101. Стадии адаптации. Завершение первой стадии. Северный минимум.
Я никогда не верил в Бога, хотя сожалел об этом, сожалел потому, что видел у верующих, с которыми работал, дополнительный психотерапевтический ресурс, и ещё потому сожалел, что нету безусловно высокой и безусловно справедливой инстанции, которая всё бы расставила бы всё по надлежащим местам. В 12 лет я уже знал достаточно для того, чтобы понимать: то, что соседний эшелон горит, а в наш не попала ни одна бомба и ни одна пуля, это просто проявление вероятностного процесса, когда гашетку пулемёта или педаль бомбометателя немецкий пилот нажал чуть раньше, или чуть позже, чем это было нужно, чтобы пострадал именно наш эшелон. И, тем не менее, было у меня какое-то смутное ощущение, что существует предназначение, для которого меня берегут. Некий рок, карма. Кто формирует рок или карму при отсутствии Бога, я бы не взялся объяснить. Но ощущение такое было. Оно укреплялось в течение всей моей юности. Тогда могли быть серьёзные неудачи, но как только возникал вопрос: «Жизнь или смерть?», кто-то говорил: «жизнь». Я вспомнил это, когда узнал, что с десяток автомобилей погибло при оползневом разрушении дороги на прииск «Полярный», той самой дороги, по которой я должен был в это время проезжать, а не поехал случайно.
Мне нужен был какой-нибудь человек, который мог рассказать мне о руководстве «Полярного», и я подумал, что Задорин, муж поэтессы Кымытваль, ветеран Колымы, уж наверняка кого-нибудь там знает. Меня познакомила с Задориным сама Кымытваль, но о ней я ещё только собираюсь писать. Я позвонил Задорину, но он сказал, что он сейчас срочно уходит из дому и разговаривать не может. «Может, я вас провожу, и мы поговорим по дороге?»- сказал я, не понимая, что это была вежливая форма отказа. «Ну вы прямо как чукча, - засмеялся Задорин, - придётся с вами говорить прямо, я никуда не ухожу, но мне неудобно сейчас разговаривать». «А если два слова?» «Ну разве только если два», - сказал Задорин, голосом подчеркнув «два». «Вы знаете кого-нибудь на прииске Полярный?» «Знаю начальника участка, - сказал Задорин, - не знаю, что вам от него нужно, но он сейчас в Магадане, остановился в гостинице геологического управления. Позвоните дежурной по гостинице, и если он вам нужен, она подскажет, как его найти». Я тут же понял, что сегодня я найду этого начальника участка, ведь не зря же я не поехал по дороге, на которой произошла катастрофа.
«Полярный» был самым северным из приисков, где мы проводили или планировали проводить исследования. Минимум зимней температуры там был -40..-42 градуса, почти так же, как на полюсе холода в Оймяконе. Правда, ветра там были не самые сильные, а старожилы Чукотки говорили мне: «Ты не спрашивай никогда, сколько градусов, а спрашивай: сколько на сколько». Первое «сколько» означало температуру, второе - скорость ветра. Обычно при сильном морозе ветер был не слишком сильный, поэтому плохой погодой на Чукотке считалось «30 на 30», т.е. минус 30 градусов при скорости ветра 30 метров в секунду.
Мне помогли найти начальника участка, мы переговорили с ним по телефону и договорились, что начнём исследования на третий день после нашей беседы, когда вместе доберёмся до «Полярного». Дорога оказалась знакомой: мы долетели через Марково до Анадыря, не упустив случая отведать марковских грунтовых помидоров, который они умели удивительно хорошо сохранять. А из Анадыря - до мыса Шмидта. Было такое ощущение, что сейчас мы будем спрашивать у Люды: «Когда вертолёт до острова Врангеля?» Но, пожалев, что нам туда не надо, мы попросили у Люды вертолёт до «Полярного», и она выделила нам место на грузо-пассажирском вертолёте, который летел до «Полярного». «Сколько будут стоить билеты? - спросил я, - Нас пятеро». «1200, - сказала Люда, - на грузопассажирском дешевле. А хотите - платите наличными, тогда будет 600». У нас другого метода оплаты и не было, у нас не было чековой книжки предприятия, и мы не имели возможности срочно перевести деньги на счёт аэропорта. Я почувствовал какую-то неловкость, и сказал Люде: «Если перелёт стоит 1200, то почему же вы мне уступаете половину?» «Да вы мне давно понравились, когда ещё на Врангеля летели». Я решил, что отказаться от такого выражения расположенности было бы невежливо, заплатил 600 рублей, получил проездные документы, и мы погрузились в вертолёт быстро - этому мы научились.
Посёлок Полярный. Вид сверху.
Начальник участка сказал мне: «У меня сейчас взрывработы идут, я своих людей тебе дать не смогу, но я с Чебалдиным договорюсь, у него сейчас работы мирные». Мы прилетели под вечер, и активный Чебалдин, с которым меня уже познакомили, быстро устроил нам две комнаты в доме приезжих, а аппаратуру взял на прииск, поручившись за её сохранность. Работа предстояла та же: исследования сотрудников прииска с разной степенью удалённости от ближайшего крупного населённого пункта, учитывая трудность дороги и её безопасность (или, как показал опыт, её опасность), степень замкнутости работающей группы, характер социальной коммуникации и степень сложности построения социальных контактов. Я не упоминаю о суровости климата, потому что по этому показателю все исследованные нами группы были примерно в одинаковых условиях - где то было больше ветра, но меньше мороз, где-то наоборот, меньше ветра, но больше мороза, но эти различия самими жителями как различия не ощущались.
Когда всё было подготовлено для завтрашней работы, Чебалдин сказал: «Может, зайдёте с женой в гости? Моя жена пельменей накрутила из оленины». Пельмени из оленины нам есть ещё не приходилось, вечер был свободен, и мы приняли приглашение. Жена Чебалдина - не то молодая, не то очень моложавая женщина - встретила нас очень радушно, сказавши: «Свежего человека здесь редко видишь, и гости тоже редко бывают, поэтому я вам стол накрою по высшему разряду». «Володя, - сказал она Чебалдину, - достань мне с антресоли жёлтый чемодан с посудой». Чебалдин куда-то вышел, вернулся с большим жёлтым чемоданом, открыл его, и его жена вынула из чемодана и тщательно протёрла бокалы из хрусталя ручной шлифовки. Пельмени были положены в серебряную кастрюльку, и только в тарелках я не обнаружил никаких элементов декора. В прочем, я разбираюсь в посуде ровно настолько, чтобы понять, что тарелки были фарфоровые, но не настолько, чтобы утверждать, что это заурядный фарфор, а не какой-нибудь мейсенский. А вот что меня поразило, так это то, что жена Чебалдина меня спросила, какое вино - красное или белое - мы предпочитаем, и, услышав, что красное, спросила: «Сухое, или полусладкое?», так, что мне показалось, что в этом доме расположен хороший винный погреб.
«А что, - спросил я Чебалдина, - мебели здесь не достать?» «Почему? - сказал Чебалдин, - у нас даже магазин мебельный есть». «Это меня заинтересовало, потому, что вы посуду в чемоданах держите». И меня удивило, как смутился Чебалдин. «По глупости, - сказал он, - четвёртый год живём, а почти три года всё время уезжать собирались, когда первый трёхлетний контракт кончится». «А теперь?» «А теперь не собираемся, и мебель будем покупать, и распаковываться понемножку». «А что ж раньше? Тогда денег на мебель не заработали ещё?» «Так, как я зарабатываю, мы за первые три месяца на мебель заработали. Это же Чукотка, не Колыма, здесь северный коэффициент не 0.7, а 1.0, это значит, сразу как приехал - зарплата удвоенная. А сейчас у меня ещё полярные надбавки пошли. Первые 5 надбавок - по 10% в год». «А сколько их всего?» «А всего их 10, но там уже долго ждать, там следующие 10% уже через 2 года добавляются». «А не секрет, почему уезжать думали и почему передумали?» «Да вы ешьте, ешьте», - вмешалась жена Чебалдина. «Не беспокойтесь, - сказал я, - сколько вы мне на тарелку положили, столько съем». Чебалдин засмеялся: «Она и надбавку вам даст, она добрая». Но я настойчиво вернулся к заданному вопросу: «А почему уезжать думали? С непривычки холодно показалось?» «Да нет, - сказал Чебалдин, - я человек морозоустойчивый, просто планы трудно меняю». «А какие планы пришлось менять?» «Ну, мы думали, проживём срок контракта. Деньги тратить не будем, а скопим, и потом уже на материке в хорошем месте купим или построим дом. Жена моя мечтала сад развести, очень садоводство любит». «А что ж, дети есть у вас?» «Есть, но маленькие ещё, старший в этом году в первый класс пойдёт, а младшему только пять лет. Но они сразу здесь не жили, как остались у бабушки с дедушкой, так там и живут. И пусть и поживут, пока не подрастут, и не надо будет думать, достаточно ли им здесь витаминов». «А что, не продают». «Почему, продают, но неизвестно, сколько в этих фруктах останется витаминов, пока они до нас доедут». «А за себя не боитесь». Чебалдин засмеялся: «Мы уже столько витаминов съели за свою жизнь, что авитаминоз у нас до смерти развиться не успеет. Ещё поначалу казалось, что глушь здесь. Людей мало, и люди все одни и те же. И думать надо, как бы не рассориться с людьми. С начальниками вообще опасно, но здесь и рабочие здорово подставить могут, если разозлятся». «А что, часто так бывает?» «Да нет, было редко, теперь совсем не бывает». «Что ж, подобрели они что ли?» «Да нет, - сказал Чебалдин, - это я поумнел».
После вина Чебалдин раскраснелся, стал говорить свободно и рассказывать не дожидаясь вопросов. «Здесь главное, что людей мало, и поэтому каждый человек много значит. И нельзя себе позволить никем пренебречь. Когда думал через 3 года уехать, то меньше этим был озабочен. Хотя теперь понимаю, что и тогда надо было осторожнее быть. Я человек не конфликтный, но несколько конфликтов здесь было. Уладил их, а новых не хочу, потому что я ведь тоже здесь один из тех людей, которых мало, и со мной также считаются, тем более, что я начальник участка. Но это я теперь так рассуждаю, а поначалу видел только одно: глушь, людей мало, поговорить не с кем, до Шмидта на вертолёте надо лететь. Если про Колыму поют «Десять месяцев зима, остальное - лето», то у нас, пожалуй, ещё недельки на две лето покороче. Иной раз такая тоска нападала, прям назавтра бы пошёл узнавать насчёт вертолёта до Шмидта, а нельзя - трёхлетний контракт. А где-то уже через полгода начал думать, что хоть деньги и экономим для будущей жизни, а живём легче и свободнее, чем мы раньше жили. Перестали задумываться - купить или не купить, захотелось - купили. Людей мало, но теперь, когда всех знаем, то я думаю - а ведь хорошо, что мало. Вздорные редко попадаются, прямо с материка на прииск «Полярный» мы, пожалуй, единственные приехали, а остальные - из других северных точек. Вздорные, неуживчивые, злобные, они раньше отсеялись. А остался народ расположенный. По мелочам с просьбами не обращаются, если просят о чём то, значит, дело серьёзное, и отказывать нельзя. Как другой мир получается. Это мы деньги копили, а те, кто на Севере давно, уже давно северный минимум наработали, им копить незачем». «А северный минимум - это что?» «Дом или шикарная квартира на материке. У нас для этого как раз условия подходящие - у нас есть кому там жить, а есть люди, которые просто на замке держат, а соседи присматривают. Машина, сейчас мода, чтобы была чёрная «Волга». Придёшь на прииск, и, вроде, одно начальство едет. Всё, что предметами роскоши считается - вот такая посуда, как вы видели, как бриллиантовый гарнитур у жены - кольцо с бриллиантом в 3 карата, ожерелье - золото с бриллиантами, и бриллиантовые же серьги, а золото белое».
Самородок подобный этому был найден в Полярном в 1992 году
Фото с сайта http://www.kp.ru/daily/23995.4/78041/
«А для чего вам это?» «Ну, жене нравится, а я думаю - продать это всегда можно, а чтобы купить, надо здесь жить и работать. И вот когда уже не можешь придумать, что бы купить, чтобы легко было на материк вывезти, и на книжке 40 000, вот это и есть северный минимум. Если здесь, на Полярном, хорошо вкалывать, за 3 года сделать можно». «Но вы 3 года уже здесь, что ж не сделали?» «Да, по правде говоря, в основном сделал. Теперь только драгоценности прикупать, с деньгами всякое может случиться, а драгоценности - они всегда драгоценности». «Правильно я понимаю, что живёте теперь здесь потому, что много платят, и что-нибудь ещё прикупить хотите?» «Да сейчас как-то переменилось это, сейчас я здесь живу потому, что живу. Мне нравятся люди здесь, квартира моя нравится, завистников здесь не бывает, потому что нет людей, которые зарабатывают мало, есть только много и очень много». Я вспомнил, как доктор Вольфсон, показывая в Анадыре дом, в котором жил, сказал мне и Лене: «Смотрите, это первый дом построенного коммунизма. Здесь нету семьи, которая бы зарабатывала бы меньше 700 рублей, и нет, которая зарабатывала бы больше 1000. А это уже не разница». И, вспомнив эту фразу Вольфсона, я повторил её Чебалдину. «Ну что, тоже правильно, - сказал Чебалдин, - Но если так рассуждать, то у нас весь прииск в коммунизме живёт». «А вы как собираетесь в отпуск ездить? Через 3 года, или чаще?» «Ну, первый раз мы на полгода поехали, когда я свои первые 3 года отработал. Сначала не ездили - деньги я экономил, а потом уже нельзя было не поехать, первый отпуск, он в контракт входит как рабочее время. Я мог, конечно, в отпуск не ездить, но за чудака бы сочли. А теперь думаю, что будем ездить каждый год. Северный минимум я почти выработал, а по 3 года детей не видеть, тоже резона нет». «Работа тяжёлая, - сказал я, - часто на улице, если поверхностные работы». «Ко всему приспособиться надо, - сказал Чебалдин, - вот, посмотрите на этот комбинезон». Он достал комбинезон с вешалки. Комбинезон был закрытым, с капюшоном и пришитым сзади шарфом. Мне трудно было понять, из какой он материи сшит, но ясно было, что эта материя прочная. «Вот при -30 в таком комбинезоне и таких же перчатках, чувствуешь себя как в Москве при -10. Вот, возьмите». Он протянул мне комбинезон. Я взял его, предварительно напрягая мышцы руки, ожидая тяжесть, но комбинезон практически ничего не весил. «Пуховка?» - спросил я. «Она, - ответил Чебалдин, - и по иному здесь никто не ходит».
«А самочувствие как у вас, у жены?» «По началу перестраиваться надо было, а сейчас у меня такое ощущение, что никогда не чувствовал себя лучше». «И давно такое ощущение?» «Перед отпуском появилось. Потом, после отпуска, как то сразу устал, а недельки через три опять стал себя чувствовать лучше, чем когда либо». Значит, подумал, первичная адаптация закончилась ещё до отпуска, иначе не пришлось бы снова адаптироваться после. Исследования начали на следующий день, и я уговорил Чебалдина пойти первым, чтобы рабочим пример показать. Я знал, что полезно, чтобы начальник пошёл первым. Но, кроме того, мне было любопытно, какие данные мы получим у самого Чебалдина. Я потом ещё буду писать о критериях, по которым мы судили о том, что первичная адаптация окончилась, но, судя по этим критериям, у Чебалдина она закончилась через 2,5-3 года. Таким образом, он уложился в те три года, которые как максимум мы отпускали на первичную адаптацию.
Мне нужен был какой-нибудь человек, который мог рассказать мне о руководстве «Полярного», и я подумал, что Задорин, муж поэтессы Кымытваль, ветеран Колымы, уж наверняка кого-нибудь там знает. Меня познакомила с Задориным сама Кымытваль, но о ней я ещё только собираюсь писать. Я позвонил Задорину, но он сказал, что он сейчас срочно уходит из дому и разговаривать не может. «Может, я вас провожу, и мы поговорим по дороге?»- сказал я, не понимая, что это была вежливая форма отказа. «Ну вы прямо как чукча, - засмеялся Задорин, - придётся с вами говорить прямо, я никуда не ухожу, но мне неудобно сейчас разговаривать». «А если два слова?» «Ну разве только если два», - сказал Задорин, голосом подчеркнув «два». «Вы знаете кого-нибудь на прииске Полярный?» «Знаю начальника участка, - сказал Задорин, - не знаю, что вам от него нужно, но он сейчас в Магадане, остановился в гостинице геологического управления. Позвоните дежурной по гостинице, и если он вам нужен, она подскажет, как его найти». Я тут же понял, что сегодня я найду этого начальника участка, ведь не зря же я не поехал по дороге, на которой произошла катастрофа.
«Полярный» был самым северным из приисков, где мы проводили или планировали проводить исследования. Минимум зимней температуры там был -40..-42 градуса, почти так же, как на полюсе холода в Оймяконе. Правда, ветра там были не самые сильные, а старожилы Чукотки говорили мне: «Ты не спрашивай никогда, сколько градусов, а спрашивай: сколько на сколько». Первое «сколько» означало температуру, второе - скорость ветра. Обычно при сильном морозе ветер был не слишком сильный, поэтому плохой погодой на Чукотке считалось «30 на 30», т.е. минус 30 градусов при скорости ветра 30 метров в секунду.
Мне помогли найти начальника участка, мы переговорили с ним по телефону и договорились, что начнём исследования на третий день после нашей беседы, когда вместе доберёмся до «Полярного». Дорога оказалась знакомой: мы долетели через Марково до Анадыря, не упустив случая отведать марковских грунтовых помидоров, который они умели удивительно хорошо сохранять. А из Анадыря - до мыса Шмидта. Было такое ощущение, что сейчас мы будем спрашивать у Люды: «Когда вертолёт до острова Врангеля?» Но, пожалев, что нам туда не надо, мы попросили у Люды вертолёт до «Полярного», и она выделила нам место на грузо-пассажирском вертолёте, который летел до «Полярного». «Сколько будут стоить билеты? - спросил я, - Нас пятеро». «1200, - сказала Люда, - на грузопассажирском дешевле. А хотите - платите наличными, тогда будет 600». У нас другого метода оплаты и не было, у нас не было чековой книжки предприятия, и мы не имели возможности срочно перевести деньги на счёт аэропорта. Я почувствовал какую-то неловкость, и сказал Люде: «Если перелёт стоит 1200, то почему же вы мне уступаете половину?» «Да вы мне давно понравились, когда ещё на Врангеля летели». Я решил, что отказаться от такого выражения расположенности было бы невежливо, заплатил 600 рублей, получил проездные документы, и мы погрузились в вертолёт быстро - этому мы научились.
Посёлок Полярный. Вид сверху.
Начальник участка сказал мне: «У меня сейчас взрывработы идут, я своих людей тебе дать не смогу, но я с Чебалдиным договорюсь, у него сейчас работы мирные». Мы прилетели под вечер, и активный Чебалдин, с которым меня уже познакомили, быстро устроил нам две комнаты в доме приезжих, а аппаратуру взял на прииск, поручившись за её сохранность. Работа предстояла та же: исследования сотрудников прииска с разной степенью удалённости от ближайшего крупного населённого пункта, учитывая трудность дороги и её безопасность (или, как показал опыт, её опасность), степень замкнутости работающей группы, характер социальной коммуникации и степень сложности построения социальных контактов. Я не упоминаю о суровости климата, потому что по этому показателю все исследованные нами группы были примерно в одинаковых условиях - где то было больше ветра, но меньше мороз, где-то наоборот, меньше ветра, но больше мороза, но эти различия самими жителями как различия не ощущались.
Когда всё было подготовлено для завтрашней работы, Чебалдин сказал: «Может, зайдёте с женой в гости? Моя жена пельменей накрутила из оленины». Пельмени из оленины нам есть ещё не приходилось, вечер был свободен, и мы приняли приглашение. Жена Чебалдина - не то молодая, не то очень моложавая женщина - встретила нас очень радушно, сказавши: «Свежего человека здесь редко видишь, и гости тоже редко бывают, поэтому я вам стол накрою по высшему разряду». «Володя, - сказал она Чебалдину, - достань мне с антресоли жёлтый чемодан с посудой». Чебалдин куда-то вышел, вернулся с большим жёлтым чемоданом, открыл его, и его жена вынула из чемодана и тщательно протёрла бокалы из хрусталя ручной шлифовки. Пельмени были положены в серебряную кастрюльку, и только в тарелках я не обнаружил никаких элементов декора. В прочем, я разбираюсь в посуде ровно настолько, чтобы понять, что тарелки были фарфоровые, но не настолько, чтобы утверждать, что это заурядный фарфор, а не какой-нибудь мейсенский. А вот что меня поразило, так это то, что жена Чебалдина меня спросила, какое вино - красное или белое - мы предпочитаем, и, услышав, что красное, спросила: «Сухое, или полусладкое?», так, что мне показалось, что в этом доме расположен хороший винный погреб.
«А что, - спросил я Чебалдина, - мебели здесь не достать?» «Почему? - сказал Чебалдин, - у нас даже магазин мебельный есть». «Это меня заинтересовало, потому, что вы посуду в чемоданах держите». И меня удивило, как смутился Чебалдин. «По глупости, - сказал он, - четвёртый год живём, а почти три года всё время уезжать собирались, когда первый трёхлетний контракт кончится». «А теперь?» «А теперь не собираемся, и мебель будем покупать, и распаковываться понемножку». «А что ж раньше? Тогда денег на мебель не заработали ещё?» «Так, как я зарабатываю, мы за первые три месяца на мебель заработали. Это же Чукотка, не Колыма, здесь северный коэффициент не 0.7, а 1.0, это значит, сразу как приехал - зарплата удвоенная. А сейчас у меня ещё полярные надбавки пошли. Первые 5 надбавок - по 10% в год». «А сколько их всего?» «А всего их 10, но там уже долго ждать, там следующие 10% уже через 2 года добавляются». «А не секрет, почему уезжать думали и почему передумали?» «Да вы ешьте, ешьте», - вмешалась жена Чебалдина. «Не беспокойтесь, - сказал я, - сколько вы мне на тарелку положили, столько съем». Чебалдин засмеялся: «Она и надбавку вам даст, она добрая». Но я настойчиво вернулся к заданному вопросу: «А почему уезжать думали? С непривычки холодно показалось?» «Да нет, - сказал Чебалдин, - я человек морозоустойчивый, просто планы трудно меняю». «А какие планы пришлось менять?» «Ну, мы думали, проживём срок контракта. Деньги тратить не будем, а скопим, и потом уже на материке в хорошем месте купим или построим дом. Жена моя мечтала сад развести, очень садоводство любит». «А что ж, дети есть у вас?» «Есть, но маленькие ещё, старший в этом году в первый класс пойдёт, а младшему только пять лет. Но они сразу здесь не жили, как остались у бабушки с дедушкой, так там и живут. И пусть и поживут, пока не подрастут, и не надо будет думать, достаточно ли им здесь витаминов». «А что, не продают». «Почему, продают, но неизвестно, сколько в этих фруктах останется витаминов, пока они до нас доедут». «А за себя не боитесь». Чебалдин засмеялся: «Мы уже столько витаминов съели за свою жизнь, что авитаминоз у нас до смерти развиться не успеет. Ещё поначалу казалось, что глушь здесь. Людей мало, и люди все одни и те же. И думать надо, как бы не рассориться с людьми. С начальниками вообще опасно, но здесь и рабочие здорово подставить могут, если разозлятся». «А что, часто так бывает?» «Да нет, было редко, теперь совсем не бывает». «Что ж, подобрели они что ли?» «Да нет, - сказал Чебалдин, - это я поумнел».
После вина Чебалдин раскраснелся, стал говорить свободно и рассказывать не дожидаясь вопросов. «Здесь главное, что людей мало, и поэтому каждый человек много значит. И нельзя себе позволить никем пренебречь. Когда думал через 3 года уехать, то меньше этим был озабочен. Хотя теперь понимаю, что и тогда надо было осторожнее быть. Я человек не конфликтный, но несколько конфликтов здесь было. Уладил их, а новых не хочу, потому что я ведь тоже здесь один из тех людей, которых мало, и со мной также считаются, тем более, что я начальник участка. Но это я теперь так рассуждаю, а поначалу видел только одно: глушь, людей мало, поговорить не с кем, до Шмидта на вертолёте надо лететь. Если про Колыму поют «Десять месяцев зима, остальное - лето», то у нас, пожалуй, ещё недельки на две лето покороче. Иной раз такая тоска нападала, прям назавтра бы пошёл узнавать насчёт вертолёта до Шмидта, а нельзя - трёхлетний контракт. А где-то уже через полгода начал думать, что хоть деньги и экономим для будущей жизни, а живём легче и свободнее, чем мы раньше жили. Перестали задумываться - купить или не купить, захотелось - купили. Людей мало, но теперь, когда всех знаем, то я думаю - а ведь хорошо, что мало. Вздорные редко попадаются, прямо с материка на прииск «Полярный» мы, пожалуй, единственные приехали, а остальные - из других северных точек. Вздорные, неуживчивые, злобные, они раньше отсеялись. А остался народ расположенный. По мелочам с просьбами не обращаются, если просят о чём то, значит, дело серьёзное, и отказывать нельзя. Как другой мир получается. Это мы деньги копили, а те, кто на Севере давно, уже давно северный минимум наработали, им копить незачем». «А северный минимум - это что?» «Дом или шикарная квартира на материке. У нас для этого как раз условия подходящие - у нас есть кому там жить, а есть люди, которые просто на замке держат, а соседи присматривают. Машина, сейчас мода, чтобы была чёрная «Волга». Придёшь на прииск, и, вроде, одно начальство едет. Всё, что предметами роскоши считается - вот такая посуда, как вы видели, как бриллиантовый гарнитур у жены - кольцо с бриллиантом в 3 карата, ожерелье - золото с бриллиантами, и бриллиантовые же серьги, а золото белое».
Самородок подобный этому был найден в Полярном в 1992 году
Фото с сайта http://www.kp.ru/daily/23995.4/78041/
«А для чего вам это?» «Ну, жене нравится, а я думаю - продать это всегда можно, а чтобы купить, надо здесь жить и работать. И вот когда уже не можешь придумать, что бы купить, чтобы легко было на материк вывезти, и на книжке 40 000, вот это и есть северный минимум. Если здесь, на Полярном, хорошо вкалывать, за 3 года сделать можно». «Но вы 3 года уже здесь, что ж не сделали?» «Да, по правде говоря, в основном сделал. Теперь только драгоценности прикупать, с деньгами всякое может случиться, а драгоценности - они всегда драгоценности». «Правильно я понимаю, что живёте теперь здесь потому, что много платят, и что-нибудь ещё прикупить хотите?» «Да сейчас как-то переменилось это, сейчас я здесь живу потому, что живу. Мне нравятся люди здесь, квартира моя нравится, завистников здесь не бывает, потому что нет людей, которые зарабатывают мало, есть только много и очень много». Я вспомнил, как доктор Вольфсон, показывая в Анадыре дом, в котором жил, сказал мне и Лене: «Смотрите, это первый дом построенного коммунизма. Здесь нету семьи, которая бы зарабатывала бы меньше 700 рублей, и нет, которая зарабатывала бы больше 1000. А это уже не разница». И, вспомнив эту фразу Вольфсона, я повторил её Чебалдину. «Ну что, тоже правильно, - сказал Чебалдин, - Но если так рассуждать, то у нас весь прииск в коммунизме живёт». «А вы как собираетесь в отпуск ездить? Через 3 года, или чаще?» «Ну, первый раз мы на полгода поехали, когда я свои первые 3 года отработал. Сначала не ездили - деньги я экономил, а потом уже нельзя было не поехать, первый отпуск, он в контракт входит как рабочее время. Я мог, конечно, в отпуск не ездить, но за чудака бы сочли. А теперь думаю, что будем ездить каждый год. Северный минимум я почти выработал, а по 3 года детей не видеть, тоже резона нет». «Работа тяжёлая, - сказал я, - часто на улице, если поверхностные работы». «Ко всему приспособиться надо, - сказал Чебалдин, - вот, посмотрите на этот комбинезон». Он достал комбинезон с вешалки. Комбинезон был закрытым, с капюшоном и пришитым сзади шарфом. Мне трудно было понять, из какой он материи сшит, но ясно было, что эта материя прочная. «Вот при -30 в таком комбинезоне и таких же перчатках, чувствуешь себя как в Москве при -10. Вот, возьмите». Он протянул мне комбинезон. Я взял его, предварительно напрягая мышцы руки, ожидая тяжесть, но комбинезон практически ничего не весил. «Пуховка?» - спросил я. «Она, - ответил Чебалдин, - и по иному здесь никто не ходит».
«А самочувствие как у вас, у жены?» «По началу перестраиваться надо было, а сейчас у меня такое ощущение, что никогда не чувствовал себя лучше». «И давно такое ощущение?» «Перед отпуском появилось. Потом, после отпуска, как то сразу устал, а недельки через три опять стал себя чувствовать лучше, чем когда либо». Значит, подумал, первичная адаптация закончилась ещё до отпуска, иначе не пришлось бы снова адаптироваться после. Исследования начали на следующий день, и я уговорил Чебалдина пойти первым, чтобы рабочим пример показать. Я знал, что полезно, чтобы начальник пошёл первым. Но, кроме того, мне было любопытно, какие данные мы получим у самого Чебалдина. Я потом ещё буду писать о критериях, по которым мы судили о том, что первичная адаптация окончилась, но, судя по этим критериям, у Чебалдина она закончилась через 2,5-3 года. Таким образом, он уложился в те три года, которые как максимум мы отпускали на первичную адаптацию.