Песни совы (Главы I-II)
Рейдер стоял передо мной, положив руку на рукоять «Болвертона» - элегантного малокалиберного револьвера, рассчитанного на хорошего стрелка, который способен произвести точный выстрел, смертельный даже при малой массе пули.
В глазах юноши читалась холодная насмешка. Холодная усмешка - это первое, чему учится рейдер, учится до того, как научиться стрелять. Потому что в момент гибели рейдера враг должен увидеть эту усмешку, чтобы она легла на него, как проклятье, становясь неопровержимым свидетельством вины. Свидетельством, которое потом прочтем мы - судьи, и вынесем приговор.
Мальчик напротив меня был молод. Опытный рейдер узнает судью сразу. За полмили. И никогда не позволит себе протянуть руку к оружию в нашем присутствии. Это этикет. Но ему учатся долго.
Мальчик же просто увидел, как мой пропитанный пылью пиджак топорщится там, где в подкладку упирается инкрустированная рукоять казенного «Темплби» - страшного крупнокалиберного револьвера, не оставляющего человеку шанса даже при легком ранении. Граненые пули - привилегия судей.
Я аккуратно, без резких движений откинул полу пиджака, показывая юному рейдеру рукоять револьвера. Его глаза сузились на миг. Тот миг, который проходит между двумя каплями дождя. Его взгляд скользил по узорам на слоновой кости рукояти, будто муравей, что ползет по усыпанной хвоей земле. Он увидел. И он убрал руку от своего револьвера.
- Рейдер Каэн Маклархи, следую из Вимпси в Уилпетт, - проговорил юноша, цедя слова, как все южане.
- Окружной судья Иган Риддерт, - ответил я, - еду в Уилпетт. Нам по пути, юноша.
- Да, ваша честь, - ответил рейдер без особого энтузиазма, он уже понял, что ему придется дальше ехать в компании судьи, и это ему, очевидно, было не по нраву.
- Ты слышал сову сегодня утром, сынок?
- Нет, ваша честь.
- Странно, она громко пела.
- Судьи слышат больше, чем остальные, - ответил юный Маклархи, слегка скривившись.
- Да, - ответил я, вздохнув, - я все время об этом забываю.
Мы тронулись в путь.
Дорога на Уилпетт петляет по плато Таукси - безлюдной ровной тарелке с поджаренным песком и камнями. На южной оконечности плато Большая воронка, туда никто не ходит, потому что там поют. Не совы. Там поют трескуны, и долго там нельзя оставаться, а когда с воронки дует ветер, лучше дышать пореже. На севере - горная цепь. Там всего пара перевалов на три сотни миль, а зимой вообще нет переходов на ту сторону - к долине Хендоа. Да и летом переход через перевалы - дело трудное. А потому все, кто с юга пытается попасть в наших краях на север, едут через Уилпетт.
Я не любитель трепаться в пути. Работа судьи требует сосредоточенности. Именно потому все судьи седые, даже молодые. Это особенность, которую никто не может объяснить. Но всякий раз после того, как в судье просыпаются ощущения, он седеет. Обычно это происходит в двадцать пять - тридцать лет. Хотя я видел даже седых детей. Маленькие судьи, напуганные своими возможностями.
Маклархи тоже молчал первые часа два. Но потом ему стало скучно ехать молча. Он начал что-то рассказывать. Это можно было бы назвать болтовней, если не особая его манера говорить - медленно, растягивая слова и делая длинные паузы. Он был молод и в первый раз забрался довольно далеко от родного города, а потому многое ему было в диковину.
Я слушал Маклархи в пол-уха. Он рассказывал про свою мать, которая воспитывала его и еще пятерых его братьев. О своем отце, который рано умер от ожогов, полученных в зарослях. О старшем брате, который служит на границе с пустыней и ловит призраков. О том, как трудно было пробиться в рейдеры, но он смог - потому что с детства очень хорошо стреляет. Я слышал много таких рассказов. Они различны в деталях, но одинаковы по сути. Есть такие места в нашем мире, где люди живут довольно небольшим набором жизней, путешествуя от рук повивальной бабки до лап гробовщика.
Мне повезло, я стал судьей.
Стемнело внезапно. Была редкая ночь, когда не видно обеих лун, и плато погрузилось в кромешный мрак. Мы направились к ближайшему холму, чтобы встать на ночлег. Только мы решили, что нашли неплохое местечко, как Маклархи ткнул меня локтем в бок и показал на запад. Там, на расстоянии в милю, мерцал огонек костра. Ночь только началась и мы могли себе позволить проехать эту милю, чтобы прибиться к чужому биваку. Все знают, что чем больше людей на одной стоянке, тем спокойнее спится.
Добрались мы быстро.
На высоком холме, возле костра сидело человек пять. Двое были егерями остальные, видимо, фермеры. В темноте я различил очертания двух фургонов. Увидев нас, все встали. Глаза егерей вспыхнули зеленым - разглядывают. Но я был спокоен. У егерей чутье много лучше, чем у сопляка Маклархи. Ощупав меня взглядом, старший из двух егерей поставил винтовку прикладом на землю, и крикнул:
- Сюда, ваша честь, присоединяйтесь, а то уж ночь.
- Спасибо, добрые люди, - ответил я, слезая с коня. За моей спиной спрыгнул на землю молодой рейдер. Мы оба подошли к костру. Один из фермеров принял у нас поводья и привязал наших коней к фургону. Мы же с Маклархи присели к огню. Нам не позволили достать из седельных сумок наши скудные припасы. Фермеры, которые, как оказалось, что судью, что рейдера видели в первый раз в жизни, считали своим долгом нас угостить. И если Маклархи принимал подобные не хитрые почести, как должное, то я все же настоял, чтоб фермеры приняли от меня хоть пару пенсов за свою доброту.
Мы ели лепешки с вяленым мясом и запивали их тростниковой водкой. Плато жило своей ночной жизнью - выло, скрипело, шуршало. Ночные звуки обманчивы. Зловещее шипение может оказаться брачной песнью ящерицы, а тихий почти птичий свист - обозначать движение зарослей. Иной раз, мне доводилось слышать что-то, что я и опознать не мог. А я путешествую по плато уже двадцать лет. Если кто и знает о плато все, или почти все - так это егеря. Но они о том молчат, потому что их знания приносят им звонкие шиллинги.
Когда с ужином было покончено, и мы оговорили, кто в какое время будет стоять на посту, и кто кого сменит, я вдруг услышал. Если вы никогда не слышали, мне не передать вам это ощущение словами. Это не то, что вы привыкли понимать под словом «слышать». Это совсем другое. Это ощущение, которое идет изнутри. Я встал и посмотрел туда, откуда к нам шел кто-то, кто очень мне не нравился заранее. Затем вскочили на ноги егеря, потом рейдер.
Я вытащил из кобуры свой «Темплби». Взвел курок. Фермеры попрятались за повозки. Егеря подняли своим длинноствольные винтовки, целясь в ночь. Лишь Маклархи не достал оружия. У рейдеров считается дурным тоном достать револьвер и не сделать выстрела. Потому Маклархи лишь положил руку на кобуру, чтобы в случае чего резким движением выхватить свой револьвер. Я лишь на секунду задумался о том, что его оружие ночью на плато не так уж эффективно. Человека убить легко. То, что шляется по плато ночью - трудно. Тут лучше иметь в барабане на патрон меньше, но чтоб каждый патрон швырял пули калибра не меньше, чем .44, а то и .47, как у меня.
Ладно, черт с ним с рейдером-молокососом, хорошо, что рядом егеря с их тяжелыми винтовками. Старший из них посмотрел на меня. Он, похоже, знал, что такое, когда «судья услышал». Я показал ему во тьму. Туда, откуда шло. Он стал всматриваться. Глаза его вспыхнули зеленым. Ветер нес и нес мне звуки, услужливо раскладывал их к моим ногам. Я читал их будто книгу. В ней было написано, что к нам идет не зверь, но и не человек. Его шаги были тяжелы и легки одновременно. Он шел медленно, но несся над каменистой поверхностью плато.
Я оглянулся на егерей. Они еще не увидели. Но они следили за мной, и их винтовки смотрели туда, откуда шел на нас ночной гость.
Наконец, я услышал, как он остановился. Сейчас или развеется или спрыгнет. Сгустится из ночного мира в наш, встанет обеими ногами крепко на землю. И тогда игра пойдет по простым правилам. И пусть попробует увернуться от граненой пули. Но миг тишины тянулся бесконечно долго. Гость давил мне на уши, не отдаляясь, не растворяясь во тьме, и не сгущаясь в реальностью.
И тут запела сова.
Песня совы, услышанная его честью окружным судьей Иганом Риддертом в безлунную ночь по дороге в славный город Уилпетт.
Иган, не бойся!
Иган не бойся!
Ночной не страшен мрак.
И тот, кто бродит ночью во тьме,
Поверь - тебе не враг.
Пусть его поступь,
Пусть его поступь,
Тревожит, страшит сердца,
Дай ему сесть у твоего костра
И выслушай до конца…
Я оглянулся, чтобы понять услышали ли песню совы другие, или она пела лишь для меня. Наверное, лишь для меня - егеря все так же напряженно вглядывались во тьму. Рейдер застыл, натянутый как струна, готовый одним движением выхватить свой револьвер. Я прислушался. Тот в темноте, который «мне не враг», наконец, спрыгнул. Я отчетливо услышал, как пара крепких, но хорошо поношенных сапог ударили в землю. Пыль и песок заскрипели под ногами. Ночной гость шел к нам уверенно, будто шел в трактир принять свои законные два стаканчика на ночь.
Я слышал его так отчетливо, что уже мог различить его силуэт во мраке, хотя даже егеря его еще не увидели. Только потом я понял, почему так вышло. Когда он, наконец, вышел на свет, отряхивая прах со своего плаща и брюк. Судьи слышат все, егеря видят лишь теплое.
- Здравствуй судья, - сказал ночной гость, улыбнувшись, - я искал тебя.
В руке у незнакомца была винтовка, конструкция которой была мне совсем не знакома. И это было явно незаконное оружие: незнакомец не был ни егерем, ни судьей, ни солдатом, ни рейдером.
- Не могу сказать, что я ждал тебя, - ответил я ему недобро, но все же опустил свой револьвер, - и не могу сказать, что так уж рад тебя видеть.
Егеря, увидев, что я опустил оружие, немного расслабились, но винтовки хоть и опустили, продолжали держать в руках. Незнакомец же упер приклад своей винтовки в песок. Осмотрел нас и ухмыльнулся.
- Мне отдать оружие, судья? Вам так будет спокойнее?
- Мне вряд ли вообще будет спокойнее в твоей компании, так что можешь оставить себе свою винтовку, тем более что ты нас к утру покинешь, я так полагаю. Совсем покинешь.
- Ты прав судья. Времени не много. Пусть твои друзья ложатся спать, а мы поговорим. Кстати, и покараулим, и за костром последим.
Я посмотрел в его глаза. Обычные были глаза - серо-зеленые. И лицо самое обычное. На вид лет тридцать-сорок, слегка небрит. Ничего особенного и ничего необычного. Но я слышал, что это не так. Я слышал, что он одновременно в нескольких местах. И даже голос его звучал как будто с разных направлений. Жестом я пригласил незнакомца к костру. Остальным велел ложиться спать. И все послушались судью, кроме рейдера. Я видел, как он устроился в темноте за спиной незнакомца, положив руку на свой револьвер.
Незнакомец это чувствовал и улыбался.
Продолжение, как говорится, be continued, когда-нибудь...
В глазах юноши читалась холодная насмешка. Холодная усмешка - это первое, чему учится рейдер, учится до того, как научиться стрелять. Потому что в момент гибели рейдера враг должен увидеть эту усмешку, чтобы она легла на него, как проклятье, становясь неопровержимым свидетельством вины. Свидетельством, которое потом прочтем мы - судьи, и вынесем приговор.
Мальчик напротив меня был молод. Опытный рейдер узнает судью сразу. За полмили. И никогда не позволит себе протянуть руку к оружию в нашем присутствии. Это этикет. Но ему учатся долго.
Мальчик же просто увидел, как мой пропитанный пылью пиджак топорщится там, где в подкладку упирается инкрустированная рукоять казенного «Темплби» - страшного крупнокалиберного револьвера, не оставляющего человеку шанса даже при легком ранении. Граненые пули - привилегия судей.
Я аккуратно, без резких движений откинул полу пиджака, показывая юному рейдеру рукоять револьвера. Его глаза сузились на миг. Тот миг, который проходит между двумя каплями дождя. Его взгляд скользил по узорам на слоновой кости рукояти, будто муравей, что ползет по усыпанной хвоей земле. Он увидел. И он убрал руку от своего револьвера.
- Рейдер Каэн Маклархи, следую из Вимпси в Уилпетт, - проговорил юноша, цедя слова, как все южане.
- Окружной судья Иган Риддерт, - ответил я, - еду в Уилпетт. Нам по пути, юноша.
- Да, ваша честь, - ответил рейдер без особого энтузиазма, он уже понял, что ему придется дальше ехать в компании судьи, и это ему, очевидно, было не по нраву.
- Ты слышал сову сегодня утром, сынок?
- Нет, ваша честь.
- Странно, она громко пела.
- Судьи слышат больше, чем остальные, - ответил юный Маклархи, слегка скривившись.
- Да, - ответил я, вздохнув, - я все время об этом забываю.
Мы тронулись в путь.
Дорога на Уилпетт петляет по плато Таукси - безлюдной ровной тарелке с поджаренным песком и камнями. На южной оконечности плато Большая воронка, туда никто не ходит, потому что там поют. Не совы. Там поют трескуны, и долго там нельзя оставаться, а когда с воронки дует ветер, лучше дышать пореже. На севере - горная цепь. Там всего пара перевалов на три сотни миль, а зимой вообще нет переходов на ту сторону - к долине Хендоа. Да и летом переход через перевалы - дело трудное. А потому все, кто с юга пытается попасть в наших краях на север, едут через Уилпетт.
Я не любитель трепаться в пути. Работа судьи требует сосредоточенности. Именно потому все судьи седые, даже молодые. Это особенность, которую никто не может объяснить. Но всякий раз после того, как в судье просыпаются ощущения, он седеет. Обычно это происходит в двадцать пять - тридцать лет. Хотя я видел даже седых детей. Маленькие судьи, напуганные своими возможностями.
Маклархи тоже молчал первые часа два. Но потом ему стало скучно ехать молча. Он начал что-то рассказывать. Это можно было бы назвать болтовней, если не особая его манера говорить - медленно, растягивая слова и делая длинные паузы. Он был молод и в первый раз забрался довольно далеко от родного города, а потому многое ему было в диковину.
Я слушал Маклархи в пол-уха. Он рассказывал про свою мать, которая воспитывала его и еще пятерых его братьев. О своем отце, который рано умер от ожогов, полученных в зарослях. О старшем брате, который служит на границе с пустыней и ловит призраков. О том, как трудно было пробиться в рейдеры, но он смог - потому что с детства очень хорошо стреляет. Я слышал много таких рассказов. Они различны в деталях, но одинаковы по сути. Есть такие места в нашем мире, где люди живут довольно небольшим набором жизней, путешествуя от рук повивальной бабки до лап гробовщика.
Мне повезло, я стал судьей.
Стемнело внезапно. Была редкая ночь, когда не видно обеих лун, и плато погрузилось в кромешный мрак. Мы направились к ближайшему холму, чтобы встать на ночлег. Только мы решили, что нашли неплохое местечко, как Маклархи ткнул меня локтем в бок и показал на запад. Там, на расстоянии в милю, мерцал огонек костра. Ночь только началась и мы могли себе позволить проехать эту милю, чтобы прибиться к чужому биваку. Все знают, что чем больше людей на одной стоянке, тем спокойнее спится.
Добрались мы быстро.
На высоком холме, возле костра сидело человек пять. Двое были егерями остальные, видимо, фермеры. В темноте я различил очертания двух фургонов. Увидев нас, все встали. Глаза егерей вспыхнули зеленым - разглядывают. Но я был спокоен. У егерей чутье много лучше, чем у сопляка Маклархи. Ощупав меня взглядом, старший из двух егерей поставил винтовку прикладом на землю, и крикнул:
- Сюда, ваша честь, присоединяйтесь, а то уж ночь.
- Спасибо, добрые люди, - ответил я, слезая с коня. За моей спиной спрыгнул на землю молодой рейдер. Мы оба подошли к костру. Один из фермеров принял у нас поводья и привязал наших коней к фургону. Мы же с Маклархи присели к огню. Нам не позволили достать из седельных сумок наши скудные припасы. Фермеры, которые, как оказалось, что судью, что рейдера видели в первый раз в жизни, считали своим долгом нас угостить. И если Маклархи принимал подобные не хитрые почести, как должное, то я все же настоял, чтоб фермеры приняли от меня хоть пару пенсов за свою доброту.
Мы ели лепешки с вяленым мясом и запивали их тростниковой водкой. Плато жило своей ночной жизнью - выло, скрипело, шуршало. Ночные звуки обманчивы. Зловещее шипение может оказаться брачной песнью ящерицы, а тихий почти птичий свист - обозначать движение зарослей. Иной раз, мне доводилось слышать что-то, что я и опознать не мог. А я путешествую по плато уже двадцать лет. Если кто и знает о плато все, или почти все - так это егеря. Но они о том молчат, потому что их знания приносят им звонкие шиллинги.
Когда с ужином было покончено, и мы оговорили, кто в какое время будет стоять на посту, и кто кого сменит, я вдруг услышал. Если вы никогда не слышали, мне не передать вам это ощущение словами. Это не то, что вы привыкли понимать под словом «слышать». Это совсем другое. Это ощущение, которое идет изнутри. Я встал и посмотрел туда, откуда к нам шел кто-то, кто очень мне не нравился заранее. Затем вскочили на ноги егеря, потом рейдер.
Я вытащил из кобуры свой «Темплби». Взвел курок. Фермеры попрятались за повозки. Егеря подняли своим длинноствольные винтовки, целясь в ночь. Лишь Маклархи не достал оружия. У рейдеров считается дурным тоном достать револьвер и не сделать выстрела. Потому Маклархи лишь положил руку на кобуру, чтобы в случае чего резким движением выхватить свой револьвер. Я лишь на секунду задумался о том, что его оружие ночью на плато не так уж эффективно. Человека убить легко. То, что шляется по плато ночью - трудно. Тут лучше иметь в барабане на патрон меньше, но чтоб каждый патрон швырял пули калибра не меньше, чем .44, а то и .47, как у меня.
Ладно, черт с ним с рейдером-молокососом, хорошо, что рядом егеря с их тяжелыми винтовками. Старший из них посмотрел на меня. Он, похоже, знал, что такое, когда «судья услышал». Я показал ему во тьму. Туда, откуда шло. Он стал всматриваться. Глаза его вспыхнули зеленым. Ветер нес и нес мне звуки, услужливо раскладывал их к моим ногам. Я читал их будто книгу. В ней было написано, что к нам идет не зверь, но и не человек. Его шаги были тяжелы и легки одновременно. Он шел медленно, но несся над каменистой поверхностью плато.
Я оглянулся на егерей. Они еще не увидели. Но они следили за мной, и их винтовки смотрели туда, откуда шел на нас ночной гость.
Наконец, я услышал, как он остановился. Сейчас или развеется или спрыгнет. Сгустится из ночного мира в наш, встанет обеими ногами крепко на землю. И тогда игра пойдет по простым правилам. И пусть попробует увернуться от граненой пули. Но миг тишины тянулся бесконечно долго. Гость давил мне на уши, не отдаляясь, не растворяясь во тьме, и не сгущаясь в реальностью.
И тут запела сова.
Песня совы, услышанная его честью окружным судьей Иганом Риддертом в безлунную ночь по дороге в славный город Уилпетт.
Иган, не бойся!
Иган не бойся!
Ночной не страшен мрак.
И тот, кто бродит ночью во тьме,
Поверь - тебе не враг.
Пусть его поступь,
Пусть его поступь,
Тревожит, страшит сердца,
Дай ему сесть у твоего костра
И выслушай до конца…
Я оглянулся, чтобы понять услышали ли песню совы другие, или она пела лишь для меня. Наверное, лишь для меня - егеря все так же напряженно вглядывались во тьму. Рейдер застыл, натянутый как струна, готовый одним движением выхватить свой револьвер. Я прислушался. Тот в темноте, который «мне не враг», наконец, спрыгнул. Я отчетливо услышал, как пара крепких, но хорошо поношенных сапог ударили в землю. Пыль и песок заскрипели под ногами. Ночной гость шел к нам уверенно, будто шел в трактир принять свои законные два стаканчика на ночь.
Я слышал его так отчетливо, что уже мог различить его силуэт во мраке, хотя даже егеря его еще не увидели. Только потом я понял, почему так вышло. Когда он, наконец, вышел на свет, отряхивая прах со своего плаща и брюк. Судьи слышат все, егеря видят лишь теплое.
- Здравствуй судья, - сказал ночной гость, улыбнувшись, - я искал тебя.
В руке у незнакомца была винтовка, конструкция которой была мне совсем не знакома. И это было явно незаконное оружие: незнакомец не был ни егерем, ни судьей, ни солдатом, ни рейдером.
- Не могу сказать, что я ждал тебя, - ответил я ему недобро, но все же опустил свой револьвер, - и не могу сказать, что так уж рад тебя видеть.
Егеря, увидев, что я опустил оружие, немного расслабились, но винтовки хоть и опустили, продолжали держать в руках. Незнакомец же упер приклад своей винтовки в песок. Осмотрел нас и ухмыльнулся.
- Мне отдать оружие, судья? Вам так будет спокойнее?
- Мне вряд ли вообще будет спокойнее в твоей компании, так что можешь оставить себе свою винтовку, тем более что ты нас к утру покинешь, я так полагаю. Совсем покинешь.
- Ты прав судья. Времени не много. Пусть твои друзья ложатся спать, а мы поговорим. Кстати, и покараулим, и за костром последим.
Я посмотрел в его глаза. Обычные были глаза - серо-зеленые. И лицо самое обычное. На вид лет тридцать-сорок, слегка небрит. Ничего особенного и ничего необычного. Но я слышал, что это не так. Я слышал, что он одновременно в нескольких местах. И даже голос его звучал как будто с разных направлений. Жестом я пригласил незнакомца к костру. Остальным велел ложиться спать. И все послушались судью, кроме рейдера. Я видел, как он устроился в темноте за спиной незнакомца, положив руку на свой револьвер.
Незнакомец это чувствовал и улыбался.
Продолжение, как говорится, be continued, когда-нибудь...