Маркес Габриель Гарсиа - "Сто лет одиночества"...
Прочитал я эту вашу гениальную «100 лет одиночества», переведённую на 35 языков, но так и не понял её исключительности.
В ней все страдали от одиночества, но при этом умудрялись плодиться как кролики, даже не смотря на страх рождения «свиных хвостиков».
Невозможно было уследить за всеми хитросплетениями этих многочисленных персонажей со сложными испанскими именами.
Произвели на меня неизгладимое впечатление лишь двое из них - Ребека, всю жизнь жрущая землю «от тоски», но при этом всё-равно умудрившуюся прожить до глубокой старости и Ремедиос Прекрасная, косвенная виновница множества смертей мужчин.
Как не пытался нас убедить Маркес в умалишённости Ремедиос Прекрасной, я всё равно влюбился в неё и она глубоко покорила моё сердце.
Интровертка, полностью отвергающая глупые общественные устои и мораль с их условностями в виде обязательных одежд, часов и распорядка сна и еды… живущая лишь внутренними порывами и желаниями…
Что может быть более прекрасным, чувственным и эротичным?
А её бесподобная кончина молодой и цветущей.
Нет ли в этом библейской замусоленной аналогии «христовой сестры»?….
Воистину незаслуженно обделена вниманием и малозначительно упомянута Маркесом столь прелестная светлая дева.
---
"Ребека ждала свою любовь каждый день в четыре часа, сидя у окна за вышивкой.
Она знала, что почтовый мул приходит только раз в две недели, но она упрямо караулила его в уверенности,
что почта может прибыть и тогда, когда ее меньше всего ждешь. Но все вышло наоборот: в один прекрасный день мул не появился.
Обезумев от тоски, Ребека вскочила в полночь с постели, бросилась в сад и стала есть землю с убийственной жадностью,
плача от горя и злости, пережевывая нежных дождевых червей и раздирая до крови десны панцирями улиток.
Потом ее тошнило до рассвета. Она впала в состояние полной прострации, тряслась как в лихорадке и никого не узнавала,
а сердце облегчалось в безудержных бредовых излияниях."
-
"До последней минуты своего пребывания на земле она так и не узнала, что ей выпала судьба постоянно вводить мужчин
в искушение и ввергать в отчаяние.
Всякий раз, как она, не слушая Урсулу, появлялась в столовой, незваных гостей охватывало паническое смятение. Все прекрасно
видели, что грубый балахон был накинут на абсолютно голое тело, и терзались мыслью, не служит ли это, как и ее прекрасная
бритая голова, средством обольщения и не вводит ли она всех просто-напросто в преступный соблазн своей манерой приподнимать
в жару балахон, обнажая ляжки, и с наслаждением обсасывать пальцы после еды.
Членам семьи и в голову не приходило, что чужие люди мгновенно ощущают пьянящий дух Ремедиос Прекрасной, удар молнии
в подбрюшье, и не могут отделаться от этих ощущений еще многие годы после того, как она исчезла.
Мужчины, познавшие любовные утехи во всех странах, утверждали, что никогда не испытывали желания, подобного тому,
какое возбуждает телесное благоухание Ремедиос Прекрасной. В галерее с бегониями, в большой гостиной, в любом месте дома
можно было точно указать место, где она побывала, и определить время, когда она отсюда ушла. Это был след особого, только
ей присущего аромата, но никого из домашних не пьянившего, потому что он уже давно стал одним из привычных запахов,
который, однако, кружил голову гостям.
И лишь только они одни могли понять, почему молодой начальник стражи умер от любви и почему кабальеро, прибывший из
неведомых земель, погиб от отчаяния.
Не сознавая, какую волнующую стихию она рождает, какая атмосфера неминуемой беды создается вокруг нее, Ремедиос Прекрасная
обращалась с мужчинами без тени кокетства и вконец добивала их своими нехитрыми добрыми словами.
Когда Урсула велела ей обедать вместе с Амарантой на кухне, чтобы пришельцы ее не видели, она с охотой подчинилась,
потому что вообще не признавала никакого установленного распорядка.
Где и когда утолять голод, ей было безразлично, лишь бы хотелось есть. Иногда она вставала и завтракала в три часа утра,
а потом спала целый день; бывало, несколько месяцев подряд она ела в неурочные часы, пока какой-нибудь случай
не вводил ее в «обычную колею.
Обычным же для нее было вставать в одиннадцать и часа два сидеть совершенно голой в купальне и давить скорпионов,
приходя в себя после крепкого долгого сна. Затем она обливалась водой из бассейна, черпая ее тыквенной плошкой.
Эта процедура была такой долгой и скрупулезной, такой ритуально разнообразной, что тот, кто ее не знал, мог бы подумать,
что она расточает вполне заслуженные ласки собственному телу.
Но для нее в такой одинокой обрядности не было и намека на похоть, ей просто хотелось приятно провести время и нагулять аппетит.
Однажды, когда она только начинала купаться, какой-то незнакомец из вновь приезжих приподнял черепицу на крыше и,
увидев ее, ошалел от восхитительного зрелища. Она заметила в дыре его обалделые глаза и не застыдилась, а испугалась за него.
- Осторожно, - вскрикнула она. - Вы упадете!
- Я хочу только посмотреть на вас, - пробормотал незнакомец.
- Ну и ладно, - сказала она. - Только будьте поосторожней, крыша совсем плохая.
Лицо незнакомца выражало и восторг, и страдание, и словно бы он старался погасить пожар вожделения, страшась,
как бы не рассеялся мираж.
Ремедиос Прекрасная подумала, что он просто боится провалиться сквозь крышу, и мылась более поспешно, чем всегда,
чтобы не подвергать человека опасности. Окатывая себя водой из плошки, она рассказывала ему, как под худой кровлей
от дождя стала, на беду, гнить подстилка из пальмовых листьев и теперь оттуда в купальню лезут полчища скорпионов.
Чужеземец принял ее болтовню за маскируемое поощрение и, когда она стала намыливать грудь, не удержался от искушения
деликатно перейти от слов к делу.
- Позвольте мне намылить вас, - прошептал он.
- Благодарю вас за желание помочь, - сказала она, - только мне хватает своих двух рук.
- Ну хотя бы спинку, - умолял чужеземец.
- Глупое занятие, - сказала она. - В жизни не видывала, чтобы спину мыли с мылом.
Пока она обмахивалась полотенцем, чужеземец с полными слез глазами умолял ее выйти за него замуж.
Она вполне серьезно ответила, что никогда бы не вышла замуж за такого идиота, который потерял целый час и даже прозевал
обед только из-за того, чтобы поглазеть на женщину в купальне.
Наконец, когда Ремедиос Прекрасная надела балахон, человек совсем обезумел от сделанного открытия: оказывается,
под балахоном на теле и взаправду нет больше ничего, как говорили, и почувствовал себя навеки заклейменным этой
жгучей тайной.
Не утерпев, он выломал еще две черепицы и ринулся вниз, в купальню.
- Здесь очень высоко, - в испуге крикнула она. - Вы убьетесь!
Гнилое стропило рухнуло вместе с черепицами, которые на цементном полу разлетелись в куски. Грохот возвестил о беде:
человек, едва успевший вскрикнуть от ужаса, тоже сорвался вниз, расколол себе череп надвое и умер, ни разу не дернувшись.
-
«Несмотря на то, что полковник Аурелиано Буэндия продолжал верить и повторять, будто Ремедиос Прекрасная -
самый здравомыслящий человек из всех, кого он знал, и что она на каждом шагу доказывает это своей поразительной
способностью плевать на всех и на все, ее предоставили воле Божьей.
Ремедиос Прекрасная осталась блуждать по просторам одиночества, ни о чем не печалясь, живя и зрея в своих снах без
кошмаров, в своих бесконечных омовениях в своих беспорядочных трапезах, в своем долгом и глубоком молчании без
воспоминаний, пока наконец в марте месяце Фернанде не вздумалось снять простыни с веревки, протянутой в саду,
и попросить женщин помочь ей сложить их.
Едва все приступили к делу, Амаранта заметила, что Ремедиос Прекрасная сделалась страшно, почти прозрачно бледной.
- Тебе плохо? - спросила она. Ремедиос Прекрасная, державшая простыню за другой конец, в ответ улыбнулась с состраданием.
- Напротив, - сказала она. - Мне никогда не было так хорошо.
Едва она это сказала, как Фернанда почувствовала, что легкий порыв света вырвал у нее из рук простыни и распластал их в
воздухе во всю ширь.
Амаранта ощутила, как вдруг затрепетали кружева на ее юбках, и хотела уцепиться за простыню, чтобы не упасть,
но в этот момент Ремедиос Прекрасная стала подниматься ввысь. Урсула, уже почти слепая, была среди них единственной,
у кого хватило ума понять природу этого необоримого дуновения, и она отдала простыни на милость светлого ветра и смотрела,
как Ремедиос Прекрасная машет ей на прощание рукой среди сверкающих трепетных простынь, которые вместе с ней покидают
земной воздух жуков и георгинов, летят сквозь солнечный воздух, где на исходе половина пятого, и скрываются с ней навеки
в поднебесье, куда не смогут долететь даже устремленные ввысь птицы памяти.»
В ней все страдали от одиночества, но при этом умудрялись плодиться как кролики, даже не смотря на страх рождения «свиных хвостиков».
Невозможно было уследить за всеми хитросплетениями этих многочисленных персонажей со сложными испанскими именами.
Произвели на меня неизгладимое впечатление лишь двое из них - Ребека, всю жизнь жрущая землю «от тоски», но при этом всё-равно умудрившуюся прожить до глубокой старости и Ремедиос Прекрасная, косвенная виновница множества смертей мужчин.
Как не пытался нас убедить Маркес в умалишённости Ремедиос Прекрасной, я всё равно влюбился в неё и она глубоко покорила моё сердце.
Интровертка, полностью отвергающая глупые общественные устои и мораль с их условностями в виде обязательных одежд, часов и распорядка сна и еды… живущая лишь внутренними порывами и желаниями…
Что может быть более прекрасным, чувственным и эротичным?
А её бесподобная кончина молодой и цветущей.
Нет ли в этом библейской замусоленной аналогии «христовой сестры»?….
Воистину незаслуженно обделена вниманием и малозначительно упомянута Маркесом столь прелестная светлая дева.
---
"Ребека ждала свою любовь каждый день в четыре часа, сидя у окна за вышивкой.
Она знала, что почтовый мул приходит только раз в две недели, но она упрямо караулила его в уверенности,
что почта может прибыть и тогда, когда ее меньше всего ждешь. Но все вышло наоборот: в один прекрасный день мул не появился.
Обезумев от тоски, Ребека вскочила в полночь с постели, бросилась в сад и стала есть землю с убийственной жадностью,
плача от горя и злости, пережевывая нежных дождевых червей и раздирая до крови десны панцирями улиток.
Потом ее тошнило до рассвета. Она впала в состояние полной прострации, тряслась как в лихорадке и никого не узнавала,
а сердце облегчалось в безудержных бредовых излияниях."
-
"До последней минуты своего пребывания на земле она так и не узнала, что ей выпала судьба постоянно вводить мужчин
в искушение и ввергать в отчаяние.
Всякий раз, как она, не слушая Урсулу, появлялась в столовой, незваных гостей охватывало паническое смятение. Все прекрасно
видели, что грубый балахон был накинут на абсолютно голое тело, и терзались мыслью, не служит ли это, как и ее прекрасная
бритая голова, средством обольщения и не вводит ли она всех просто-напросто в преступный соблазн своей манерой приподнимать
в жару балахон, обнажая ляжки, и с наслаждением обсасывать пальцы после еды.
Членам семьи и в голову не приходило, что чужие люди мгновенно ощущают пьянящий дух Ремедиос Прекрасной, удар молнии
в подбрюшье, и не могут отделаться от этих ощущений еще многие годы после того, как она исчезла.
Мужчины, познавшие любовные утехи во всех странах, утверждали, что никогда не испытывали желания, подобного тому,
какое возбуждает телесное благоухание Ремедиос Прекрасной. В галерее с бегониями, в большой гостиной, в любом месте дома
можно было точно указать место, где она побывала, и определить время, когда она отсюда ушла. Это был след особого, только
ей присущего аромата, но никого из домашних не пьянившего, потому что он уже давно стал одним из привычных запахов,
который, однако, кружил голову гостям.
И лишь только они одни могли понять, почему молодой начальник стражи умер от любви и почему кабальеро, прибывший из
неведомых земель, погиб от отчаяния.
Не сознавая, какую волнующую стихию она рождает, какая атмосфера неминуемой беды создается вокруг нее, Ремедиос Прекрасная
обращалась с мужчинами без тени кокетства и вконец добивала их своими нехитрыми добрыми словами.
Когда Урсула велела ей обедать вместе с Амарантой на кухне, чтобы пришельцы ее не видели, она с охотой подчинилась,
потому что вообще не признавала никакого установленного распорядка.
Где и когда утолять голод, ей было безразлично, лишь бы хотелось есть. Иногда она вставала и завтракала в три часа утра,
а потом спала целый день; бывало, несколько месяцев подряд она ела в неурочные часы, пока какой-нибудь случай
не вводил ее в «обычную колею.
Обычным же для нее было вставать в одиннадцать и часа два сидеть совершенно голой в купальне и давить скорпионов,
приходя в себя после крепкого долгого сна. Затем она обливалась водой из бассейна, черпая ее тыквенной плошкой.
Эта процедура была такой долгой и скрупулезной, такой ритуально разнообразной, что тот, кто ее не знал, мог бы подумать,
что она расточает вполне заслуженные ласки собственному телу.
Но для нее в такой одинокой обрядности не было и намека на похоть, ей просто хотелось приятно провести время и нагулять аппетит.
Однажды, когда она только начинала купаться, какой-то незнакомец из вновь приезжих приподнял черепицу на крыше и,
увидев ее, ошалел от восхитительного зрелища. Она заметила в дыре его обалделые глаза и не застыдилась, а испугалась за него.
- Осторожно, - вскрикнула она. - Вы упадете!
- Я хочу только посмотреть на вас, - пробормотал незнакомец.
- Ну и ладно, - сказала она. - Только будьте поосторожней, крыша совсем плохая.
Лицо незнакомца выражало и восторг, и страдание, и словно бы он старался погасить пожар вожделения, страшась,
как бы не рассеялся мираж.
Ремедиос Прекрасная подумала, что он просто боится провалиться сквозь крышу, и мылась более поспешно, чем всегда,
чтобы не подвергать человека опасности. Окатывая себя водой из плошки, она рассказывала ему, как под худой кровлей
от дождя стала, на беду, гнить подстилка из пальмовых листьев и теперь оттуда в купальню лезут полчища скорпионов.
Чужеземец принял ее болтовню за маскируемое поощрение и, когда она стала намыливать грудь, не удержался от искушения
деликатно перейти от слов к делу.
- Позвольте мне намылить вас, - прошептал он.
- Благодарю вас за желание помочь, - сказала она, - только мне хватает своих двух рук.
- Ну хотя бы спинку, - умолял чужеземец.
- Глупое занятие, - сказала она. - В жизни не видывала, чтобы спину мыли с мылом.
Пока она обмахивалась полотенцем, чужеземец с полными слез глазами умолял ее выйти за него замуж.
Она вполне серьезно ответила, что никогда бы не вышла замуж за такого идиота, который потерял целый час и даже прозевал
обед только из-за того, чтобы поглазеть на женщину в купальне.
Наконец, когда Ремедиос Прекрасная надела балахон, человек совсем обезумел от сделанного открытия: оказывается,
под балахоном на теле и взаправду нет больше ничего, как говорили, и почувствовал себя навеки заклейменным этой
жгучей тайной.
Не утерпев, он выломал еще две черепицы и ринулся вниз, в купальню.
- Здесь очень высоко, - в испуге крикнула она. - Вы убьетесь!
Гнилое стропило рухнуло вместе с черепицами, которые на цементном полу разлетелись в куски. Грохот возвестил о беде:
человек, едва успевший вскрикнуть от ужаса, тоже сорвался вниз, расколол себе череп надвое и умер, ни разу не дернувшись.
-
«Несмотря на то, что полковник Аурелиано Буэндия продолжал верить и повторять, будто Ремедиос Прекрасная -
самый здравомыслящий человек из всех, кого он знал, и что она на каждом шагу доказывает это своей поразительной
способностью плевать на всех и на все, ее предоставили воле Божьей.
Ремедиос Прекрасная осталась блуждать по просторам одиночества, ни о чем не печалясь, живя и зрея в своих снах без
кошмаров, в своих бесконечных омовениях в своих беспорядочных трапезах, в своем долгом и глубоком молчании без
воспоминаний, пока наконец в марте месяце Фернанде не вздумалось снять простыни с веревки, протянутой в саду,
и попросить женщин помочь ей сложить их.
Едва все приступили к делу, Амаранта заметила, что Ремедиос Прекрасная сделалась страшно, почти прозрачно бледной.
- Тебе плохо? - спросила она. Ремедиос Прекрасная, державшая простыню за другой конец, в ответ улыбнулась с состраданием.
- Напротив, - сказала она. - Мне никогда не было так хорошо.
Едва она это сказала, как Фернанда почувствовала, что легкий порыв света вырвал у нее из рук простыни и распластал их в
воздухе во всю ширь.
Амаранта ощутила, как вдруг затрепетали кружева на ее юбках, и хотела уцепиться за простыню, чтобы не упасть,
но в этот момент Ремедиос Прекрасная стала подниматься ввысь. Урсула, уже почти слепая, была среди них единственной,
у кого хватило ума понять природу этого необоримого дуновения, и она отдала простыни на милость светлого ветра и смотрела,
как Ремедиос Прекрасная машет ей на прощание рукой среди сверкающих трепетных простынь, которые вместе с ней покидают
земной воздух жуков и георгинов, летят сквозь солнечный воздух, где на исходе половина пятого, и скрываются с ней навеки
в поднебесье, куда не смогут долететь даже устремленные ввысь птицы памяти.»