чрезвычайно занят и у меня была каждая минута на счету.
Прощаясь он снова протянул руку, и я подумал, что он не терпит нечётного числа рукопожатий. Лене он только слегка поклонился и сказал:
- Мне было очень приятно с вами познакомиться. Здесь от многих людей я слышал о вас много хорошего.
Я не удивился. Лену знали в Магадане не хуже, чем меня, а любили существенно больше.
- Пора, - сказал Калачёв
И мы поехали, только не на 23-й километр, а на 53-й, где был аэропорт.