ПАМЯТИ КОЛИ КОБАКА
Мы учились с Колей в одной группе в Политехе. Он поступил туда из одной из лучших в Питере математической школы (121), но выделялся даже среди ее элитарных выпускников. Особенно он всех поражал в начертательной геометрии - один из предметов, которые мне давались плохо. Кто-то (не я) здесь брал трудолюбием, а Коля - талантом. У него было потрясающее пространственное воображение (что потом привело его в изобразительное искусство). Но вообще он был наголову выше всех в нашей группе, а может, и на потоке, буквально во всех отношениях. Он был - по моим тогдашним понятиям − всесторонне образован (как потом оказалось - под влиянием родителей-ученых и старшего брата), прекрасно пел под гитару (это именно он пел Галича в элитарном отсеке барака - мне туда хода не было, − когда нас отправили в совхоз после вступительных экзаменов), был парнем на мой непредвзятый вкус весьма интересной внешности, видный собой, крепкий, хорошо сложенный. При этом он рано женился, еще на первом курсе на своей школьной любви, что было очень трогательно, особенно имея в виду, что его жена не была такая уж писаная красавица, но их отношения, хотя они вовсе их не выставляли, были первым увиденным мной доказательством, что любовь бывает. Помимо всего прочего, у Коли были несомненные лидерские способности, он бы мог увлечь за собой других, было б куда… Одним словом, в моих тогдашних глазах он был тем, о ком я написал эпиграмму, заканчивавшуюся словами: «…он в Риме был бы Брут, в Афинах - Переклес, а здесь - студент Электромеха».
Где-то на последних курсах института он увлек нас (несколько друзей из Политеха) в незабываемый байдарочный поход по Ветлуге, где восхищал своей во всем умелостью. Но поход оборвался раньше времени в Елабуге из-за исключительно холодной погоды.
Когда на военных сборах после 4-ого курса возник конфликт на национально-социальной почве (я о нем писал), между славянам-стариками и евреями-салагами, Коля продолжал с евреями поддерживать дружеские отношения и в случае чего вступаться за слабых (он был крепкий парень). Помню, я тогда случайно услышал разговор наших «врагов», относительно Коли: «Какие разные у евреев бывают фамилии…». Этим русским ребятам и в голову не приходило, что с евреями, да еще в такой ситуации, может дружить свой, русский. Для нас же Колино поведение было подкупающим примером абсолютного благородства (впрочем, он был наполовину эстонец).
В лице Коли я впервые встретил настоящего русского интеллигента, и мы стали друзьями, так что не без его влияния я оказался вне еврейского коллективного сознания (или бессознательного?), замешанного на страхах перед «чужими», то есть русофобии, которой заразилось тогда на сборах большинство моих еврейских товарищей, впоследствии уехавших.
В институте и еще долгое время после него Коля оказался тем, из чьих рук я впервые получил запретный плод диссидентской, да и мировой культуры. Именно он впервые открыл мне, прочтя Мандельштама, чем отличается настоящая поэзия от ненастоящей. Нельзя сказать, что мы в институте были близкими друзьями, он был много развитее меня, скорее старшим товарищем. Общим «товаром» в обороте которого мы с ним участвовали, была культура, открывавшаяся нам с самых разных сторон - от Мандельштама и Гомера, которого мы вместе читали на военных сборах, до такой «духовной» литературы, как Кастанеда (еще позднее). Все это тогда было малодоступно по непонятности или в силу запрета.
Чего в Коле не было, так это установки на успех в учебе. Этим он отличался от большинства моих институтских приятелей-евреев, как ленинградских, так и кишиневских. Сами способности были для него важнее их приложения. А поскольку Коля в те годы еще не знал, к чему он способен более всего, в чем его сила, то он пробовал себя в самых разных вещах, далеко выходивших за пределы институтской программы, был открыт на различные сферы духовной деятельности, а потому был идеальным проводником информации в широком смысле этого слова.
Коля осуществлял поиск в сфере духа (как любил говорить мой папа, «искал себя»). Он раньше всех женился и был свободен от необходимости решать половую проблему, что поглощало столько сил у остальных.
Именно Коля где-то на рубеже 1979-1980 гг. подарил мне первую Библию (издания 1979 г. (сохранилась до сих пор). Дорогой, кстати, был во всех отношениях подарок. Но еще до этого или примерно в это же время (т.е. где-то в 1979-1980 гг., через того же Колю, я прочел гностические евангелия, изданные в переводе М.К Трофимовой в ее же монографии 1979 г. «Историко-философские вопросы гностицизма».
К этому же времени относится и моя, через Колю, встреча с первым, как бы его точнее назвать, скажу максимально безоценочно - лидером или гуру мистического неортодоксального духовного движения, как его теперь некоторые величают, «главным советским йогом» (далеко не традиционным и для йоги), Владимиром Шуктомовым, известным тогда под именем Тоша. Я не буду останавливаться на этой фигуре подробно. Оценка его личности сильно зависит от того, какой путь человек, соприкоснувшийся тогда с ним и даже ставший его адептом, выбрал в дальнейшем. Эти оценки диаметрально противоположные. От восторженно-апологетических, как у его последователя (впрочем, тоже пережившего перепады отношения к нему), распространителя его учения и в наше время, йогина Ильи Беляева (см. его книгу «Тоша. Русский будда»), до резко отрицательных у тех, кто, сначала увлекшись им и его учением, потом разочаровался в нем и стал говорить о нем как о шизофренике, одержимом бесами, шарлатане, наркомане и т.п. Самый жесткий отзыв о Тоше я услышал от Коли, который при известии о смерти своего бывшего гуру, где-то в лесу, на Севере, припечатал в сердцах (так, что даже я вздрогнул): «собаке - собачья смерть!».
У Коли, впрочем, были свои счеты к Тоше. Вместе со своей женой, Машей, он стал одним из его ближайших адептов; вместе с Тошей и небольшой группой самых преданных учеников он участвовал в нескольких поездках, как сейчас бы сказали, «ретритах», один - в горах, в той же, кажется, Армении, другой - на 67 км., под Питером. Где-то в 1979 г.-1980 г. Коля поселил Тошу у себя в однокомнатной квартире. Кончилось это все тем, что Тоша увел у него жену, впрочем, с ее - очарованной этим Тошей, обладавшим, среди прочих, даром целительства, − полного согласия. Обо всех перипетиях, происшедших с членами этой группы, в которой вскоре появились и первый погибший и сошедшие с ума, достаточно много написано (наиболее объективное и талантливое описание принадлежит самой Маше (Марии Белькинд), см. ее книгу «Осталось выбрать» (2023)), и я не собираюсь ни повторять этого, ни давать этому оценку. Факт тот, что в ситуации тотального официального запрета на всякую «мистику», будь то ортодоксальную или неортодоксальную, Тоша, несомненно, был выдающимся явлением, и давал, пусть и крайне рискованные, если не сказать «прелестные» и «безумные», ответы на внутренние чаяния интеллигентской молодежи того времени.
Моя встреча с Тошей произошла у Коли на квартире, непосредственно перед моим отъездом на Север. Это было еще до того, как Маша ушла от Коли к Тоше, и, как и сам Коля, я никакой опасности распада этой самой дорогой для меня семьи (первая увиденная мной в жизни супружеская любовь, внушавшая мне надежду, что она существует) я тоже тогда не чуял. Но сама атмосфера, царившая тогда вокруг Тоши, эдакого благоговения перед Учителем, мне показалась тягостной. Я б так жить не смог. Мой вектор тогда был на свободу. Тем не менее, с Тошей мы обменялись несколькими - многозначительными фразами. Я спросил Тошу о стяжании вдохновения, на что он ответил, что следует попробовать пребывать в этом состоянии постоянно. В свою очередь, это вызвало у меня не высказанное вслух сомнение, понимает ли он, что такое вдохновение. Что до моей поездки на Север, то это мое намерение у него, в принципе, вызвало уважение, о чем он мне, в своей таинственной манере как-то и сказал. В любом случае, мои литературные интересы и любовные треволнения были далеки от того, что было важно для него, и, в отличие от моего старшего друга Коли (видеть которого в роли ученика, благоговеющего перед Учителем мне было как-то непривычно), Тошиным чарам я не поддался, хотя некую силу я в нем, несомненно, ощутил.
Через год или два после моего возвращения с Севера Коля, оставшийся для меня авторитетом в так сказать духовных вопросах, забросил летом меня с палаткой одного в лес на Карельском перешейке и оставил там на неделю. Вероятно, это было где-то вскоре после того, как Коля принял участие в «ретрите», устроенном группе своих приверженцев Тошей («русским буддой») на 67 -м километре на Карельском. Не исключено, что по следам этого «ретрита» Коля меня и забросил куда-то в те же места. Не помню уже подробностей, заходила ли у нас речь о Тоше, но после ухода от Коли к Тоше его первой жены Маши, Коля перестал быть Тошиным приверженцем и в это время, первый из нашей компании, в 1980 г. крестился. Хотя еще не стал таким уж церковным православным. Так что речь, видимо, о самом начале переходного этапа, т.к. не припомню, чтоб мы тогда говорили о православии.
К тому же, как явствует из недавно опубликованных воспоминаний Маши (Марии Белькинд), Коля еще до встречи с Тошей был настолько впечатлен Житием Симеона Столпника, что некоторое время носил под одеждой нечто вроде вериг в виде большого железного, выкованного им самим креста. Такой, вот, это был удивительный во многих отношениях и необычный даже для нашей среды человек. И если его старший брат, Саша, был человеком культуроцентричным, краеведом и соратником Бориса Останина по второй культуре (а уже в наше время, с 2001 г. директором Фонда Лихачева), то Коля был (хотя тоже, конечно, не чуждым культуры), но, прежде всего человеком действия, настроенным на стяжание духовного опыта.
Итак, Коля отвез меня на 67-й километр и оставил одного, убедив, что, не пробыв наедине с самим собой, невозможно ничего о себе узнать или получить какой-либо настоящий духовный опыт. Ну вот, остался я наедине с собой с небольшим запасом провизии… Пробовал как-то медитировать, т.е. очищать сознание от мыслей, как учил меня делать Коля. Но ничего у меня не получалось. Мысли не останавливались. Хотя и какими-то особо умными они тоже не были. Зато по ночам было страшновато одному в лесу, и чем дальше, тем больше. Но я держался - все равно один бы из лесу я не вышел, дороги обратно не знал, ее знал только Коля, так что бежать мне было некуда. Наконец, на седьмой день, ближе к его концу, Коля появился. Что сказать? Я так обрадовался его приходу, что примерно час не мог остановить дурацкого радостно-истерического смеха. Больше я таких экспериментов над собою не ставил, а узнал о себе то, что я и прежде предполагал - что я довольно трусоват и по части «духовной практики» безнадежен. Тоже в каком-то смысле результат.
Но вернемся к Коле. Ему я обязан, к слову сказать, тем, что не совершил очередной ошибки в отношениях с женщинами. Когда я попал в «котлы», т.е. осуществил свой дауншифтинг, я встретился, еще во время производственной практики с девушкой, имя которой я к стыду своему забыл. Она была полной противоположностью моей предыдущей - т.е. совсем не «цивилка», к тому же из провинции и самого простецкого происхождения. И еще в ней была какая-то необычность, которую я понять не мог. Все это вместе меня привлекло (я ей тоже понравился), и я чуть было не совершил роковой ошибки, но (почти случайно) показал ее Коле, и он как куда более опытный в этих делах, безошибочно определил, что она употребляет наркотики. К этому я был совсем не готов, остановившись в шаге от дауншифтинга в бездну.
Сам Коля, потеряв Машу, нашел там же, на «ретрите» Тоши (впрочем, она там оказалась более или менее случайно), новую жену, Олю Б., которая оказалась из весьма элитарной ленфильмовской среды. В новом браке у Коли начали раскрываться его многочисленные таланты, главным из которых был художественный. Он начал писать мистического рода небольшие на досках картины, работая над которыми вкладывал в них ту духовную энергию, которую стяжал (как он это понимал) во время своих медитаций. Так продолжалось несколько лет, пока, наконец, Коля не увлекся исихастами (опять же, наверное, первый в нашей среде) и не стал учиться иконописи у известного реставратора и иконописца Сергея Ивановича Голубева в Ленинградской Духовной Академии. Вскоре он преуспел настолько, что стал чуть ли не его ассистентом и сам начал выполнять заказы. В это же время он воцерковился и наверное опять же первый из нашей старинной институтской компании начал всерьез уже в православном духе «подвизаться» (помню, как он довольно строго постился).
Потом, правда, столкнувшись с реалиями, царившими в иконописно-церковном бизнесе, который был схвачен мафией (с ней же оказались тесно связаны и священники), Коля пришел в ужас и отшатнулся от всего этого, а вместе с тем у него наступил (так и не окончившийся до конца жизни) кризис и в отношении церковности (опять же - у первого на моей памяти в нашей среде). Все это произошло уже в 90-ые годы. А в конце 80-х этого кризиса еще не было. Сужу по тому, что, когда я его позвал стать крёстным своего старшего сына Ефима (в 1988 г.), то он охотно согласился. Так что мы с ним покумились.
Был еще один эпизод. Коля работал над иконой для собора, кажется Никольского. Работал пол года, а ему вместо оговоренного гонорара предложили какую-то смехотворную сумму. Тогда он просто подарил им эту икону, денег не взял.
Работал Коля долгое время (с 1981 по 1988 гг.) инженером в фирме звукозаписи «Мелодия» вместе с известным рок-музыкантом и продюсером Юрием Морозовым, с которым они близко дружили еще со времен общего увлечения Тошей, а в 1980 г. вместе (Юрий был старше и наверное в этой паре - лидером) совершили поворот от эзотерики к христианству и православию. Их студия звукозаписи размещалась на Васильевском, в Аннекирхе, где я неоднократно у Коли бывал.
Но это я забежал далеко вперед. Факт тот, что в 1982-85 гг. я один и вдвоем с А.Ш. частенько заходил к Коле, в квартиру Оли Б. на Петроградской, смотрел его картинки и беседовал с ним. А в процессе написания нашей с А.Ш. работы о Мандельштаме я давал читать ее отрывки Коле, и он высказывал весьма ценные идеи, которые потом влияли на ход дела. Я даже говорил А.Ш. (как он вспоминает), что Коля незримо, третьим, присутствует вместе с нами.
Коля в своих поисках, пока мы дружили, был всегда впереди меня. Вот, и умер он (не раскрыв, по моему мнению, и десятой доли своих талантов) раньше нас всех, в 53 года, в 2008 г.… Светлая ему память.
+++
фото Коли 1982 г.
