Как словенец полюбил Россию.
Оригинал взят у sogenteblxв Как словенец полюбил Россию.
Трушнович А. Р. Воспоминания корниловца: 1914-1934 / Сост. Я. А. Трушнович. - Москва-Франкфурт: Посев, 2004. - 336 с., 8 ил.
О чём: Первая мировая война, Гражданская война в России и первые 12 лет советской власти глазами врача.
Развёрнуто: Александр Рудольфович Трушнович был словенцем по национальности. С детства был русофилом, читал русскую литературу. Окончил медицинский факультет Венского университета, плюс литературный факультет во Флоренции. С началом Первой мировой войны захотел воевать на стороне русских, для чего записался добровольцем в австро-венгерскую армию и поехал на фронт. Летом 1915 г. перешёл линию фронта. Впоследствии - офицер Сербской добровольческой дивизии, а позже - в Корниловском ударном полку. Командовал чешской ротой.
С началом войны решил разделить тяготы и страдания армии и страны, которую полюбил. Остался в полку, влился во ВСЮР. Командир пулемётной роты. Эти страницы книги - достаточно странные. С одной стороны, он описывает жестокие бои очень схематично («мы надавили, красные побежали»). С другой стороны, есть подробные описания, какие-то отдельные «кадры», застывшие в памяти автора. Достаточно честно пишет он о том, как менялось соотношение сил: сначала лидировали белые, разгоняя необученных, атакующих массой красных; позже, когда у красных появились военспецы, а население начало склоняться в их сторону, белые стали нести тяжёлые потери, но дисциплину сохраняли. При этом, фронтовые части истекали кровью, пока в белом тылу творился полнейший раздрай и разврат.
Больные, израненные белые отступали, предлагали Трушновичу (вместе с женой) эвакуироваться с ними. Автор периодически попадал под приступ тифа, что радости к жизни не добавляло. В общем, остался, не уехал. Это - ключевой момент в книге, вероятно. Большая ошибка, предопределившая то, что автор увидел то, что увидел.
Голод. Без документов, семья в одном месте, а он в другом, ездил на буферах поездов, перенося приступы тифа на ногах, добывал еду - а потом назад, на буферах, к семье. Послевоенная Россия - это вереница образов. В принципе, книга очень запоминается тем, что автор подмечал всё, что видел (а видел много). Дети находят в подвале сожжённого большевиками лазарета обугленные кости раненых. Беспризорники.
Трушнович решил поступать в ВУЗ, достал документы на девичью фамилию матери (Гостыша). Пошёл на медицинский. Достаточно любопытно он пишет о том, каким был раскол в науке после гражданской войны и победы большевиков. Отбор студентов шёл с учётом политического багажа (даже в самых безнадёжных случаях) и под давлением ячейки и студкома. Был раскол в профессуре: старые кадры ещё невозможно было вычистить, а новые братались с коммунистами и всячески угодничали. Расцвёл массовый плагиат («двигатели науки»). Смог Трушнович, с помощью одного знакомого чекиста, который раньше служил в Сербской добровольческой дивизии и с которым они были знакомы, пройти чистку в университете. Убийца и алкоголик поручился за словенца-белогвардейца - какая ирония…
В октябре 1927 г. Трушнович получил должность второго врача районной больницы в большой станице Приморско-Ахтарской. Тут и начинается самая интересная часть книги. Автор на протяжении трёх глав скурпулёзно описывает советскую жизнь, какой он её видел. Это как повествование как историческое, в стиле «ежедневная жизнь», так и какие-то рассуждения о том, как менялось общество. Самая интересная часть текста.
Страна пережила революцию и войну, революционеры победили и активно перековывают под себя общество. Кто-то прогнулся, кто-то нет. Коммунистическое начальство, разумеется, живёт как бы «вдали» от всех, при этом очень активно спускает «вниз» по социальной лестнице свою политику, которая приобретает гротескные формы. Кругом всё подаётся под политическим соусом, громкие декларации, шумные прокламации, длинные речи. В реальности, представители новой власти - воры, уголовники и хамы, которые пекутся только о себе, подкрепляя свою деятельность лишь теми декларациями. Вновь описывает Трушнович чистку как спецмероприятие: понятно, что «свои» проходят. Секретарь райкома, коммунист со стажем, разумеется, живёт кучеряво, с прислугой - но всё равно чистку проходит.
Во все сферы общества пролезают необразованные элементы из «социально-близких»; критерий - лояльность режиму и партии. Феномен советского суда: «В старое время судьи должны были знать разные параграфы и всякую чепуху. А теперь я посмотрю на графу социального происхождения и на морду. Если вижу, что наш брат, сужу его со всякими “принимая во внимание”. А если чуждый элемент, то душа с него вон! Кроме того, мы же каждую неделю получаем директивы и, если от них ни на шаг, то все в порядке».
Цветёт массовое хамство, хулиганство, уголовщина. Эпидемия разводов, половая распущенность, как следствие - резкий рост вензаболеваний и абортов. Последние нередко делались подпольно и средневековыми методами (жуткий случай - аборт с помощью химкарандаша).
Но это всё только цветочки. Начинается коллективизации. Колхозы. Конечно, идёт определённое недоверие - видно, что всё ещё только «в плане», непонятные какие-то ограничения, и вроде как человек сам себе не принадлежит… Первые жертвы: громят и выселяют «богатых» - зажиточных, конфискация имущества.
Затем - «обобществление» крестьянской собственности, общий бардак, вспышки недовольства; местами - вооружённые восстания, которые советская власть подавляет. Имущественный ценз падает: начало раскулачивания. «Богатых» не осталось, теперь взялись за малоимущих «средняков».
На одном примере (пациент) Трушнович показывает, как происходило осознание и как гайки закручивались всё жёстче. Сначала пациент думал уехать на Каспий, но остался - «Я тут родился и вырос, я бедняк, меня не тронут». Началось раскулачивание. Пациент начал думать вступить в колхоз, чтобы точно не тронули. Жаль было отдавать корову, которая пропадёт. Отобрали корову. Заболела жена. На Каспий не поехал: «Тут домишко, хоть плохонький, да свой». Через месяц домишко и двор, соединив с соседними, превращают в бригадный двор, семью переселяют.
Повальное отношение «теперь всё общее, всё колхозное» - отсюда падение уровня понятия «уважение к чужой собственности» (до той степени, до которой это понятие ещё осталось). Борьба с «излишками»; бесконечные кампании («за стопроцентный выход на поле»), работа за пустые трудодни. Прислали агрономов, которые ничего не понимают в земледелии.
Начинаются конкретные аресты и ссылки. Проводится хлопковая кампания, окончившаяся провалом; выращивать не умели, крестьян не послушали. Снова аресты и ссылки, более массовые; теперь поехали не подкулачники и кулаки (в советском смысле этого слова), а обычные крестьяне. Снова борьба против излишек, отбор последнего хлеба у крестьян. Снова ссылки и аресты.
Весна 1931 г.: крестьяне уже полуголодные, но ещё не умирают. Крестьяне режут скот, чтобы его не отобрал колхоз; в последний раз вдоволь и по бросовым ценам продаётся мясо.
На фоне всего этого - ломовая пропаганда: громкоговорители постоянно оглашают собой окрестности, выступая с программой партии и правительства. Кругом враги. Америку - догнать и перегнать. Все на клятом Западе ненавидят молодое советское государство и хотят его развала, но всё-таки мировая революция восторжествует. «Возвращаешься вечером, усталый от всех этих собраний и тошнотворных, трафаретных, заводных речей, а тебе на улице громкоговорители в лицо и спину кричат то же самое».
Присылают тракторы и комбайны, чтобы заменить ими лошадей, что вызывает ненависть крестьян: комбайн плохо убирает урожай, не говоря о том, что грозит оставить их без работы. Тракторы постоянно ломаются, множество машин простаивает; чтобы починить один, берут запчасти из другого; крестьяне ранят себя и калечат, не умея обращаться со сложной техникой. Виноваты, разумеется, вредители и прочие.
Начало эпопеи советской бюрократии: из ниоткуда появляются тонны бумаг и десятки инстанций. «Обобществление» вылавливаемой рыбы, создание рыбколхоза; рыба теперь ловится «по-научному» и вся (мелкая не выпускается). Всё под контролем, полуголодным рыбакам не должно достаться и мелкой рыбёшки. Рыбаки всё равно подворовывают (жить и кушать хочется), доктору приносят изредка пару рыбок, в качестве платы за приём.
Советская школа: классовый принцип, материализм, безбожие, интернационализм. Русскую литературу, русскую историю больше не преподают в её традиционном виде. Всё есть борьба за класс, а свершения большевиков в учебниках занимают сотни страниц. Цветёт хулиганство, доносительство, мелкая уголовщина в среде детей.
Вырастает первое поколение советских врачей, «ускоренных» (7 семестров): коммунист из исполкома в полубессознательном состоянии кричит «Подайте мне врача, только допотопного! Хоть контрреволюционера!» - сами господа большевики лечиться у своих врачей не хотят, и доверия к ним нет.
Массовый «закос» населения, лишь бы не работать в колхозах. Казалось бы, все слои общества охвачены «перековкой». Нет, не все - остались врачи, которым не доверяют, обвиняют в «нейтралитете» (врагам помогают!). Начинается давление на врачей в виде «классовой медицины»: при приёме нужно вести агитацию за колхозы, кулаков и неколхозных обслуживать хуже (можно вообще не принимать), дефицитных лекарств не выдавать и всё им за деньги. Дифференцированное лечение. За едой постепенно исчезают лекарства: полки в аптеках пустуют, рецептов выписывать надо как можно меньше - а куда меньше, непонятно. Население болеет, дети чахнут. Везде бурная антисанитария: в каждом из учреждений - слой грязи из окурков и плевков, никто не убирает («А зачем? Не наше же!»), кругом сортиры.
Бытовое: каждый день - это решение вопросов «Что есть, чем топить, где достать, где взять, на что купить». Кооперативы становятся центром жизни, чем несомненно пользуются кооператоры, с которым дружить считается «хорошим тоном». Люди очень быстро делятся на «может достать\не может достать». Нет мыла: ребёнок автора, увидев в Варшаве свободно продающееся бытовое мыло, подумал, что это пирожное. Постепенно начинаются выходы из партии, самоубийства.
Над всем этим парит народившаяся советская элита: лечится достойно, отдыхает прилежно, еда - из спецраспределителей. Кушает элита очень хорошо - крестьянин мечтает о хлебе, партноменклатура ест копчёную экспортную рыбу, сало, мясо. Все об этом знают и все ненавидят.
Принудительный труд (снова бесконечные посевные и иные кампании). Описывает Трушнович коммуны, как если бы они были образом советской власти в его изложении: непролазная нищета, никто практически не верит в коммунизм, никаких бытовых удобств (спят на мешках, болеют, еды нет). Вообще болезни - бич общества, что неудивительно на фоне голода; на выездах население обступает врача, просят справки на еду, на молоко, на лекарства, просит посмотреть.
Появляется закон о «стригунах» и затем наступает осень 1931 г. - начало голода. Население ест лебеду, кору, траву, кошек, собак, ворон. Около больницы лежат десятки опухших от голода людей и слабыми голосами умоляют «Доктор, примите нас, примите!». Постепенно больницы переполняются. С утра подъезжает дежурная подвода по прозвищу «бригада смерти» и отвозит трупы за околицу, там бросает их в неглубокие братские могилы; копать нет сил. Ночью от трупов отрезают куски мяса. Врачам запрещено писать в графе о причине смерти «голод», пишут кодифицированное «авитаминоз». Высокий чин милиции рассказывает автору как он допрашивал людоедку, сделавшую котлеты из детей, и как та на допросе встала, подошла к нему, пощупала его плечо и сказала «Толстый ты, дядя, много бы из тебя котлет вышло». Местный начальник ГПУ не расстреливает, а травит арестованных стрихнином. Антирелигиозная кампания: расстрелы и ссылки священников, взрывы церквей, конфискация церковного имущества «в пользу голодающих»; постоянное выяснение отношений между верующими, сектантами, безбожниками.
Автор с семьёй понимает, что он «засиделся» на одном месте (с его-то биографией) и перебирается в Таджикистан. Это интересный период, но описывать его было бы излишне. В принципе, всё то же самое, но с восточной спецификой, плюс бандитизм и драп населения в Афганистан.
Трушнович не бросает попыток добиться разрешения выехать из СССР: гражданином Союза он не являлся, пытался вернуться домой - ему разрешение давали, семье нет.
В 1934 г. внезапно из польского посольства приходит депеша, мол, приезжайте немедленно. Поехали в Москву. Это недолгое бытовое описание столицы СССР - также один из самых интересных моментов в книге. Социальное расслоение, просто нечеловеческое. С одной стороны, коммунисты, которые воротят нос от конфет из спецраспределителя («Принесите нормальный шоколад, из Кремля!»), с другой стороны, нищее, озлобленное на весь мир и на самих себя население, которое стоит в трёх-четырёх часовых очередях за самыми базовыми вещами (и то не факт, что достаёт).
Трушнович получает визу по чистой случайности: СССР надеется, что Югославия его признает, поэтому выполняет требования последней (возврат граждан на Родину). 200 семей, в их числе и автор, возвращаются. Как только Трушнович получает визу, вместе со своей семьёй, отношение к нему в различных официальных учреждениях тут же резко меняется. Перед иностранцем лебезят, но это уже последние «вспышки» советского периода в жизни автора. Выезжают в полном молчании (а о чём говорить?), на границе чекисты бесцеремонно обыскивают, замечают шрам от ранения (сказал, что в австро-венгерской армии ранили). Хмыкнули, извинились. Пересекают границу… За окном - февраль 1934 г.
Воспоминания были написаны в 1934-1935 гг. в Любляне.
Последующая жизнь Трушновича не менее любопытна. Разумеется, он остался практикующим врачом. В Югославии он начинает сотрудничать с НТС, в 1941 г. становится его членом. Принимает православие. Во время немецкой оккупации его пытаются убить усташи; он бросает практику и уезжает с семьёй в Белград. В сентябре 1944 г., при подходе РККА к Белграду, эвакуируется с семьёй в Германию по поддельным документам, привезённым из штаба Власова. Становится капитаном, затем майором РОА, замначальника санотдела штаба Вооружённых сил Комитета освобождения народов России (ВС КОНР). Конец войны, снова ранение, снова плен… Воссоединяется с семьёй. Становится врачом в одном из лагерей; пишет, работает для НТС. С 1950 г. - в западном Берлине, глава Комитета помощи русским беженцам. В апреле 1954 г. его пытаются похитить советские спецслужбы, он оказывает сопротивление… Только летом 1992 г. его сыну (который также служил в армии генерал-лейтенанта Власова) были возвращены копии медицинского освидетельствования, найденные у отца бумаги и справки о захоронении, точное место которого установить так и не удалось.
Вот такая необычная судьба.
В целом, это хорошая книга, личный взгляд нерусского человека, полюбившего Россию, и оставившего примечательные заметки о первых 12 годах советской власти. Жаль, что о Второй мировой войне ничего не написал.
Трушнович А. Р. Воспоминания корниловца: 1914-1934 / Сост. Я. А. Трушнович. - Москва-Франкфурт: Посев, 2004. - 336 с., 8 ил.
О чём: Первая мировая война, Гражданская война в России и первые 12 лет советской власти глазами врача.
Развёрнуто: Александр Рудольфович Трушнович был словенцем по национальности. С детства был русофилом, читал русскую литературу. Окончил медицинский факультет Венского университета, плюс литературный факультет во Флоренции. С началом Первой мировой войны захотел воевать на стороне русских, для чего записался добровольцем в австро-венгерскую армию и поехал на фронт. Летом 1915 г. перешёл линию фронта. Впоследствии - офицер Сербской добровольческой дивизии, а позже - в Корниловском ударном полку. Командовал чешской ротой.
С началом войны решил разделить тяготы и страдания армии и страны, которую полюбил. Остался в полку, влился во ВСЮР. Командир пулемётной роты. Эти страницы книги - достаточно странные. С одной стороны, он описывает жестокие бои очень схематично («мы надавили, красные побежали»). С другой стороны, есть подробные описания, какие-то отдельные «кадры», застывшие в памяти автора. Достаточно честно пишет он о том, как менялось соотношение сил: сначала лидировали белые, разгоняя необученных, атакующих массой красных; позже, когда у красных появились военспецы, а население начало склоняться в их сторону, белые стали нести тяжёлые потери, но дисциплину сохраняли. При этом, фронтовые части истекали кровью, пока в белом тылу творился полнейший раздрай и разврат.
Больные, израненные белые отступали, предлагали Трушновичу (вместе с женой) эвакуироваться с ними. Автор периодически попадал под приступ тифа, что радости к жизни не добавляло. В общем, остался, не уехал. Это - ключевой момент в книге, вероятно. Большая ошибка, предопределившая то, что автор увидел то, что увидел.
Голод. Без документов, семья в одном месте, а он в другом, ездил на буферах поездов, перенося приступы тифа на ногах, добывал еду - а потом назад, на буферах, к семье. Послевоенная Россия - это вереница образов. В принципе, книга очень запоминается тем, что автор подмечал всё, что видел (а видел много). Дети находят в подвале сожжённого большевиками лазарета обугленные кости раненых. Беспризорники.
Трушнович решил поступать в ВУЗ, достал документы на девичью фамилию матери (Гостыша). Пошёл на медицинский. Достаточно любопытно он пишет о том, каким был раскол в науке после гражданской войны и победы большевиков. Отбор студентов шёл с учётом политического багажа (даже в самых безнадёжных случаях) и под давлением ячейки и студкома. Был раскол в профессуре: старые кадры ещё невозможно было вычистить, а новые братались с коммунистами и всячески угодничали. Расцвёл массовый плагиат («двигатели науки»). Смог Трушнович, с помощью одного знакомого чекиста, который раньше служил в Сербской добровольческой дивизии и с которым они были знакомы, пройти чистку в университете. Убийца и алкоголик поручился за словенца-белогвардейца - какая ирония…
В октябре 1927 г. Трушнович получил должность второго врача районной больницы в большой станице Приморско-Ахтарской. Тут и начинается самая интересная часть книги. Автор на протяжении трёх глав скурпулёзно описывает советскую жизнь, какой он её видел. Это как повествование как историческое, в стиле «ежедневная жизнь», так и какие-то рассуждения о том, как менялось общество. Самая интересная часть текста.
Страна пережила революцию и войну, революционеры победили и активно перековывают под себя общество. Кто-то прогнулся, кто-то нет. Коммунистическое начальство, разумеется, живёт как бы «вдали» от всех, при этом очень активно спускает «вниз» по социальной лестнице свою политику, которая приобретает гротескные формы. Кругом всё подаётся под политическим соусом, громкие декларации, шумные прокламации, длинные речи. В реальности, представители новой власти - воры, уголовники и хамы, которые пекутся только о себе, подкрепляя свою деятельность лишь теми декларациями. Вновь описывает Трушнович чистку как спецмероприятие: понятно, что «свои» проходят. Секретарь райкома, коммунист со стажем, разумеется, живёт кучеряво, с прислугой - но всё равно чистку проходит.
Во все сферы общества пролезают необразованные элементы из «социально-близких»; критерий - лояльность режиму и партии. Феномен советского суда: «В старое время судьи должны были знать разные параграфы и всякую чепуху. А теперь я посмотрю на графу социального происхождения и на морду. Если вижу, что наш брат, сужу его со всякими “принимая во внимание”. А если чуждый элемент, то душа с него вон! Кроме того, мы же каждую неделю получаем директивы и, если от них ни на шаг, то все в порядке».
Цветёт массовое хамство, хулиганство, уголовщина. Эпидемия разводов, половая распущенность, как следствие - резкий рост вензаболеваний и абортов. Последние нередко делались подпольно и средневековыми методами (жуткий случай - аборт с помощью химкарандаша).
Но это всё только цветочки. Начинается коллективизации. Колхозы. Конечно, идёт определённое недоверие - видно, что всё ещё только «в плане», непонятные какие-то ограничения, и вроде как человек сам себе не принадлежит… Первые жертвы: громят и выселяют «богатых» - зажиточных, конфискация имущества.
Затем - «обобществление» крестьянской собственности, общий бардак, вспышки недовольства; местами - вооружённые восстания, которые советская власть подавляет. Имущественный ценз падает: начало раскулачивания. «Богатых» не осталось, теперь взялись за малоимущих «средняков».
На одном примере (пациент) Трушнович показывает, как происходило осознание и как гайки закручивались всё жёстче. Сначала пациент думал уехать на Каспий, но остался - «Я тут родился и вырос, я бедняк, меня не тронут». Началось раскулачивание. Пациент начал думать вступить в колхоз, чтобы точно не тронули. Жаль было отдавать корову, которая пропадёт. Отобрали корову. Заболела жена. На Каспий не поехал: «Тут домишко, хоть плохонький, да свой». Через месяц домишко и двор, соединив с соседними, превращают в бригадный двор, семью переселяют.
Повальное отношение «теперь всё общее, всё колхозное» - отсюда падение уровня понятия «уважение к чужой собственности» (до той степени, до которой это понятие ещё осталось). Борьба с «излишками»; бесконечные кампании («за стопроцентный выход на поле»), работа за пустые трудодни. Прислали агрономов, которые ничего не понимают в земледелии.
Начинаются конкретные аресты и ссылки. Проводится хлопковая кампания, окончившаяся провалом; выращивать не умели, крестьян не послушали. Снова аресты и ссылки, более массовые; теперь поехали не подкулачники и кулаки (в советском смысле этого слова), а обычные крестьяне. Снова борьба против излишек, отбор последнего хлеба у крестьян. Снова ссылки и аресты.
Весна 1931 г.: крестьяне уже полуголодные, но ещё не умирают. Крестьяне режут скот, чтобы его не отобрал колхоз; в последний раз вдоволь и по бросовым ценам продаётся мясо.
На фоне всего этого - ломовая пропаганда: громкоговорители постоянно оглашают собой окрестности, выступая с программой партии и правительства. Кругом враги. Америку - догнать и перегнать. Все на клятом Западе ненавидят молодое советское государство и хотят его развала, но всё-таки мировая революция восторжествует. «Возвращаешься вечером, усталый от всех этих собраний и тошнотворных, трафаретных, заводных речей, а тебе на улице громкоговорители в лицо и спину кричат то же самое».
Присылают тракторы и комбайны, чтобы заменить ими лошадей, что вызывает ненависть крестьян: комбайн плохо убирает урожай, не говоря о том, что грозит оставить их без работы. Тракторы постоянно ломаются, множество машин простаивает; чтобы починить один, берут запчасти из другого; крестьяне ранят себя и калечат, не умея обращаться со сложной техникой. Виноваты, разумеется, вредители и прочие.
Начало эпопеи советской бюрократии: из ниоткуда появляются тонны бумаг и десятки инстанций. «Обобществление» вылавливаемой рыбы, создание рыбколхоза; рыба теперь ловится «по-научному» и вся (мелкая не выпускается). Всё под контролем, полуголодным рыбакам не должно достаться и мелкой рыбёшки. Рыбаки всё равно подворовывают (жить и кушать хочется), доктору приносят изредка пару рыбок, в качестве платы за приём.
Советская школа: классовый принцип, материализм, безбожие, интернационализм. Русскую литературу, русскую историю больше не преподают в её традиционном виде. Всё есть борьба за класс, а свершения большевиков в учебниках занимают сотни страниц. Цветёт хулиганство, доносительство, мелкая уголовщина в среде детей.
Вырастает первое поколение советских врачей, «ускоренных» (7 семестров): коммунист из исполкома в полубессознательном состоянии кричит «Подайте мне врача, только допотопного! Хоть контрреволюционера!» - сами господа большевики лечиться у своих врачей не хотят, и доверия к ним нет.
Массовый «закос» населения, лишь бы не работать в колхозах. Казалось бы, все слои общества охвачены «перековкой». Нет, не все - остались врачи, которым не доверяют, обвиняют в «нейтралитете» (врагам помогают!). Начинается давление на врачей в виде «классовой медицины»: при приёме нужно вести агитацию за колхозы, кулаков и неколхозных обслуживать хуже (можно вообще не принимать), дефицитных лекарств не выдавать и всё им за деньги. Дифференцированное лечение. За едой постепенно исчезают лекарства: полки в аптеках пустуют, рецептов выписывать надо как можно меньше - а куда меньше, непонятно. Население болеет, дети чахнут. Везде бурная антисанитария: в каждом из учреждений - слой грязи из окурков и плевков, никто не убирает («А зачем? Не наше же!»), кругом сортиры.
Бытовое: каждый день - это решение вопросов «Что есть, чем топить, где достать, где взять, на что купить». Кооперативы становятся центром жизни, чем несомненно пользуются кооператоры, с которым дружить считается «хорошим тоном». Люди очень быстро делятся на «может достать\не может достать». Нет мыла: ребёнок автора, увидев в Варшаве свободно продающееся бытовое мыло, подумал, что это пирожное. Постепенно начинаются выходы из партии, самоубийства.
Над всем этим парит народившаяся советская элита: лечится достойно, отдыхает прилежно, еда - из спецраспределителей. Кушает элита очень хорошо - крестьянин мечтает о хлебе, партноменклатура ест копчёную экспортную рыбу, сало, мясо. Все об этом знают и все ненавидят.
Принудительный труд (снова бесконечные посевные и иные кампании). Описывает Трушнович коммуны, как если бы они были образом советской власти в его изложении: непролазная нищета, никто практически не верит в коммунизм, никаких бытовых удобств (спят на мешках, болеют, еды нет). Вообще болезни - бич общества, что неудивительно на фоне голода; на выездах население обступает врача, просят справки на еду, на молоко, на лекарства, просит посмотреть.
Появляется закон о «стригунах» и затем наступает осень 1931 г. - начало голода. Население ест лебеду, кору, траву, кошек, собак, ворон. Около больницы лежат десятки опухших от голода людей и слабыми голосами умоляют «Доктор, примите нас, примите!». Постепенно больницы переполняются. С утра подъезжает дежурная подвода по прозвищу «бригада смерти» и отвозит трупы за околицу, там бросает их в неглубокие братские могилы; копать нет сил. Ночью от трупов отрезают куски мяса. Врачам запрещено писать в графе о причине смерти «голод», пишут кодифицированное «авитаминоз». Высокий чин милиции рассказывает автору как он допрашивал людоедку, сделавшую котлеты из детей, и как та на допросе встала, подошла к нему, пощупала его плечо и сказала «Толстый ты, дядя, много бы из тебя котлет вышло». Местный начальник ГПУ не расстреливает, а травит арестованных стрихнином. Антирелигиозная кампания: расстрелы и ссылки священников, взрывы церквей, конфискация церковного имущества «в пользу голодающих»; постоянное выяснение отношений между верующими, сектантами, безбожниками.
Автор с семьёй понимает, что он «засиделся» на одном месте (с его-то биографией) и перебирается в Таджикистан. Это интересный период, но описывать его было бы излишне. В принципе, всё то же самое, но с восточной спецификой, плюс бандитизм и драп населения в Афганистан.
Трушнович не бросает попыток добиться разрешения выехать из СССР: гражданином Союза он не являлся, пытался вернуться домой - ему разрешение давали, семье нет.
В 1934 г. внезапно из польского посольства приходит депеша, мол, приезжайте немедленно. Поехали в Москву. Это недолгое бытовое описание столицы СССР - также один из самых интересных моментов в книге. Социальное расслоение, просто нечеловеческое. С одной стороны, коммунисты, которые воротят нос от конфет из спецраспределителя («Принесите нормальный шоколад, из Кремля!»), с другой стороны, нищее, озлобленное на весь мир и на самих себя население, которое стоит в трёх-четырёх часовых очередях за самыми базовыми вещами (и то не факт, что достаёт).
Трушнович получает визу по чистой случайности: СССР надеется, что Югославия его признает, поэтому выполняет требования последней (возврат граждан на Родину). 200 семей, в их числе и автор, возвращаются. Как только Трушнович получает визу, вместе со своей семьёй, отношение к нему в различных официальных учреждениях тут же резко меняется. Перед иностранцем лебезят, но это уже последние «вспышки» советского периода в жизни автора. Выезжают в полном молчании (а о чём говорить?), на границе чекисты бесцеремонно обыскивают, замечают шрам от ранения (сказал, что в австро-венгерской армии ранили). Хмыкнули, извинились. Пересекают границу… За окном - февраль 1934 г.
Воспоминания были написаны в 1934-1935 гг. в Любляне.
Последующая жизнь Трушновича не менее любопытна. Разумеется, он остался практикующим врачом. В Югославии он начинает сотрудничать с НТС, в 1941 г. становится его членом. Принимает православие. Во время немецкой оккупации его пытаются убить усташи; он бросает практику и уезжает с семьёй в Белград. В сентябре 1944 г., при подходе РККА к Белграду, эвакуируется с семьёй в Германию по поддельным документам, привезённым из штаба Власова. Становится капитаном, затем майором РОА, замначальника санотдела штаба Вооружённых сил Комитета освобождения народов России (ВС КОНР). Конец войны, снова ранение, снова плен… Воссоединяется с семьёй. Становится врачом в одном из лагерей; пишет, работает для НТС. С 1950 г. - в западном Берлине, глава Комитета помощи русским беженцам. В апреле 1954 г. его пытаются похитить советские спецслужбы, он оказывает сопротивление… Только летом 1992 г. его сыну (который также служил в армии генерал-лейтенанта Власова) были возвращены копии медицинского освидетельствования, найденные у отца бумаги и справки о захоронении, точное место которого установить так и не удалось.
Вот такая необычная судьба.
В целом, это хорошая книга, личный взгляд нерусского человека, полюбившего Россию, и оставившего примечательные заметки о первых 12 годах советской власти. Жаль, что о Второй мировой войне ничего не написал.