5. Война и эвакуация. Посёлок Приуральный
4-й класс был последним классом, который я окончил в киевской школе. Все знают, что «22 июня ровно в 4 часа Киев бомбили. Нам объявили, что началася война». Проснувшись ночью от взрывов, я был уверен, что это очередная учебная тревога, и только утром пришлось поверить, что это война. Ребячий народ не воспринял этого серьёзно: «Ну, два, ну три месяца. Ну, четыре - вряд ли больше. Конечно, начало учебного года отложат, ну и это не плохо - погуляем подольше».
Когда объявлялась воздушная тревога, и мы должны были бежать в бомбоубежище, мы лезли на крышу, где дежурные жильцы спасали дом от зажигательных бомб. Они были в перчатках, с большими щипцами, которыми подхватывали зажигалку и бросали её в огромный ящик с песком. Это была нехитрая наука, и после того, как мы правдами (а больше неправдами) раздобыли щипцы, мы активно включились в борьбу с зажигалками. Вначале нас пытались прогонять, потом перестали. Днём налёты были очень редкими и, собравшись компанией, мы обсуждали, сколько ж времени понадобится Красной Армии, чтобы взять Берлин.
Мы с серьёзным недоумением отнеслись к тому, что вокруг Киева стали рыть окопы. Моя сестра была мобилизована на эту работу в Голосеевский лес. Она была убеждена, что эта работа бесполезна, или, может быть, сейчас она сочла, что такое убеждение родилось сразу. Руководства на этих работах практически не было, люди разбредались, и, в первый раз услышав артиллерию, моя сестра решила вернуться домой.
- Тебя отпустили? - спросила мать.
- Да там некому отпускать, там уже никто не распоряжается.
И мама, потрясённая, сказала:
- Ты дезертировала.
Артиллерия была слышна уже много дней, и маму это не слишком беспокоило, но однажды она вошла в комнату и сказала: «Мы уезжаем». «Когда?» - спросили мы. «Сейчас. Мне не хотелось верить, что Киев сдадут, но, похоже, что это неизбежно. И уехать будет нельзя раньше, чем город падёт, потому что Киев обходят». Я спросил: «Откуда ты это знаешь?» «Артиллерия стреляла только с Запада. А теперь уже и с Юга и с Севера. Я думаю, что мы часа за два соберёмся». Она достала четыре чемодана - два больших для себя, поменьше - для сестры и маленький - для меня, и стала укладывать вещи. Выбор вещей казался мне странным. Например, она почти целый чемодан заполнила новыми простынями и не взяла мой любимый спортивный костюмчик. «Книгу, - сказала она, - я разрешаю тебе взять одну. Выбор за тобой, но это должна быть одна книга». Я уложил в свой маленький чемоданчик любимого «Овода». «Зачем столько простыней?» - спросил я. «Мы их будем менять на хлеб», - ответила мама. Затем мы отправились на вокзал и узнали, что пассажирское железнодорожное сообщение прекращено. Я не заметил ни малейшей растерянности на мамином лице. «Нужно выйти на пути, - сказала она, - и выбрать товарный эшелон, который идёт на Восток. Она быстро определила этот эшелон.
На платформах длинного состава стояла разбитая автомобильная техника. «Разбитую технику на фронт не повезут», - сказала мама и стала выбирать платформу. Она выбрала такую платформу, на которой стоял огромный грузовик. Теперь я думаю, что это был Студебекер. Его кабина была совсем не повреждена, просторна, на сиденьях могли спокойно сидеть три человека, а сверху ещё откидывалась койка. Мы удобно расположились, и как раз в эту минуту состав тронулся. Поначалу почти на всех платформах не было людей. Но по мере того, как эшелон двигался на Восток, он обрастал людьми, занявшими всё место на платформе кроме того, что занимала техника. Машинист обратил на это внимание, и если он останавливался перед семафором, а люди использовали эти остановки, чтобы походить и размяться, то когда семафор открывался, он давал длинный протяжный гудок и ещё минутку не трогался с места, давая людям возможность добежать до платформ. Так мы доехали до Нежина, где у мамы были знакомые.
Мы несколько дней прожили в Нежине: мама хотела сориентироваться, в каком направлении развиваются события. В какой-то момент она даже хотела вернуться в Киев, но вспомнила канонаду вокруг города и сказала: «Нет, возвращаться нельзя». Сталин запретил даже думать о сдаче Киева. Кольцо окружения вокруг города сжималось всё плотнее, отдельные, иногда довольно большие, группы красноармейцев пытались прорваться через линию фронта, погибали или выходили к своим, но большинство было захвачено немцами в плен, а командующий Юго-Западным фронтом, который не мог отступить потому, что не смел нарушить приказа Сталина, застрелился. Но это было уже далеко сзади нас.
Новым осложнением были налёты немецкой авиации. Они бомбили эшелоны и расстреливали их из пулемётов. Состав на соседнем пути горел, машинист старался развить максимальную скорость, хотя, конечно, паровоз не мог сравняться со скоростью самолёта. И, тем не менее, в наш эшелон не попала ни одна бомба и ни одна пуля. Похоже, что Господь хранил меня для будущей исследовательской деятельности. Это была серьёзная причина, ибо, как сказано в «Книге проповедника», «Я - проповедник, сын Давидов, царь в Израиле. Я исследовал своей мудростью все вещи, ибо это тяжёлое занятие завещал Господь Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нём». В будущем я постарался оправдать оказанное мне доверие, и многие вещи исследовал своей мудростью.
Долго задерживаться в Нежине было нельзя - мы стесняли хозяев. Мысль о возвращении в Киев была отброшена, и мы снова начали искать удобную платформу, чтобы на ней добраться до Харькова. На путях стояла кучка людей с вещами, и майор со знаками отличия железнодорожных войск говорил: «Не беспокойтесь, товарищи! Состав будет здесь через 10 минут, он почти пустой - идёт под загрузку на Харьков-сортировочную, все вы уедете». Какая-то женщина, взвинченная и напряжённая, говорила, что она не может ждать спокойно, что она недавно избежала неминуемой гибели только потому, что её семью подобрал проезжавший бронепоезд и провёз километров 80-90, «Они бы повезли нас и дальше, но командир бронепоезда получил радиограмму, в которой содержался приказ немедленно ехать на фронт. И они высадили нас прямо на пути». «Гражданка, - сказал майор раздражённо, - не нужно распускать панических слухов, немецкие войска достаточно далеко отсюда, и никому не угрожает неминуемая гибель. Бронепоезд - закрытая броневая часть, которая не может подбирать посторонних. Да там и места для них нет. На каждой из четырёх бронеплощадок только орудийный расчёт, и даже командир бронепоезда находится на паровозе». «Это были очень доброжелательные военные»,- ответила женщина. «Такие доброжелательные могли и под трибунал загреметь. Ну а физически - где вы там находились?» «Не помню, я была слишком потрясена, чтобы обращать внимание на мелочи».
Подъехал поезд, в составе которого были платформы и теплушки, мы снова удобно устроились на платформе с автомобильной техникой и до Харькова ехали спокойно. Нас очень удивило, что товарная станция Харьков-сортировочная была далеко от пассажирской, но мы всё-таки это расстояние преодолели. Собственно, это было не очень большое расстояние, чуть больше 3-х километров. Но мы устали, идти приходились по грязи, и тяжёлые чемоданы оттягивали руки.
Вначале мама решила не выезжать за пределы Украины и получила направление на работу учительницей в Ворошиловградскую школу, но, зайдя в эвакопункт и увидев огромное количество людей, заполнявших комнаты и коридоры, причём многие из этих людей снимались с места не в первый раз (это можно было назвать этапной эвакуацией), поняла всю громадность этой войны, всю громадность захваченных немцами территорий, и зарегистрировалась для официальной эвакуации. Какой-то человек сказал ей: «Думаете от немцев убежать?» На что она ответила: «Пока будет хотя бы маленький кусочек Советского Союза, я буду на этом кусочке». Получив эвакуационный билет и пройдя санобработку на случай заражённости паразитами, мы смогли сесть в поезд, который шёл до станции Казахстан Казахской же железной дороги.
Нас встречали несколько подвод, присланных из колхоза «На страже», расположенном в посёлке Приуральном Западно-Казахстанской области. Подводы были запряжены быками (точнее волами, хотя их так никто не называл). От станции Казахстан до посёлка Приуральный было 40 километров. Волы - транспорт неспешный. По дороге ещё была остановка для того, чтобы волы подкормились, и мы прибыли в Приуральный утром следующего дня. На вид мне посёлок понравился. Большой, с прямыми улицами, к сожалению, без твёрдого покрытия.
Осень выдалась мало дождливой, но очень холодной. Мою тёплую одежду мы не привезли, и я ходил в пальто моей сестры и в её же туфлях, благо без каблука. Я точно знал, что когда появятся личные контакты, то то, что я еврей, не будет иметь значения, но эти контакты ещё не появились, и мальчишки кричали мне даже не «жид», а «жидовка», ориентируясь на образ одежды. Исключительно повезло нам с домом, в котором сельсовет дал нам комнату. «Живите, - сказала хозяйка, - раз сельсовет поставил, то платить за комнату вы не будете, но ведь жить всё-таки всем надо».
Домом владели две сестры - Прасковья и Агриппина Ореховны (искажённое от Арефьфевны). Жизнь выработала в них способность к тяжкому труду и трудолюбие, а их духовные потребности удовлетворяло Священное Писание. У меня была только одна книга - «Овод» - я её знал уже наизусть, а читать было необходимо, и я начал просить разрешение читать Священное Писание. Это встретило удивление и одобрение, меня нередко просили почитать вслух, и в этом доме за мной закрепилась репутация светлого божьего человека. Некоторые из книг Священного Писания (например, «Книга Проповедника») мне очень понравились и нравятся и сейчас. Торжественным левитановским голосом я начинал им читать эту книгу: «Я, проповедник, сын Давида, Царь в Израиле, я исследовал своей мудростью все вещи, ибо это тяжёлое занятие завещал Господь сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нём».
Холодало. Нужно было топить, единственным источником топлива (не считая коровьего навоза - кизяка) был лес. Мы с мамой пошли к бригадиру просить лошадь и сани, чтобы съездить за дровами. «А надолго вам нужна лошадь?» «Вам, наверное, виднее, сколько времени потребуется» - сказала мама. «По хорошему-то, работы часа на четыре, но как вы необразованные, то и целый день провозиться можете». Позднее, когда к маме весь посёлок относился с огромным уважением, ей бы никто не сказал таких слов, но бригадир был прав, мы действительно провозились целый день.
Зима 1941-42 была не самой голодной.
Этот пост на сайте
Когда объявлялась воздушная тревога, и мы должны были бежать в бомбоубежище, мы лезли на крышу, где дежурные жильцы спасали дом от зажигательных бомб. Они были в перчатках, с большими щипцами, которыми подхватывали зажигалку и бросали её в огромный ящик с песком. Это была нехитрая наука, и после того, как мы правдами (а больше неправдами) раздобыли щипцы, мы активно включились в борьбу с зажигалками. Вначале нас пытались прогонять, потом перестали. Днём налёты были очень редкими и, собравшись компанией, мы обсуждали, сколько ж времени понадобится Красной Армии, чтобы взять Берлин.
Мы с серьёзным недоумением отнеслись к тому, что вокруг Киева стали рыть окопы. Моя сестра была мобилизована на эту работу в Голосеевский лес. Она была убеждена, что эта работа бесполезна, или, может быть, сейчас она сочла, что такое убеждение родилось сразу. Руководства на этих работах практически не было, люди разбредались, и, в первый раз услышав артиллерию, моя сестра решила вернуться домой.
- Тебя отпустили? - спросила мать.
- Да там некому отпускать, там уже никто не распоряжается.
И мама, потрясённая, сказала:
- Ты дезертировала.
Артиллерия была слышна уже много дней, и маму это не слишком беспокоило, но однажды она вошла в комнату и сказала: «Мы уезжаем». «Когда?» - спросили мы. «Сейчас. Мне не хотелось верить, что Киев сдадут, но, похоже, что это неизбежно. И уехать будет нельзя раньше, чем город падёт, потому что Киев обходят». Я спросил: «Откуда ты это знаешь?» «Артиллерия стреляла только с Запада. А теперь уже и с Юга и с Севера. Я думаю, что мы часа за два соберёмся». Она достала четыре чемодана - два больших для себя, поменьше - для сестры и маленький - для меня, и стала укладывать вещи. Выбор вещей казался мне странным. Например, она почти целый чемодан заполнила новыми простынями и не взяла мой любимый спортивный костюмчик. «Книгу, - сказала она, - я разрешаю тебе взять одну. Выбор за тобой, но это должна быть одна книга». Я уложил в свой маленький чемоданчик любимого «Овода». «Зачем столько простыней?» - спросил я. «Мы их будем менять на хлеб», - ответила мама. Затем мы отправились на вокзал и узнали, что пассажирское железнодорожное сообщение прекращено. Я не заметил ни малейшей растерянности на мамином лице. «Нужно выйти на пути, - сказала она, - и выбрать товарный эшелон, который идёт на Восток. Она быстро определила этот эшелон.
На платформах длинного состава стояла разбитая автомобильная техника. «Разбитую технику на фронт не повезут», - сказала мама и стала выбирать платформу. Она выбрала такую платформу, на которой стоял огромный грузовик. Теперь я думаю, что это был Студебекер. Его кабина была совсем не повреждена, просторна, на сиденьях могли спокойно сидеть три человека, а сверху ещё откидывалась койка. Мы удобно расположились, и как раз в эту минуту состав тронулся. Поначалу почти на всех платформах не было людей. Но по мере того, как эшелон двигался на Восток, он обрастал людьми, занявшими всё место на платформе кроме того, что занимала техника. Машинист обратил на это внимание, и если он останавливался перед семафором, а люди использовали эти остановки, чтобы походить и размяться, то когда семафор открывался, он давал длинный протяжный гудок и ещё минутку не трогался с места, давая людям возможность добежать до платформ. Так мы доехали до Нежина, где у мамы были знакомые.
Мы несколько дней прожили в Нежине: мама хотела сориентироваться, в каком направлении развиваются события. В какой-то момент она даже хотела вернуться в Киев, но вспомнила канонаду вокруг города и сказала: «Нет, возвращаться нельзя». Сталин запретил даже думать о сдаче Киева. Кольцо окружения вокруг города сжималось всё плотнее, отдельные, иногда довольно большие, группы красноармейцев пытались прорваться через линию фронта, погибали или выходили к своим, но большинство было захвачено немцами в плен, а командующий Юго-Западным фронтом, который не мог отступить потому, что не смел нарушить приказа Сталина, застрелился. Но это было уже далеко сзади нас.
Новым осложнением были налёты немецкой авиации. Они бомбили эшелоны и расстреливали их из пулемётов. Состав на соседнем пути горел, машинист старался развить максимальную скорость, хотя, конечно, паровоз не мог сравняться со скоростью самолёта. И, тем не менее, в наш эшелон не попала ни одна бомба и ни одна пуля. Похоже, что Господь хранил меня для будущей исследовательской деятельности. Это была серьёзная причина, ибо, как сказано в «Книге проповедника», «Я - проповедник, сын Давидов, царь в Израиле. Я исследовал своей мудростью все вещи, ибо это тяжёлое занятие завещал Господь Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нём». В будущем я постарался оправдать оказанное мне доверие, и многие вещи исследовал своей мудростью.
Долго задерживаться в Нежине было нельзя - мы стесняли хозяев. Мысль о возвращении в Киев была отброшена, и мы снова начали искать удобную платформу, чтобы на ней добраться до Харькова. На путях стояла кучка людей с вещами, и майор со знаками отличия железнодорожных войск говорил: «Не беспокойтесь, товарищи! Состав будет здесь через 10 минут, он почти пустой - идёт под загрузку на Харьков-сортировочную, все вы уедете». Какая-то женщина, взвинченная и напряжённая, говорила, что она не может ждать спокойно, что она недавно избежала неминуемой гибели только потому, что её семью подобрал проезжавший бронепоезд и провёз километров 80-90, «Они бы повезли нас и дальше, но командир бронепоезда получил радиограмму, в которой содержался приказ немедленно ехать на фронт. И они высадили нас прямо на пути». «Гражданка, - сказал майор раздражённо, - не нужно распускать панических слухов, немецкие войска достаточно далеко отсюда, и никому не угрожает неминуемая гибель. Бронепоезд - закрытая броневая часть, которая не может подбирать посторонних. Да там и места для них нет. На каждой из четырёх бронеплощадок только орудийный расчёт, и даже командир бронепоезда находится на паровозе». «Это были очень доброжелательные военные»,- ответила женщина. «Такие доброжелательные могли и под трибунал загреметь. Ну а физически - где вы там находились?» «Не помню, я была слишком потрясена, чтобы обращать внимание на мелочи».
Подъехал поезд, в составе которого были платформы и теплушки, мы снова удобно устроились на платформе с автомобильной техникой и до Харькова ехали спокойно. Нас очень удивило, что товарная станция Харьков-сортировочная была далеко от пассажирской, но мы всё-таки это расстояние преодолели. Собственно, это было не очень большое расстояние, чуть больше 3-х километров. Но мы устали, идти приходились по грязи, и тяжёлые чемоданы оттягивали руки.
Вначале мама решила не выезжать за пределы Украины и получила направление на работу учительницей в Ворошиловградскую школу, но, зайдя в эвакопункт и увидев огромное количество людей, заполнявших комнаты и коридоры, причём многие из этих людей снимались с места не в первый раз (это можно было назвать этапной эвакуацией), поняла всю громадность этой войны, всю громадность захваченных немцами территорий, и зарегистрировалась для официальной эвакуации. Какой-то человек сказал ей: «Думаете от немцев убежать?» На что она ответила: «Пока будет хотя бы маленький кусочек Советского Союза, я буду на этом кусочке». Получив эвакуационный билет и пройдя санобработку на случай заражённости паразитами, мы смогли сесть в поезд, который шёл до станции Казахстан Казахской же железной дороги.
Нас встречали несколько подвод, присланных из колхоза «На страже», расположенном в посёлке Приуральном Западно-Казахстанской области. Подводы были запряжены быками (точнее волами, хотя их так никто не называл). От станции Казахстан до посёлка Приуральный было 40 километров. Волы - транспорт неспешный. По дороге ещё была остановка для того, чтобы волы подкормились, и мы прибыли в Приуральный утром следующего дня. На вид мне посёлок понравился. Большой, с прямыми улицами, к сожалению, без твёрдого покрытия.
Осень выдалась мало дождливой, но очень холодной. Мою тёплую одежду мы не привезли, и я ходил в пальто моей сестры и в её же туфлях, благо без каблука. Я точно знал, что когда появятся личные контакты, то то, что я еврей, не будет иметь значения, но эти контакты ещё не появились, и мальчишки кричали мне даже не «жид», а «жидовка», ориентируясь на образ одежды. Исключительно повезло нам с домом, в котором сельсовет дал нам комнату. «Живите, - сказала хозяйка, - раз сельсовет поставил, то платить за комнату вы не будете, но ведь жить всё-таки всем надо».
Домом владели две сестры - Прасковья и Агриппина Ореховны (искажённое от Арефьфевны). Жизнь выработала в них способность к тяжкому труду и трудолюбие, а их духовные потребности удовлетворяло Священное Писание. У меня была только одна книга - «Овод» - я её знал уже наизусть, а читать было необходимо, и я начал просить разрешение читать Священное Писание. Это встретило удивление и одобрение, меня нередко просили почитать вслух, и в этом доме за мной закрепилась репутация светлого божьего человека. Некоторые из книг Священного Писания (например, «Книга Проповедника») мне очень понравились и нравятся и сейчас. Торжественным левитановским голосом я начинал им читать эту книгу: «Я, проповедник, сын Давида, Царь в Израиле, я исследовал своей мудростью все вещи, ибо это тяжёлое занятие завещал Господь сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нём».
Холодало. Нужно было топить, единственным источником топлива (не считая коровьего навоза - кизяка) был лес. Мы с мамой пошли к бригадиру просить лошадь и сани, чтобы съездить за дровами. «А надолго вам нужна лошадь?» «Вам, наверное, виднее, сколько времени потребуется» - сказала мама. «По хорошему-то, работы часа на четыре, но как вы необразованные, то и целый день провозиться можете». Позднее, когда к маме весь посёлок относился с огромным уважением, ей бы никто не сказал таких слов, но бригадир был прав, мы действительно провозились целый день.
Зима 1941-42 была не самой голодной.
Этот пост на сайте