613. Короткий рассказ и Старые слайды.
В тот раз мы прилетели в Магадан из Анадыря прямым рейсом, не залетая в Марково. У прямых рейсов было очень удобное расписание.
Мы закончили обследование в педагогическом училище в Анадыре, упаковали новые материалы (старые уже были упакованы), поужинали и поехали в аэропорт. Номера в магаданской гостинице, в том числе и мой постоянный люкс, забронировали из Анадыря, разница во времени была всего два часа, и после короткого по нашим меркам полёта мы приземлились на 43-м километре (так обычно в Магадане называли аэропорт), где нас уже ждал водитель Калачёва.
С трудом мы впятером влезли в утеплённый калачёвский «ГАЗ», и меньше чем через час уже разместились в гостинице. Предстояла работа в сельскохозяйственном техникуме на Оле. Это было уже третье обследование, и договориться о времени и месте можно было просто по телефону. Договорились начать исследования завтра в 15, и получилось почти полтора свободных дня.
У каждого из моих сотрудников в Магадане уже были знакомые, в основном из ИБПС. Я сказал своим, что они могут располагать временем до отъезда в Олу, который назначили на 14 часов следующего дня.
Мы с Еленой Дмитриевной позавтракали в буфете, где нас не забывали от экспедиции до экспедиции, и раньше, чем подать меню, поздравляли с приездом. После завтрака, спустившись в номер, я позвонил Валерию Фёдоровичу Калачёву, главному врачу областной психиатрической больницы и моему аспиранту, чтобы договориться о встрече.
- У вас какие-нибудь дела есть, - спросил Калачёв, - или день свободен?
- Пожалуй, свободен, - сказал я, - зайду только в ИБПС поговорить с Контримавичусом, но это минут 30-40.
- Ну, тогда жду вас в больнице, - сказал Калачёв. - Машину куда присылать, в гостиницу или в ИБПС?
- Пожалуй, в ИБПС, - сказал я, - за Еленой Дмитриевной в гостиницу я заеду.
- Удачно прибыли, - сказал Валерий Фёдорович, - думаю, что есть пациентка, которой ваша консультация будет полезна.
Старый Магадан
Пациенткой оказалась молодая женщина, о которой Валерий Фёдорович сказал:
- К нам попала после гриппа. Вначале была только слабость, и есть ей не хотелось. Две ложки съест, и вроде как сыта, а слабость нарастает. А когда она попала к нам, уже главными симптомами были тревога, которая возникала на фоне приступов дереализации, а иногда и деперсонализации. Во время тревоги у неё появлялись блуждающие неприятные ощущения. А за те 10 дней, что она у нас, было два симпатоадреналовых криза.
- И что думаете? - спросил я.
- Вероятно, то же, что и вы, - ответил Калачёв. - Гипоталамический синдром, период полиморфной симптоматики. Всё-таки хотелось бы, чтобы Вы её проконсультировали, уточнили терапию, и чтобы она знала, что её профессор консультировал.
В который уже раз я подумал, как сильно выросла профессиональная квалификация Калачёва. Он изложил всё коротко и чётко, не усомнился в происхождении симптоматики, а даже в Москве так уверенно описать симптоматику гипоталамического синдрома мог далеко не каждый врач.
- Ну, давайте свою пациентку, - сказал я. - А почему нужно, чтобы она знала, что её профессор консультировал?
- Дядя её, старый мой приятель, заслуженный человек, капитан дальнего плавания, уже из одного уважения племянницу надо было профессору показать. Давайте я вам вначале результаты тестирования покажу.
(Калачёв всегда проводил тестирование пациентам, которых вёл).
Я посмотрел тесты раньше, чем начать беседу с Олей (так звали пациентку). Мы беседовали около часа, она прониклась ко мне доверием сразу после того, как я задал ей несколько безошибочных вопросов о том, как возникла болезнь, и какие неприятные проявления бывают сейчас.
- Вам стало легче, когда вас начали лечить?
- Намного, - ответила Оля, - но ещё не до конца.
- Это просто времени не хватило, - сказал я. - Какие-нибудь вопросы ко мне у вас остались?
Оля подумала.
- Пожалуй, один. Иногда я думаю, что это опасное заболевание, особенно когда тревога нарастает, сердце колотится, и какой-то озноб по телу проходит.
- И что, боитесь умереть? - спросил я.
- Боюсь, пока приступ не пройдёт. Уже три раза так было. Знаю, что приступ проходит, а всё равно боюсь, пока не пройдёт.
- Всё-таки убедились, - сказал я, - что приступы не смертельны. На всякий случай, хочу подтвердить, что никакой серьёзной опасности нет. В течение недели выберу время, ещё раз к вам заеду.
Когда Оля ушла, я посоветовал Калачёву заменить перициазин тиоридазином, как всегда, постепенно, поскольку антитревожное действие тиоридазина было более выражено. Диазепам она получала регулярно, но мне казалось целесообразным при первых признаках наступающего приступа вводить диазепам внутривенно. Если это удаётся сделать в самом начале приступа, тревога исчезает буквально «на игле».
Мы поговорили с Калачёвым о делах в больнице, о том, как продвигается диссертация. А Елена Дмитриевна за это время посмотрела вместе с Любовью Петровной, женой Калачёва и отличным специалистом в области детской и подростковой психиатрии, двух подростков, которые, по мнению Любови Петровны, требовали, как она выразилась, «профессорского глаза» для уточнения терапии. Потом Калачёв сказал мне:
- Племянницу вы посмотрели, сейчас вас с дядей познакомлю. Он её регулярно навещает, если не в рейсе. А сегодня специально приехал, чтобы с вами повидаться.
Валерий Фёдорович нажал на звонок («Новшество», - отметил я) и сказал своему вошедшему секретарю:
- Там капитан дальнего плавания пришёл, позовите, пожалуйста.
А когда секретарь вышла, сказал:
- Звонок - это временное новшество, я уже заказал переговорное устройство «директор - секретарь».
Секретарь открыла дверь и пропустила в кабинет Калачёва человека в морской форме. Морская форма была формой гражданского флота, а выправка у человека была военная, а на форменном кителе - несколько рядов орденских планок. Человек был высокий, поджарый, явно немолодой, но ни у кого бы не повернулся язык назвать его старым. Он протянул мне руку и сказал:
- Семён Семёнович.
Я назвал своё имя, а он продолжил:
- Хотел повидаться с вами, про племянницу спросить. И вообще, на вас поглядеть, а то слышу много, а не видел ни разу. Это Валерий Фёдорович с вами по нескольку раз в году встречается, а людям, которые с вами не работают, это недоступно.
- Смотреть на меня, - сказал я, - занятие малоинтересное, а о племяннице могу сказать, что лечение ей назначено правильное, и что я думаю, что она вскоре поправится, хотя отдельные приступы ещё некоторое время могут изредка повторяться, но она научится их снимать самостоятельно, а потом они и вовсе исчезнут.
- Приятно слышать, - сказал капитан. - Я сегодня её уже видел, хорошо выглядит и повеселела.
- Так и должно быть, - сказал я, - с каждым днём она должна выглядеть всё лучше и становиться веселее.
Я ничего не сказал о психотерапевтической роли моей встречи с пациенткой, потому что через две недели я уезжал, и ей нужно было работать с Валерием Фёдоровичем и приучаться самостоятельно контролировать своё состояние.
- А вы, я вижу, воевали? - спросил я капитана. - Девять орденских планок не у каждого фронтовика встретишь.
- Ну, из этих девяти четыре медали, а остальные ордена, если можно так выразиться, коллективные. Я в конвоях плавал, если хорошо прошёл конвой, грузы доставлены, зенитная артиллерия сработала хорошо, то весь экипаж какой-нибудь знак отличия получает, потому что на корабле невозможно выделить одного человека, благодаря которому конвой прошёл.
Я задал ещё несколько вопросов о северных конвоях, капитан отвечал скупо, но было видно, что он гордится этим периодом своей жизни.
- Да, - сказал я, - для вас это было время славы.
- Верно, - ответил капитан, - но и сейчас неплохо. В этом году орден Трудового Красного Знамени получил и чёрную «Волгу».
Чёрная "Волга" капитана.
- «Волга» - это премия? - спросил я.
- Ну, это у нас не водится, - ответил капитан, - Просто это право купить «Волгу», именно чёрную и без очереди.
Калачёв посмотрел на часы, и сказал, обращаясь ко всем:
- Пойдём пообедать?
- Нет, - решительно ответил капитан. - У вас Феликс Борисович ещё много раз будет обедать, а сегодня он и Елена Дмитриевна мои гости. Сейчас мы их на новой чёрной «Волге» прокатим.
- Ну, что же, - сказал Калачёв, - на один раз я вам гостей уступаю.
Продолжение следует.
Мы закончили обследование в педагогическом училище в Анадыре, упаковали новые материалы (старые уже были упакованы), поужинали и поехали в аэропорт. Номера в магаданской гостинице, в том числе и мой постоянный люкс, забронировали из Анадыря, разница во времени была всего два часа, и после короткого по нашим меркам полёта мы приземлились на 43-м километре (так обычно в Магадане называли аэропорт), где нас уже ждал водитель Калачёва.
С трудом мы впятером влезли в утеплённый калачёвский «ГАЗ», и меньше чем через час уже разместились в гостинице. Предстояла работа в сельскохозяйственном техникуме на Оле. Это было уже третье обследование, и договориться о времени и месте можно было просто по телефону. Договорились начать исследования завтра в 15, и получилось почти полтора свободных дня.
У каждого из моих сотрудников в Магадане уже были знакомые, в основном из ИБПС. Я сказал своим, что они могут располагать временем до отъезда в Олу, который назначили на 14 часов следующего дня.
Мы с Еленой Дмитриевной позавтракали в буфете, где нас не забывали от экспедиции до экспедиции, и раньше, чем подать меню, поздравляли с приездом. После завтрака, спустившись в номер, я позвонил Валерию Фёдоровичу Калачёву, главному врачу областной психиатрической больницы и моему аспиранту, чтобы договориться о встрече.
- У вас какие-нибудь дела есть, - спросил Калачёв, - или день свободен?
- Пожалуй, свободен, - сказал я, - зайду только в ИБПС поговорить с Контримавичусом, но это минут 30-40.
- Ну, тогда жду вас в больнице, - сказал Калачёв. - Машину куда присылать, в гостиницу или в ИБПС?
- Пожалуй, в ИБПС, - сказал я, - за Еленой Дмитриевной в гостиницу я заеду.
- Удачно прибыли, - сказал Валерий Фёдорович, - думаю, что есть пациентка, которой ваша консультация будет полезна.
Старый Магадан
Пациенткой оказалась молодая женщина, о которой Валерий Фёдорович сказал:
- К нам попала после гриппа. Вначале была только слабость, и есть ей не хотелось. Две ложки съест, и вроде как сыта, а слабость нарастает. А когда она попала к нам, уже главными симптомами были тревога, которая возникала на фоне приступов дереализации, а иногда и деперсонализации. Во время тревоги у неё появлялись блуждающие неприятные ощущения. А за те 10 дней, что она у нас, было два симпатоадреналовых криза.
- И что думаете? - спросил я.
- Вероятно, то же, что и вы, - ответил Калачёв. - Гипоталамический синдром, период полиморфной симптоматики. Всё-таки хотелось бы, чтобы Вы её проконсультировали, уточнили терапию, и чтобы она знала, что её профессор консультировал.
В который уже раз я подумал, как сильно выросла профессиональная квалификация Калачёва. Он изложил всё коротко и чётко, не усомнился в происхождении симптоматики, а даже в Москве так уверенно описать симптоматику гипоталамического синдрома мог далеко не каждый врач.
- Ну, давайте свою пациентку, - сказал я. - А почему нужно, чтобы она знала, что её профессор консультировал?
- Дядя её, старый мой приятель, заслуженный человек, капитан дальнего плавания, уже из одного уважения племянницу надо было профессору показать. Давайте я вам вначале результаты тестирования покажу.
(Калачёв всегда проводил тестирование пациентам, которых вёл).
Я посмотрел тесты раньше, чем начать беседу с Олей (так звали пациентку). Мы беседовали около часа, она прониклась ко мне доверием сразу после того, как я задал ей несколько безошибочных вопросов о том, как возникла болезнь, и какие неприятные проявления бывают сейчас.
- Вам стало легче, когда вас начали лечить?
- Намного, - ответила Оля, - но ещё не до конца.
- Это просто времени не хватило, - сказал я. - Какие-нибудь вопросы ко мне у вас остались?
Оля подумала.
- Пожалуй, один. Иногда я думаю, что это опасное заболевание, особенно когда тревога нарастает, сердце колотится, и какой-то озноб по телу проходит.
- И что, боитесь умереть? - спросил я.
- Боюсь, пока приступ не пройдёт. Уже три раза так было. Знаю, что приступ проходит, а всё равно боюсь, пока не пройдёт.
- Всё-таки убедились, - сказал я, - что приступы не смертельны. На всякий случай, хочу подтвердить, что никакой серьёзной опасности нет. В течение недели выберу время, ещё раз к вам заеду.
Когда Оля ушла, я посоветовал Калачёву заменить перициазин тиоридазином, как всегда, постепенно, поскольку антитревожное действие тиоридазина было более выражено. Диазепам она получала регулярно, но мне казалось целесообразным при первых признаках наступающего приступа вводить диазепам внутривенно. Если это удаётся сделать в самом начале приступа, тревога исчезает буквально «на игле».
Мы поговорили с Калачёвым о делах в больнице, о том, как продвигается диссертация. А Елена Дмитриевна за это время посмотрела вместе с Любовью Петровной, женой Калачёва и отличным специалистом в области детской и подростковой психиатрии, двух подростков, которые, по мнению Любови Петровны, требовали, как она выразилась, «профессорского глаза» для уточнения терапии. Потом Калачёв сказал мне:
- Племянницу вы посмотрели, сейчас вас с дядей познакомлю. Он её регулярно навещает, если не в рейсе. А сегодня специально приехал, чтобы с вами повидаться.
Валерий Фёдорович нажал на звонок («Новшество», - отметил я) и сказал своему вошедшему секретарю:
- Там капитан дальнего плавания пришёл, позовите, пожалуйста.
А когда секретарь вышла, сказал:
- Звонок - это временное новшество, я уже заказал переговорное устройство «директор - секретарь».
Секретарь открыла дверь и пропустила в кабинет Калачёва человека в морской форме. Морская форма была формой гражданского флота, а выправка у человека была военная, а на форменном кителе - несколько рядов орденских планок. Человек был высокий, поджарый, явно немолодой, но ни у кого бы не повернулся язык назвать его старым. Он протянул мне руку и сказал:
- Семён Семёнович.
Я назвал своё имя, а он продолжил:
- Хотел повидаться с вами, про племянницу спросить. И вообще, на вас поглядеть, а то слышу много, а не видел ни разу. Это Валерий Фёдорович с вами по нескольку раз в году встречается, а людям, которые с вами не работают, это недоступно.
- Смотреть на меня, - сказал я, - занятие малоинтересное, а о племяннице могу сказать, что лечение ей назначено правильное, и что я думаю, что она вскоре поправится, хотя отдельные приступы ещё некоторое время могут изредка повторяться, но она научится их снимать самостоятельно, а потом они и вовсе исчезнут.
- Приятно слышать, - сказал капитан. - Я сегодня её уже видел, хорошо выглядит и повеселела.
- Так и должно быть, - сказал я, - с каждым днём она должна выглядеть всё лучше и становиться веселее.
Я ничего не сказал о психотерапевтической роли моей встречи с пациенткой, потому что через две недели я уезжал, и ей нужно было работать с Валерием Фёдоровичем и приучаться самостоятельно контролировать своё состояние.
- А вы, я вижу, воевали? - спросил я капитана. - Девять орденских планок не у каждого фронтовика встретишь.
- Ну, из этих девяти четыре медали, а остальные ордена, если можно так выразиться, коллективные. Я в конвоях плавал, если хорошо прошёл конвой, грузы доставлены, зенитная артиллерия сработала хорошо, то весь экипаж какой-нибудь знак отличия получает, потому что на корабле невозможно выделить одного человека, благодаря которому конвой прошёл.
Я задал ещё несколько вопросов о северных конвоях, капитан отвечал скупо, но было видно, что он гордится этим периодом своей жизни.
- Да, - сказал я, - для вас это было время славы.
- Верно, - ответил капитан, - но и сейчас неплохо. В этом году орден Трудового Красного Знамени получил и чёрную «Волгу».
Чёрная "Волга" капитана.
- «Волга» - это премия? - спросил я.
- Ну, это у нас не водится, - ответил капитан, - Просто это право купить «Волгу», именно чёрную и без очереди.
Калачёв посмотрел на часы, и сказал, обращаясь ко всем:
- Пойдём пообедать?
- Нет, - решительно ответил капитан. - У вас Феликс Борисович ещё много раз будет обедать, а сегодня он и Елена Дмитриевна мои гости. Сейчас мы их на новой чёрной «Волге» прокатим.
- Ну, что же, - сказал Калачёв, - на один раз я вам гостей уступаю.
Продолжение следует.