СССР. Как я отдыхал в Терсколе, когда его не бомбили
В тот год профсоюз выдавал бесплатные путевки в Баксанское ущелье. Я поехал.
Дорога до турбазы заняла два дня. За это время сотни лиц прошли перед моими глазами: здесь были и служивые, которым не терпелось пальнуть в живого человека, и сельские бабки с неестественно раздутыми от городских рублей грудями (результат смычки села и деревни), и запуганные таксисты, готовые за десятку продать любому бутылку водки, и усатые горцы, певшие гортанные песни.
С каждым километром количество легковых машин за окном росло, а количество номеров на них убывало.
Турбаза, четырехэтажная хрущевка с неизвестным мне флагом над входом, расположилась высоко в горах на последнем, 108-м километре Баксанского ущелья. Вокруг нависали горы и завывал ветер. «Если Камо отсюда, тогда понятно, почему для него каторга в Сибири была поездкой на курорт!» - подумалось первое, что пришло в голову. После 10-минутных формальностей с выяснением моей личности и как я сюда попал, мне выдали ключи, и я поднялся к себе. В номере сидел вылитый Махно: срок его путевки истекал сегодня и он готовился к отъезду. Он часто закивал на мое «здрастье» и после некоторых церемоний предложил пойти выпить пива. Я не понял и переспросил.
- Пива, - растерялся он.
- Какого пива?! Ты что, не знаешь, где находишься? Отсюда до ближайшего города 136 км (до Нальчика)! Мин. Воды - вообще мечта недосягаемая, а ты... - и вдруг я понял: Махно - сумасшедший. Оставалось только догадываться, сошел ли он с ума от недостатка кислорода, или от того, что по легкомыслию поддался на уговоры и спустился с Эльбруса, который, кстати, нагло торчал в окне, до неприличия большой. Я еще раз глянул на Махно, но уже с сочувствием. Тот сидел в углу и тихо улыбался.
А еще через 2 минуты уже тихо улыбался я. А Махно тем временем все подносил и подносил свежее пиво и от этого можно было сойти с ума.
Не прошло и 4 дней, как мы получили лыжи и ботинки. Оставалось получить представление, что с ними делать. Свиду легкие, при ближайшем рассмотрении они тянули килограмм на 15. На следующий день я впервые спустился на лыжах. С пригорка. К пивной. Обратно тащиться в гору, да еще с такими гантелями, никакого желания не было. Еще через день нас собрал инструктор, заявивший, что он кабардино-балкарец и по-русски «мало», после чего начал всех стращать: «Нэлза ехат бистро! Смэрт! Каждый смэна - 4 человек руки-ноги нэт! Паспищищь - всэ смеяца стал! Аж живот болит!» После такого инструктажа люди стали осторожней, половина уехала домой.
Катясь с горы, я смотрел теперь только себе под ноги и совершенно не чувствовал удовольствия от езды. Даже, наоборот. Может, поэтому и не заметил, как рядом со мной что-то ухнуло и осталось позади. А когда я съехал и остановился, то увидел лишь толпу инструкторов, спускавших какого-то человека с сияющими от счастья глазами: только нога сломалась, дорогие казенные лыжи остались целы. «Осталось трое! - автоматически подумалось мне. - Инструктор же говорил о четырех за смену?» По вздоху облегчения и всплеску радости можно было понять, что и остальные думали о том же. Но были и малодушные: вскоре можно было видеть людей с чемоданами, тянувшихся в сторону Нальчика. Я оттолкнулся и поехал в сторону пивной. Кататься сегодня больше не хотелось.
На следующий день я проснулся рано и был бодр. Захотелось, наконец, по-настоящему съехать с горы так, чтобы не было мучительно больно, чтобы ветер в лицо, чтобы слезы радости и гордость за себя, да и вообще, чтобы вообще... Но шел снег. Да, за окном гуляла стихия. Гуляла так, как гуляет уголовник в первые дни освобождения. Я сидел в пивной и показывал ей язык.
Вечером в гостиницу принесли 4 трупа отдыхающих, вернее, отдохнувших, которые погибли под лавиной. На следующий день еще половина туристов тащила свои чемоданы по Баксанскому ущелью, подальще от злосчастного места.
Мы с другом, потягивая пиво, задумчиво глядели в окно, где все шли и шли люди с багажом. Скоро на горы опустилась ночь и о караване, покидавшем здешние места и тянувшемся в сторону Минеральнх Вод, можно было судить только по мириадам сигаретных огоньков, да по редкому воплю горного козла, потревоженного отбывающими.
Следующий день поразил еще больше. Я узнал, что и на отдыхе есть выходные дни: склад с лыжами был закрыт и не оставалось ничего другого, как пойти в пивную. Мы тихо переговаривались с другом и смотрели в окно, где все шли и шли люди в сторону Нальчика. В Мин. Водах, говорили, нелетная погода.
В гостинице была жесткая дисциплина: в 7:00 - подъем, в 23:00 - отбой. Многие не выдерживали такого ритма. Среди них оказался и некто Абрам Семеныч Утюгов, который выбежал однажды на зарядку в трусах и в майке, после чего весь лагерь ловил его по горам. Через несколько дней он был все-таки пойман и срочно отправлен на материк. Для него специально вызывали вертолет.
Абдурахман - владелец бара - всегда был против такого сурового уклада. Он жил другими критериями. С тех пор, как Аллах был дискредитирован, он поверил в План. Выполнить же волю последнего ему мешали три бочки (дубовые!) пива, сиротливо стоявшие среди гор у порога. Может быть поэтому он всегда позволял посетителям сидеть и после 19:00 - официального закрытия пивной, - хотя при этом учтиво предупреждал: «Пусть этот пол всегда помнит тепло ваших пяток, но гостиница закрывается, и бусурманы, загоняющие таких достойных людей в номера, уже рыщут под койками в надежде найти там то, что может несмываемым пятном лечь на коллектив, который послал вас в эти блаженные места!» В таких случаях мы обычно поднимались, помогали ему уложить деньги в багажник его красных «Жигулей» и на прощанье кричали: «Приезжай завтра пораньше, поилец!» Хотя это было и лишнее.
Следующим днем, когда я понял, что, не спустившись с гор, умру, пришел цыган и сказал, что в пивной состоится конкурс походной песни и что он слышал, как я ныл однажды в подъезде, а теперь приглашает послушать, как ноет он. Отказать было невозможно.
Мы сидели с другом в теплом углу, прислонившись к радиатору и потягивая пиво, а напротив сидел цыган и иступленно лупил по струнам. Мы могли бы сидеть еще, если бы не билеты на самолет. Да, срок путевки истекал. Надо было идти.
- Может, еще по одной? - предложил друг.
- На посошок, - согласился я. Пиво было свежим, и мы сидели с другом, наслаждаясь янтарным напитком. Цыган, вроде, успокоился, но вдруг с новой силой врезал по струнам.
- Ладно, надо идти, - сказал я. - Жена, поди, уже заждалась. Мы вышли на улицу.
- Тебе куда?
- Мне на метро.
- А я на автобус.
- Постой, - задумчиво сказал друг. - А вдруг там и вправду так красиво, как мы с тобой тут напридумали? Горы... Небо синее... Воздух прозрачный... Может, поехать, посмотреть, а?
- Ты знаешь, я и сам об этом думал: может, там действительно все так красиво?
- Да-а, - протянул друг. Но потом, как бы собравшись, скороговоркой пробормотал - Ну, пока. Привет жене.
- И ты своей, - ответил я вслед и поплелся на автобусную остановку.