593. И.П.Лапин 19. Смерть. Послесловие.
После того, как я прочитал некролог на сайте института им. Бехтерева, я не мог, конечно, сомневаться в том, что 25-го августа 2012 года Изяслава Петровича уже нет в живых. Как всегда, моя первая мысль была: «Есть ли в этом моя вина? Мог ли я что-нибудь ещё для него сделать? Может быть, нужно было организовать вызов реанимобиля и подготовить место в центре имени Алмазова так, чтобы поставить его перед свершившимся фактом?» Я хорошо знаю, как он не любил несогласованного с ним вмешательства в его жизнь, но если бы он отказался лечь в реанимобиль, то я знал бы, что я сделал всё, что мог. Я целый день перечитывал нашу переписку, и особенно последние два письма, цитаты из которых я хочу сейчас напомнить, хотя они и были уже опубликованы.
Большеохтинское кладбище, на котором похоронен И.П.Лапин.
Фото: FearChild
В предпоследнем письме Изяслав Петрович писал, что он понимает мою глубокую тревогу за его состояние, что госпитализация возможна, но не сейчас, а дальше шли слова, заслуживающие чрезвычайного внимания, но следующая фраза как будто смазывала их значение: «что может быть поздно - понимаю». А дальше шло: «не волнуйтесь за меня, особенно страшного пока нет», обещание оперативно учесть все мои советы, утверждения, что его собственная кардиологическая грамотность на неплохом уровне («сам с усам») и обещание обратиться к моей любезности «по серьёзным показаниям». Утверждение, что ничего заслуживающего чрезвычайного внимания в настоящее время нет, как-то заслонило мимоходом брошенное «что может быть поздно - понимаю». И совсем утешило обещание обратиться к моей помощи, если для этого будут основания.
Последнее письмо было более тревожным, в нём сообщалось, что хотя с сердечной недостаточностью всё более или менее благополучно, но появились боли в правой подвздошной области и мышцах бедра, и какая-то краснота на голени, которая может свидетельствовать о присоединении воспаления. Изяслав Петрович не пытался вызвать хирурга на дом, а поликлиника напротив дома была ведомственная и там хирург согласился посмотреть его один раз. Тогда я спросил Лапина: «Вы уверены, что Вам не нужна моя помощь? Я бы с этим справился легко». Но на это письмо от 22-го августа 2012 я уже не получил ответа. У меня не было ни телефона дочери Изяслава Петровича, ни её электронного адреса, но его внук был уже довольно известным виолончелистом, его разыскать в Интернете оказалось несложным, и я спросил его, что ему известно об обстоятельствах смерти его деда, и попросил его сообщить мне эту информацию. Меня интересовало, умер ли Лапин дома в одиночестве, или, всё-таки, была вызвана «скорая помощь» и он был доставлен в реанимацию. Я получил две строчки ответа: «Я хотел бы прислать Вам номер мамы, так как меня в то время не было в стране и я всё знаю с её слов». Вначале я удовлетворился номером телефона, сразу же связался с дочерью Лапина Тоней, и, выразив своё соболезнование, попросил её рассказать мне возможно подробнее, об обстоятельствах смерти её отца. Тоня поблагодарила меня за соболезнование и за то, что я поддерживал Изяслава Петровича в последнее время, особенно морально. «Он был повторно женат, - сказал она, - но эта семья не сложилась». Тоня сказала, что никаких подробностей его смерти она не знает и что она застала его 25-го уже мёртвым. «По-видимому, - сказала она, - это была внезапная смерть».
Мне захотелось написать Тоне, и, получив от внука Изяслава Петровича её электронную почту, я написал:
Глубокоуважаемая Антонина Изяславовна,
я много думаю о смерти Вашего отца. Ваша гипотеза о внезапной смерти вполне правомерна. Меня смущает только то обстоятельство, что я не получил никакого ответа на моё письмо, отправленное 22-го августа. Я просмотрел всю предыдущую переписку, и убедился, что время между получением письма и ответом было непродолжительным. Я не могу определить причину, по которой не получил ответа. Возможно, что к этому времени Ваш отец уже не считал нашу переписку существенным элементом его жизни. Такую возможность я связываю с его словами: «Что может быть поздно, понимаю». Но, с другой стороны, возможно, что его здоровье ухудшилось настолько, что он был уже не в состоянии написать ответное письмо. Ещё задолго до этого он писал: «Мне пересечь комнату труднее, чем Суворову Альпы».
Если даже он считал, что женат, это ничего не меняет. Жена, если она существовала (он мне об этом никогда не писал) была, если можно так выразиться, «приходящей женой», поскольку он сам, отдыхая через каждые три шага, ходил в аптеку, в ближайший продовольственный магазин, и даже оплачивал интернет в пределах, необходимых для пользования электронной почтой.
Мне трудно себе представить такую меру одиночества, при которой никто не может сообщить точное время смерти, и о самом характере смерти можно судить только гипотетически. Это мои впечатления, совершенно для Вас не обязательные.
Я ещё раз выражаю Вам запоздалое соболезнование.
Ф.Березин.
Я получил коротки ответ:
Глубокоуважаемый Феликс Борисович!
Спасибо Вам за соболезнования. Я слышала от папы много добрых слов в Ваш адрес. Спасибо, что поддерживали его морально, особенно в последнее время.
В его семье было все очень непросто, к сожалению. Не сложилось...И это, несомненно, отразилось на последних днях.
Я уверена, что если бы папа мог, он бы ответил Вам на письмо. Значит, не мог... Больше мне нечего добавить. Меня в городе не было, и я сама не могла до него дозвониться... Я часто бываю в Москве и с удовольствием бы с Вами встретилась. Если Вы считаете это возможным для себя, напишите мне, пожалуйста.
Всего наилучшего и еще раз СПАСИБО за папу.
Тоня
Естественно, я положительно отнёсся к возможности встречи, сообщил Антонине Изяславовне свой домашний телефон, но до настоящего времени она со мной не связывалась. Меня по-прежнему беспокоило то обстоятельство, что никто не знает точного времени смерти Изяслава Петровича, не знаю, каким было его состояние перед смертью, и, хотя я понимал, что после драки кулаками не машут, мысль о том, когда именно он умер, и не было ли шанса его спасти, меня беспокоила. Он не отреагировал на моё письмо от 22-го августа, и я не нашёл человека, который видел бы его 23-го или 24-го. Я совсем не был убеждён в том, что его смерть была внезапна. Если он умер, предположим, от фибрилляции желудочков, то имелось 7 минут на то, чтобы попробовать запустить сердце. При применении дефибриллятора - великого изобретения Бернадра Лауне - в 80% случаев сердечная деятельность восстанавливается. Но для этого нужно было, чтобы он при ухудшении состояния был доставлен в стационар и находился в палате интенсивной терапии. Это страшное одиночество в последние дни и часы жизни человека, который ранее никогда не был одинок, сама мысль об этом, об этом одиночестве, до сих пор заставляет сжиматься моё сердце.
Завещание Изяслава Петровича не было выполнено полностью. Ещё 26 августа 2011 он писал мне:
В СПБ "ради моего кладбища" приезжать никогда не стоит: его НЕ БУДЕТ, как и моей могилы. Завещал прах развеять в ближайшем к нашей Фонтанке саду. Могила, знаю по родительским, очень печалит и "огорчает": что нет времени посетить, когда душа просит, что не посадил во время цветочки = совесть мучает", по-старому. Как говорят, давит. Освободил всех от этого груза. Других хватает. Энгельсу, Эйнштейну, Симонову и др. можно, а мне нельзя?
Кремация, действительно, была проведена, но урна с прахом была захоронена на Охтинском кладбище, там, где были могилы родителей Изяслава Петровича.
У меня есть ощущение, не знаю, насколько оправданное, что после ухода в иной мир моей горячее любимой жены и подавляющего большинства моих друзей я стал человеком одиноким. Но даже если я внезапно умру ночью, утром это будет обнаружено. И мне начинает казаться, что одиночество Лапина находилось за гранью обычного человеческого существования, и что это одиночество придаёт его смерти особый трагизм.