789. Предгрозье, агония лаборатории и крах. 3
Начало цикла здесь
Вопрос о судьбе лаборатории волновал всех сотрудников. Сокращение штата научных учреждений, ликвидация подразделений, необходимых для их работы, массовая утечка мозгов невольно заставляло думать о том, как будет выбираться из тяжёлой ситуации лаборатория, а, может быть, и вообще наука на территории, называемой Россией.
В 1992 году на очередной лабораторной «среде», проходила предварительная защита диссертации И.В. Ряполова, базирующаяся на результатах наших исследований. Саша Шатенштейн спросил Ряполова:
- Если оторваться от чистой науки, то что ты думаешь о возможности продолжения исследований в ГА? Ещё когда мы начали работу с пилотами, шла речь и об исследовании диспетчерского состава.
- Я могу высказать только свою точку зрения, - ответил Ряполов, - теперь, когда не существует Министерства Гражданской авиации Союза, вряд ли можно рассчитывать на ассигнования, обеспечивающие новые многолетние исследования.
- Если тема экономического обеспечения будущих исследований обсуждается, - сказал я, - то я хочу, чтобы каждый из вас понимал, что в институте будет ликвидирована, по крайней мере, каждая третья лаборатория. И решать тут будут не научные заслуги. Останутся те лаборатории, руководство которых имеет большие связи либо в Минздраве РФ, либо во властных структурах Российской Федерации, имеющие возможность оказать влияние на решение Минздрава. Напомню, что с распадом Союза связи на уровне союзного правительства, которые были хорошо налажены, перестали существовать. Организации, с которыми шли переговоры о научных исследованиях, финансируемых в рамках хозяйственных договоров, теперь сами испытывают финансовые трудности, вопрос выживания стоит и для них.
Процедура оформления ликвидации СССР, которая положила начало периоду разбойничьего капитализма.
Фото: RIA Novosti
Я думаю, что после 1995 года у нас сохранится только договор о научных исследованиях для Московского Экспериментального Вычислительного Центра. Они много работают для зарубежных заказчиков, и поэтому у них средства, вероятно, будут. Для того, чтобы существовала лаборатория, средств, полученных от МЭВЦ, явно недостаточно. Я полагаю, что намеченный план до 1995 года нам выполнить дадут. За дальнейшее ручаться трудно. Может быть, 1996 год будет тем рубежом, когда лаборатория прекратит своё существование. Все вы, вероятно, думали об этом и сами. Я буду благодарен всем, кто останется в лаборатории, пока она существует. Но, строя свои личные планы, каждый из вас может иметь в виду депрессивную тенденцию науки на той территории, которая теперь называется Россией.
Первой на моё выступление отозвалась молодая и импульсивная Сашенька Долныкова.
- Мы все об этом думали, Феликс Борисович, - сказала она. - Ведь уже и сейчас нельзя прожить на деньги, которые платит лаборатория. У каждого из нас имеется более или менее надёжная зацепка в другом месте, но если речь шла бы обо мне, то я рассталась бы с лабораторией только тогда, когда в её истории будет поставлена последняя точка.
- Да, - сказала Татьяна Барлас, - вероятно, это мнение большинства.
Я тогда подумал, что это прекрасное время для футурологов. Флуктуация будет длительной, регрессивная тенденция будет продолжаться, а о дальнейшем периоде каждый может не боясь ошибиться изложить любой сценарий, поскольку время флуктуации, скорее всего, будет длиннее продолжительности нашей жизни.
В тот период времени я обнаружил, что были люди, которые испытывали злорадство по поводу того, что объём исследований лаборатория уже вынуждена был сокращать.
- Знаете, Феликс Борисович, - сказал мне морфолог Борис, - все мы понимали, что рано или поздно это кончится, и заранее протягивали ножки по самой короткой одёжке. А вам хотелось размаха. Все ресурсы постоянно были в деле. Это было бы хорошо, если бы вам гарантировали обновление ресурсов. Ан нет, никто этого не гарантировал и теперь тот, кто «высовывался» тогда, потеряет больше всех и раньше всех. А, кроме того, - добавил Борис, - вы человек принципиальный и негибкий.
- Принципиальный - согласен, - ответил я, - но вроде бы мне всегда хватало гибкости.
- Это была другая гибкость, - сказал Борис. - Вы «погорите» на неспособности работать на «откатах».
- А это что значит?
- Ну, могу привести пример, - ответил он. Мой хороший знакомый был директором Института гигиены водного транспорта, который сейчас стал Центром гигиены водного транспорта. Раньше они получали из бюджета всё, что получали, а теперь министерство с ними заключают договор, который оно может и не заключить. А заключает оно его при условии, что треть средств возвращается обратно наличными. Вот это и называется «откат».
- Да, - сказал я, - мне такая штука была бы трудна, против совести как-то.
- Это, наверное, главное, - сказал Борис, - но ваша совесть имеет достаточно широкую известность, к вам побоятся обращаться с предложениями об «откате».
Борис был из тех людей, которых называют приличными. То, что он сказал мне, он не говорил за глаза, и, всё же, даже у него в тоне скользило некое злорадство: «Вот, доработались».
Мы продолжали работать на пределе возможностей, чтобы справиться тем, что должны были завершить в 1995 году. Мы это успели, но и только. В январе 1996 на заседании научной части нашего института руководитель центральной научно-исследовательской лаборатории сказал:
- Мы вынуждены изменить повестку дня. Это последнее заседание совета в его нынешнем составе. В связи с резким ухудшением экономического положения в стране происходит значительное сокращение штатов, и мы приняли решение не сохранять возможно большее число лабораторий, которые неизбежно будут маленькими и недееспособными, а финансировать треть из ныне существующих лабораторий, прекратив финансирование остальных. Мы говорим только о финансировании. Не будет приказа о ликвидации лабораторий, будет только объявлен список лабораторий, бюджетное финансирование которых прекращается.
Разумеется, это была просто игра слов, ибо никаких других источников финансирования науки, особенно фундаментальной, в стране не существовало. Уже появились первые олигархи, но они в последнюю очередь думали о науке как о достойном объекте вложения капитала. Я не знаю, по какому принципу был составлен список лабораторий, финансирование которых прекращалось, но он явно не был алфавитным, потому что наша лаборатория Психодиагностики и психофизиологии среди тех, которые лишались финансирования, прозвучала второй или третьей. И я, и все сотрудники лаборатории этого уже ждали. Каждый имел запасной вариант в стране или за рубежом, но атмосфера того, что я бы назвал поминками по лаборатории, была подавленной.
Ещё на год мне удалось сохранить за счёт хоздоговора с МЭВЦ костяк лаборатории из шести человек, что в безнадёжной ситуации выглядело несколько смешно, и руководитель МЭВЦ спросил меня:
- Вам лично деньги не нужны? Может быть, лучше было бы заключить договор лично с вами, а вы бы заключили договор с теми, без кого не можете обойтись и только на тот срок, на который они необходимы?
- Если сохранять основных людей в лаборатории, которые переживут этот тяжёлый год, может быть, удастся что-нибудь возродить?
- Я не узнаю Вас Феликс Борисович, - сказал мне руководитель МЭВЦ, - я всегда считал вас человеком реалистичным. Поймите, что ваша деятельность нынешним власть имущим не нужна. На деньги, которые мы сможем вам дать, вы продержитесь не более года, ваши люди уже думают не о лаборатории, а о собственном выживании. Нужно отдавать себе ясный отчёт, что это крах. Может быть, даже крах не просто вашей лаборатории, а крах теоретической и фундаментальной науки в стране. - И, засмеявшись, добавил, - Воистину, как сказал председатель трибунала, казнившего Лавуазье, республике не нужны учёные. Но здесь ситуация ещё сложнее. Вы - маленькая сошка в большой игре, вначале крах страны, потом крах науки, которая не даёт немедленной прибыли, и потом уже крах вашей лаборатории как частный случай.
- Жаль, - сказал я
- «Жаль» - это пустое слово, нужно не жалеть, а думать, что делать. Только я для вас не берусь что-нибудь придумать.
- А для себя? - спросил я.
- Наша ситуация лучше, нам достаточно сидеть «в сети», чтобы какой-нибудь Intel оплачивал наших сотрудников, - и ещё раз настойчиво повторил: - Не пытайтесь спасти всё, пытаясь спасти всё, вы всё погубите.
Нам достаточно сидеть «в сети».
Фото:
Skokie Public Library
Неожиданно и без предупреждения руководитель МЭВЦ нас навестил.
- Я заехал потому, что уезжаю, может быть надолго. Сначала в Вену, потом в США. МЭВЦ существует, - сказал он, - и я по-прежнему его руководитель, но большую часть средств мы получаем в качестве индивидуальных зарплат, которые одна из западных компаний платит непосредственно сотрудникам.
- Вряд ли это хорошо, - сказал я.
- Почему? Никто не мешает нам согласовывать свои действия до заключения индивидуальных договоров с западной компанией, работающей в области IT. А главное мы сделали.
- А главное это что? - спросил я.
- Ну уж конечно, не преданность российским фирмам. Главное это какая работа делается и на каком уровне. А мы как сидели в «Хай-теке», так и сидим, китайским ширпотребом не торговали.
Этот человек очень любил повышать уровень своего образования, и эту свою поездку он использовал для того, чтобы закончить шестимесячную Гарвардскую школу бизнеса. И хотя формально МЭВЦ - российская организация, она работает за счёт средств западных компаний и им же отдаёт самые важные свои результаты. Наша лаборатория упустила момент, когда нужно было перестроить свою деятельность с работы на государственные структуры СССР на западные гранты. Когда я пришёл к выводу, что это неизбежно, было уже поздно.
Сейчас на стене клинки, выходящей в сад, висит мемориальная доска, фотографию которой я снова хочу привести.
Вопрос о судьбе лаборатории волновал всех сотрудников. Сокращение штата научных учреждений, ликвидация подразделений, необходимых для их работы, массовая утечка мозгов невольно заставляло думать о том, как будет выбираться из тяжёлой ситуации лаборатория, а, может быть, и вообще наука на территории, называемой Россией.
В 1992 году на очередной лабораторной «среде», проходила предварительная защита диссертации И.В. Ряполова, базирующаяся на результатах наших исследований. Саша Шатенштейн спросил Ряполова:
- Если оторваться от чистой науки, то что ты думаешь о возможности продолжения исследований в ГА? Ещё когда мы начали работу с пилотами, шла речь и об исследовании диспетчерского состава.
- Я могу высказать только свою точку зрения, - ответил Ряполов, - теперь, когда не существует Министерства Гражданской авиации Союза, вряд ли можно рассчитывать на ассигнования, обеспечивающие новые многолетние исследования.
- Если тема экономического обеспечения будущих исследований обсуждается, - сказал я, - то я хочу, чтобы каждый из вас понимал, что в институте будет ликвидирована, по крайней мере, каждая третья лаборатория. И решать тут будут не научные заслуги. Останутся те лаборатории, руководство которых имеет большие связи либо в Минздраве РФ, либо во властных структурах Российской Федерации, имеющие возможность оказать влияние на решение Минздрава. Напомню, что с распадом Союза связи на уровне союзного правительства, которые были хорошо налажены, перестали существовать. Организации, с которыми шли переговоры о научных исследованиях, финансируемых в рамках хозяйственных договоров, теперь сами испытывают финансовые трудности, вопрос выживания стоит и для них.
Процедура оформления ликвидации СССР, которая положила начало периоду разбойничьего капитализма.
Фото: RIA Novosti
Я думаю, что после 1995 года у нас сохранится только договор о научных исследованиях для Московского Экспериментального Вычислительного Центра. Они много работают для зарубежных заказчиков, и поэтому у них средства, вероятно, будут. Для того, чтобы существовала лаборатория, средств, полученных от МЭВЦ, явно недостаточно. Я полагаю, что намеченный план до 1995 года нам выполнить дадут. За дальнейшее ручаться трудно. Может быть, 1996 год будет тем рубежом, когда лаборатория прекратит своё существование. Все вы, вероятно, думали об этом и сами. Я буду благодарен всем, кто останется в лаборатории, пока она существует. Но, строя свои личные планы, каждый из вас может иметь в виду депрессивную тенденцию науки на той территории, которая теперь называется Россией.
Первой на моё выступление отозвалась молодая и импульсивная Сашенька Долныкова.
- Мы все об этом думали, Феликс Борисович, - сказала она. - Ведь уже и сейчас нельзя прожить на деньги, которые платит лаборатория. У каждого из нас имеется более или менее надёжная зацепка в другом месте, но если речь шла бы обо мне, то я рассталась бы с лабораторией только тогда, когда в её истории будет поставлена последняя точка.
- Да, - сказала Татьяна Барлас, - вероятно, это мнение большинства.
Я тогда подумал, что это прекрасное время для футурологов. Флуктуация будет длительной, регрессивная тенденция будет продолжаться, а о дальнейшем периоде каждый может не боясь ошибиться изложить любой сценарий, поскольку время флуктуации, скорее всего, будет длиннее продолжительности нашей жизни.
В тот период времени я обнаружил, что были люди, которые испытывали злорадство по поводу того, что объём исследований лаборатория уже вынуждена был сокращать.
- Знаете, Феликс Борисович, - сказал мне морфолог Борис, - все мы понимали, что рано или поздно это кончится, и заранее протягивали ножки по самой короткой одёжке. А вам хотелось размаха. Все ресурсы постоянно были в деле. Это было бы хорошо, если бы вам гарантировали обновление ресурсов. Ан нет, никто этого не гарантировал и теперь тот, кто «высовывался» тогда, потеряет больше всех и раньше всех. А, кроме того, - добавил Борис, - вы человек принципиальный и негибкий.
- Принципиальный - согласен, - ответил я, - но вроде бы мне всегда хватало гибкости.
- Это была другая гибкость, - сказал Борис. - Вы «погорите» на неспособности работать на «откатах».
- А это что значит?
- Ну, могу привести пример, - ответил он. Мой хороший знакомый был директором Института гигиены водного транспорта, который сейчас стал Центром гигиены водного транспорта. Раньше они получали из бюджета всё, что получали, а теперь министерство с ними заключают договор, который оно может и не заключить. А заключает оно его при условии, что треть средств возвращается обратно наличными. Вот это и называется «откат».
- Да, - сказал я, - мне такая штука была бы трудна, против совести как-то.
- Это, наверное, главное, - сказал Борис, - но ваша совесть имеет достаточно широкую известность, к вам побоятся обращаться с предложениями об «откате».
Борис был из тех людей, которых называют приличными. То, что он сказал мне, он не говорил за глаза, и, всё же, даже у него в тоне скользило некое злорадство: «Вот, доработались».
Мы продолжали работать на пределе возможностей, чтобы справиться тем, что должны были завершить в 1995 году. Мы это успели, но и только. В январе 1996 на заседании научной части нашего института руководитель центральной научно-исследовательской лаборатории сказал:
- Мы вынуждены изменить повестку дня. Это последнее заседание совета в его нынешнем составе. В связи с резким ухудшением экономического положения в стране происходит значительное сокращение штатов, и мы приняли решение не сохранять возможно большее число лабораторий, которые неизбежно будут маленькими и недееспособными, а финансировать треть из ныне существующих лабораторий, прекратив финансирование остальных. Мы говорим только о финансировании. Не будет приказа о ликвидации лабораторий, будет только объявлен список лабораторий, бюджетное финансирование которых прекращается.
Разумеется, это была просто игра слов, ибо никаких других источников финансирования науки, особенно фундаментальной, в стране не существовало. Уже появились первые олигархи, но они в последнюю очередь думали о науке как о достойном объекте вложения капитала. Я не знаю, по какому принципу был составлен список лабораторий, финансирование которых прекращалось, но он явно не был алфавитным, потому что наша лаборатория Психодиагностики и психофизиологии среди тех, которые лишались финансирования, прозвучала второй или третьей. И я, и все сотрудники лаборатории этого уже ждали. Каждый имел запасной вариант в стране или за рубежом, но атмосфера того, что я бы назвал поминками по лаборатории, была подавленной.
Ещё на год мне удалось сохранить за счёт хоздоговора с МЭВЦ костяк лаборатории из шести человек, что в безнадёжной ситуации выглядело несколько смешно, и руководитель МЭВЦ спросил меня:
- Вам лично деньги не нужны? Может быть, лучше было бы заключить договор лично с вами, а вы бы заключили договор с теми, без кого не можете обойтись и только на тот срок, на который они необходимы?
- Если сохранять основных людей в лаборатории, которые переживут этот тяжёлый год, может быть, удастся что-нибудь возродить?
- Я не узнаю Вас Феликс Борисович, - сказал мне руководитель МЭВЦ, - я всегда считал вас человеком реалистичным. Поймите, что ваша деятельность нынешним власть имущим не нужна. На деньги, которые мы сможем вам дать, вы продержитесь не более года, ваши люди уже думают не о лаборатории, а о собственном выживании. Нужно отдавать себе ясный отчёт, что это крах. Может быть, даже крах не просто вашей лаборатории, а крах теоретической и фундаментальной науки в стране. - И, засмеявшись, добавил, - Воистину, как сказал председатель трибунала, казнившего Лавуазье, республике не нужны учёные. Но здесь ситуация ещё сложнее. Вы - маленькая сошка в большой игре, вначале крах страны, потом крах науки, которая не даёт немедленной прибыли, и потом уже крах вашей лаборатории как частный случай.
- Жаль, - сказал я
- «Жаль» - это пустое слово, нужно не жалеть, а думать, что делать. Только я для вас не берусь что-нибудь придумать.
- А для себя? - спросил я.
- Наша ситуация лучше, нам достаточно сидеть «в сети», чтобы какой-нибудь Intel оплачивал наших сотрудников, - и ещё раз настойчиво повторил: - Не пытайтесь спасти всё, пытаясь спасти всё, вы всё погубите.
Нам достаточно сидеть «в сети».
Фото:
Skokie Public Library
Неожиданно и без предупреждения руководитель МЭВЦ нас навестил.
- Я заехал потому, что уезжаю, может быть надолго. Сначала в Вену, потом в США. МЭВЦ существует, - сказал он, - и я по-прежнему его руководитель, но большую часть средств мы получаем в качестве индивидуальных зарплат, которые одна из западных компаний платит непосредственно сотрудникам.
- Вряд ли это хорошо, - сказал я.
- Почему? Никто не мешает нам согласовывать свои действия до заключения индивидуальных договоров с западной компанией, работающей в области IT. А главное мы сделали.
- А главное это что? - спросил я.
- Ну уж конечно, не преданность российским фирмам. Главное это какая работа делается и на каком уровне. А мы как сидели в «Хай-теке», так и сидим, китайским ширпотребом не торговали.
Этот человек очень любил повышать уровень своего образования, и эту свою поездку он использовал для того, чтобы закончить шестимесячную Гарвардскую школу бизнеса. И хотя формально МЭВЦ - российская организация, она работает за счёт средств западных компаний и им же отдаёт самые важные свои результаты. Наша лаборатория упустила момент, когда нужно было перестроить свою деятельность с работы на государственные структуры СССР на западные гранты. Когда я пришёл к выводу, что это неизбежно, было уже поздно.
Сейчас на стене клинки, выходящей в сад, висит мемориальная доска, фотографию которой я снова хочу привести.