К. М. Александров «ГЕНЕРАЛЫ и ПРИСЯГА» (Часть III. Алексеев)
Император благоволил Алексееву, называя его «моим косоглазым другом». 27 августа 1915 года Николай Александрович писал Императрице: «Не могу тебе передать, до чего я доволен генералом Алексеевым. Какой он добросовестный, умный и скромный человек, и какой работник!»
Оценка Государя была справедливой.
Назначение Михаила Васильевича начальником Штаба Верховного Главнокомандующего в августе 1915 года офицерский корпус встретил с удовлетворением. «По мере того как войска устраивались на новых линиях обороны, и спокойная рука генерала Алексеева приводила все в порядок, настроение армии стало улучшаться», - писал генерал-лейтенант Николай Головин. И далее учёный подчеркивал: «Все мало-мальски образованные слои знали Алексеева, уважали и верили ему; народные же массы его совсем не знали»; «в нем не было тех внешних черт, которые требуются малокультурным массам для облика их героев».
Результатом человеческих качеств, отмеченных Государем, стала одна размолвка. В декабре Алексеев неожиданно отклонил Высочайшее пожалование свитского звания генерал-адъютанта. Поразительный поступок, вызвавший в Свите ещё большее раздражение против «выскочки» из офицерских детей. Сильно удивленному Государю начальник Штаба тихо, но твердо доложил:
«Я очень ценю эту награду, но считаю, что моя служба не заслуживает такой высокой награды, и я не считаю возможным принять её до тех пор, пока всей армии в целом не будут даны милости Вашего Величества: она доблестно бьется с врагом, безропотно переносит все тяготы войны и вполне заслуживает особых наград. Иначе все скажут, что вот начальник штаба сам получает награды, а об армии не думает. Ваше Величество, еще раз прошу: надо наградить всю армию».
Многочисленные награждения по Высочайшему повелению в войсках состоялись зимой 1916 года. Только после этого, на Пасху 1916 года Алексеев принял Высокое пожалование.
Распространенная версия о том, что генерал Алексеев был тайным противником монархического строя, не имеет оснований. Забежим немного вперед. Летом 1918 года Добровольческая армия сражалась под официальными непредрешенческими лозунгами - на наш взгляд, единственно правильными и возможными в той ситуации. По мнению полковника Евгения Месснера, монархическая идея в годы революции и гражданской войны оказалась совершенно дискредитирована. «Кто помнит то время, тот знает, что о монархии нельзя было и заикнуться», - писал последний начальник штаба Корниловской Ударной дивизии в своих неопубликованных мемуарах. Тем не менее, летом 1918 года Алексеев писал генералу от инфантерии Дмитрию Щербачёву, находившемуся в то время в Румынии:
«Руководящие деятели Армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии <…> Как показал продолжительный опыт пережитых событий, - никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства - объединить в одно целое разные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись от этого основного принципа».
Алексеев, узнав в Новочеркасске о расстреле большевиками Царской семьи, пережил сильное потрясение. Он немедленно пришел в Войсковой Донской собор и попросил совершить панихиду, на которой молился искренне и со слезами на глазах. Поступок, вызвавший у некоторых донцов и добровольцев неоднозначную реакцию. К тому времени трагедии российских семей уже не имели числа… а личное отношение Алексеева к бывшему Государю разделяли не все.
Печально, но факт.
Отношение Алексеева к Императрице было почтительно-предупредительным. Но с каждым месяцем 1916 года к нему все более примешивалась горечь. Александра Фёдоровна в своих письмах называла генерала «славным». Однако на Алексеева, по его собственным словам, производили тяжелое впечатление «придворные сферы», одержимость Распутина и бессилие государственной власти. Новый Председатель Совета министров Борис Штюрмер, которому летом 1916 года исполнилось 68 лет, восторгов не вызывал.
Расположение Императрицы Алексеев потерял в конце августа 1916 года. В доверительной беседе Александра Фёдоровна ласково спросила Михаила Васильевича о том, почему он настойчиво противится приезду в Ставку Распутина. Это бы, по мнению Государыни, принесло войскам счастье. Незадолго до приезда в Могилёв она писала супругу: «Григорий сказал, что если я к тебе поеду, то Бог опять пошлет свое благословение».
Реакция Михаила Васильевича оказалась предсказуемой.
Генерал мог бы с легкостью согласиться на лестное предложение - и снискать Особое расположение Ея Величества. В конце концов, что начальнику Штаба до «старца»… Но генерал ответил Государыне прямо и решительно: «Я не имею права противиться воле Вашего Величества, но должен доложить, что день приезда Распутина в Ставку будет днем моей отставки». После этого разговора расположение было потеряно безвозвратно. И уже из Царского Села Императрица написала Государю про «Друга»: «Бог дал ему больше проницательности, чем всем военным взятым вместе».
Естественно, что русский генералитет - узнай он о таком нелестном сравнении - вряд ли бы с ним согласился.
Генерал-майор Николай Батюшин, профессиональный разведчик, рассказывал о «Друге» так:
«По-своему Распутин был религиозен, сменяя бесшабашный разгул в домах своих приятелей и у цыган, а равно ежедневные у него дежурства по ночам своих поклонниц, молитвой. Этот разврат, прикрываемый при этом религиозным ханжеством, указывал на принадлежность, по-видимому, Распутина к хлыстовской секте, сведения о чем имелись также в делах канцелярии Святейшего Синода. Люди, желавшие в самых порочных даже проявлениях Распутина видеть сверхъестественное, усматривали чуть ли не “чудесные” уклонения и в его половой сфере. Слова Распутина, приведенные на странице 50-й “Дневника Владимира Пуришкевича”: “Даст он тебе махонькую рюмочку настойки из травушки своей и у-ух как бабы тебе захочется”, вполне разъясняют эту сверхъестественность».
Но в глазах Алексеева Распутин выглядел не просто хитрым и продувным мужиком, бессовестно позорившим Царскую Семью, династию и престол. Генерал опасался, что вокруг «старца» крутятся подозрительные лица. Летом 1916 года по настоянию начальника Штаба началось расследование в отношении банкира Дмитрия Рубинштейна, входившего в ближайшее распутинское окружение, по подозрению в государственной измене и махинациях, наносивших ущерб русским финансовым интересам за границей. В декабре, когда Алексеев находился на излечении в Крыму, Александра Фёдоровна и Распутин устроили освобождение Рубинштейна. Генерал от кавалерии Пётр Краснов вложил в уста одного из своих главных литературных героев горькое признание: «Распутин - это болезнь».
Болезнь разъедала тыловые верхи.
Тыл, по мнению Алексеева, требовал твёрдой руки и перестройки управленческого аппарата, с целью подчинения всех интересов, включая интересы общественных организаций, нуждам армии и ведения войны. В июне 1916 года Алексеев подал на Высочайшее имя докладную записку. Начальник Штаба предлагал учредить в тылу должность министра Государственной обороны с диктаторскими полномочиями. В качестве вероятной кандидатуры Михаил Васильевич предлагал Полевого генерал-инспектора артиллерии Великого князя Сергея Михайловича, в 1918 году убиенного большевиками вместе с Великой княгиней Елизаветой Фёдоровной и другими алапаевскими узниками.
Предложение Алексеева вызвало ревность и обиду Штюрмера. В конце концов дело заключалось не в личности Великого князя, а в самом принципе. Государь же усмотрел в инициативе начальника Штаба вмешательство не в свои дела.
Формально «диктатором» стал Штюрмер, неспособный ни к какому диктаторству. Отношения между Алексеевым и Штюрмером резко испортились по вопросу о грядущем вступлении Румынии в войну. Алексеев не ждал от этого ничего хорошего, предчувствуя, что румыны немедленно потерпят поражение и запросят от русского союзника помощи. Спасение Румынии приведет к удлинению фронта ещё на 300 верст, вызовет распыление сил и драгоценных резервов, копившихся с таким трудом.
Мягко, но решительно пресекались и другие инициативы Алексеева, не относившиеся напрямую к его компетенции. В частности, например, не был решен вопрос о частичной эвакуации петроградских предприятий и «разгрузке» столицы от фабричного пролетариата, численность которого возросла в годы Великой войны. Соответствующая докладная записка подавалась Алексеевым еще в январе 1916 года. Однако Высочайшая резолюция гласила: «Обстановка не вызывает принятия этой меры, которая способна вызвать в тылу беспорядки и панику».
Позднее, обсуждался вопрос о выводе из города запасных батальонов.
Военный министр отказал и сослался на Высочайшее мнение. Полковник Месснер прокомментировал этот сюжет так: «Какие-то идиоты уверили Царя, что такая разгрузка столицы вызовет в Петрограде панику: столица, мол, эвакуируется, потому, что ей угрожает неприятель».
Возможно, дело заключалось не только в «идиотах».
При решении «выводить» незамедлительно вставал вопрос: «Куда?» Столица имела всю необходимую инфраструктуру для содержания и довольствия сотен тысяч людей. И ещё существенная деталь - Петроград с начала войны не входил в театр военных действий, а Ставка на фронте не имела права на управление Петроградским военным округом.
Начальника Штаба всё время удерживали от вмешательства в политику. Но должность, которую занимал Алексеев, фактически управлявший Действующей армией, не позволяла ему находиться в самоизоляции. Ибо политика - это был вопрос снабжения фронта, спокойствия в тылу и продолжения войны.
Алексеев отчетливо представлял себе роль и амбиции общественных организаций, о чем мы писали в предыдущем комментарии. Раскол между властью и обществом, резко обозначившийся с сентября 1915 года, отставка Александра Кривошеина - последнего крупного дельного политика из правящей бюрократии - пагубно отражался на состоянии дел. До лета 1916 года Алексеев надеялся, что ему удастся обеспечивать помощь тыла без вовлечения в политику. Но после отклонения его проекта об учреждении диктатуры и обострения отношений со Штюрмером, положение ухудшилось.
В свою очередь Александр Гучков очень хотел вовлечь начальника Штаба в орбиту своей политической деятельности, для чего он избрал древний способ, известный еще Макиавелли. В августе Гучков обратился к Алексееву со скандальным письмом, полным резких обвинений по адресу высшей власти.
Алексеев письмо получил.
Затем последовало второе.
На этом основании возникла популярная версия, что Алексеев состоял в конспиративной переписке с Гучковым. Однако переписка предполагает как минимум однократный обмен письмами между корреспондентами. Мы же не можем утверждать - ответил ли ему Алексеев, и если «да», то каким образом.
Автор полагает, что Алексеев Гучкову не отвечал.
И вот почему.
Вскоре Гучков начал распространять в списках («самиздате») тексты писем, создавая фальшивое впечатление, что между ним и начальником Штаба Действующей армии существует тесная конспирация. В обоих письмах их автор, кроме политических обвинений, жаловался на Штюрмера по делам военного снабжения. Алексеев, по свидетельству штаб-офицера для делопроизводства и поручений подполковника Дмитрия Тихобразова, служившего в Ставке, передавал письма ему и велел подшивать их в дело.
Конечно, в глазах Императора Алексеев был скомпрометирован, но не настолько, чтобы отстранить его от должности. Известно, что на вопрос Государя о переписке с лицом, «ненависть которого к монархии и династии хорошо известна», Алексеев ответил отрицательно.
Многие расценивают данный ответ, как предосудительный, усматривая в нем чуть ли не нарушение присяги - нашли главного «изменника»... Алексеев, если он Гучкову не писал, формально ответил правильно: переписки не было.
Ответ неискренний?..
Полуправдивый?.. Поставьте себя на место Алексеева.
Впрочем, существует версия о том, что Алексеев гучковские письма получил, велел Тихобразову подшить их в делопроизводство… но под бременем других важных вопросов благополучно о них забыл. А прочитал письма лишь после рокового вопроса Государя.
Насколько настоящее утверждение соответствует действительности, мы судить не можем. Но и исключать такого развития событий тоже нельзя.
На этом фоне и произошла размолвка с Императрицей.
Перспектива появления в Ставке «святого старца» привела Алексеева в удручающее состояние. В неменьшей степени его угнетали постоянные разговоры о том, что вскоре Императрица будет проводить в Ставке много времени и даже переедет в Могилёв жить, а также о том, что «старец» добрался до советов в оперативных вопросах.
С осени 1916 года столичная атмосфера становилась всё более напряженной и ненормальной. Циркулировали слухи о грядущем дворцовом перевороте. Однако степень вероятности таких действий наглядно иллюстрировал популярный фельетон, проскочивший цензурное сито:
«Москва - Ну-с?
Петроград - Трус… А вы-с?
Москва - Увы-с».
Сентябрьские слухи ходили всякие.
В том числе, что ожидается переворот в пользу Алексея Николаевича, но при регентстве Александры Фёдоровны. Сегодня это воспринимается анекдотично. Но тогда подобные сплетни лишь усиливали общественный психоз.
Безусловно, у Алексеева были контакты с другим общественным деятелем - князем Георгием Львовым. Земгор играл важную роль в организации тыловых госпиталей. Отношения складывались постепенно, в рамках официальных контактов по делам армии, но с лета 1916 года они становились все более неформальными. Автор полагает, что к октябрю Алексеев полностью согласился с необходимостью прекратить вмешательство Императрицы в дела государственного управления, тем паче - военного. Удаление Распутина представлялось необходимым. Максимум на что соглашался Алексеев, по версии Сергея Мельгунова, это изоляция Императрицы.
Вопрос в том - каким способом?..
Ответа нет.
Можно лишь предположить, каким способом Алексеев наверняка не стал бы действовать. В этой связи интересное свидетельство оставил бывший генерал от кавалерии Алексей Брусилов: «Я не верил этим слухам потому, что главная роль была предназначена Алексееву, который якобы склонялся арестовать Николая II и Александру Фёдоровну; зная свойства характера Алексеева, я был убежден, что он этого не выполнит». Действительно, по своему характеру Алексеев («Глазомер без натиска») менее всех русских генералов походил на организатора и руководителя военного переворота в пользу Наследника.
Отчасти это свидетельство Брусилова коррелируется с содержанием письма Михаила Родзянко от 10 марта 1917 года, которое мы цитировали в предыдущем комментарии: «Генерал Алексеев являлся постоянным противником мероприятий, которые ему неоднократно предлагались из тыла как неотложные».
Генерал пессимистично оценивал столичные события и в октябре в частном разговоре жаловался Протопресвитеру Армии и Флота Георгию Шавельскому: «Нет смысла служить: ничего нельзя сделать, ничем нельзя помочь делу. Ну что можно сделать с этим ребенком! Пляшет над пропастью и… спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Штюрмер, Раев, Питирим».
Эмоционально, но зато от сердца.
В этой связи возникает другой вопрос: не должен ли был Алексеев доложить Императору о «неотложных мероприятиях», по словам Родзянко, предлагавшихся ему из тыла. Способность и моральную готовность Алексеева к политическому доносу здесь мы рассматривать не будем.
Допустим, доносить.
Но доносить - о чём?
О слухах?..
О намёках Львова?..
О желании каких-то лиц любой ценой добиться «ответственного министерства»?
Допустим, Алексеев сделал бы такой донос.
Львов был бы допрошен - и что?
Кроме доноса Алексеева, какие бы доказательства личной вины могли быть предъявлены председателю Земгора? При этом, обличая Распутина и «камарилью», Львов наверняка бы снискал сочувствие своих обвинителей (а может быть - и следователей) и широкую общественную поддержку, вплоть до членов Династии.
Вопрос о доносе разрешился сам собой.
В сентябре Алексеев перенес тяжелый приступ застарелой уремии, давший осложнения. В начале ноября его состояние резко ухудшилось, а к концу месяца казалось безнадежным. Генерал, спасший русскую армию летом 1915 года, умирал. Температура поднялась почти до 40 градусов, а боли в почках не прекращались. Грустный Государь ежедневно навещал больного, иногда вместе с молчаливым Наследником.
Александра Фёдоровна усматривала в тяжелой болезни начальника Штаба мистический смысл: «Работа человека, который так страшно настроен против нашего друга, как бедный Алексеев, не может быть благословенной». Позднее, в декабре в своем письме Государю Ея Величество сообщала: «Бог послал болезнь - очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносил вред тем, что слушался дурных писем и людей, вместо того, чтобы слушаться твоих приказаний насчет войны и не быть упрямым».
На самом деле Михаил Васильевич страдал более десяти лет, застудив почки еще во время русско-японской войны, и его заболевание носило многолетний хронический характер. Для характеристики общественной атмосферы конца 1916 года показательно, что после известий о тяжелом заболевании начальника Штаба в столице поползли слухи о его отравлении. Отравления не было, но первое лечение впоследствии вызвало много профессиональных нареканий специалистов.
Очень важно, что 8 ноября Михаил Васильевич исповедовался и причастился Святых Христовых Таин. В отличие от исповедей Распутина именно об этом таинстве есть примечательное свидетельство пастыря, причащавшего умиравшего генерала. Отец Георгий Шавельский вспоминал: «Исповедался и причащался больной с восторженным воодушевлением. В большом государственном человеке мне ни раньше, ни позже не довелось наблюдать такой искренней, горячей веры. Сразу после причастия у него точно прибыло сил, он ожил. Дух победил плоть… Наступило серьезное улучшение, давшее надежду на возможное выздоровление».
Действительно, произошло Божие чудо.
Болезнь отступила.
Возможно, потому что Михаил Васильевич произнес о. Георгию важные слова: «Если судит мне Господь выздороветь, снова отдам себя делу, все свои силы, свой опыт и знания посвящу моей Родине, да будет во всем Воля Божия!»
Слова были справедливыми и услышанными, ибо до главного дела жизни Михаила Васильевича оставался ещё целый год.
Высочайшим повелением Михаилу Васильевичу был предоставлен отпуск для прохождения курса лечения в Севастополе, в новооткрытом там специальном институте. В качестве особого благоволения Государя к своему начальнику Штаба необходимо рассматривать направление вместе с ним в Крым его сына, отозванного с фронта - Л.-гв. штабс-ротмистра Николая Алексеева. После 10 ноября в Ставке Алексеева временно заменил генерал от кавалерии Василий Ромейко-Гурко.
В декабре в Севастополь внезапно приехал князь Львов…
Но об этом - в следующий раз.
Оценка Государя была справедливой.
Назначение Михаила Васильевича начальником Штаба Верховного Главнокомандующего в августе 1915 года офицерский корпус встретил с удовлетворением. «По мере того как войска устраивались на новых линиях обороны, и спокойная рука генерала Алексеева приводила все в порядок, настроение армии стало улучшаться», - писал генерал-лейтенант Николай Головин. И далее учёный подчеркивал: «Все мало-мальски образованные слои знали Алексеева, уважали и верили ему; народные же массы его совсем не знали»; «в нем не было тех внешних черт, которые требуются малокультурным массам для облика их героев».
Результатом человеческих качеств, отмеченных Государем, стала одна размолвка. В декабре Алексеев неожиданно отклонил Высочайшее пожалование свитского звания генерал-адъютанта. Поразительный поступок, вызвавший в Свите ещё большее раздражение против «выскочки» из офицерских детей. Сильно удивленному Государю начальник Штаба тихо, но твердо доложил:
«Я очень ценю эту награду, но считаю, что моя служба не заслуживает такой высокой награды, и я не считаю возможным принять её до тех пор, пока всей армии в целом не будут даны милости Вашего Величества: она доблестно бьется с врагом, безропотно переносит все тяготы войны и вполне заслуживает особых наград. Иначе все скажут, что вот начальник штаба сам получает награды, а об армии не думает. Ваше Величество, еще раз прошу: надо наградить всю армию».
Многочисленные награждения по Высочайшему повелению в войсках состоялись зимой 1916 года. Только после этого, на Пасху 1916 года Алексеев принял Высокое пожалование.
Распространенная версия о том, что генерал Алексеев был тайным противником монархического строя, не имеет оснований. Забежим немного вперед. Летом 1918 года Добровольческая армия сражалась под официальными непредрешенческими лозунгами - на наш взгляд, единственно правильными и возможными в той ситуации. По мнению полковника Евгения Месснера, монархическая идея в годы революции и гражданской войны оказалась совершенно дискредитирована. «Кто помнит то время, тот знает, что о монархии нельзя было и заикнуться», - писал последний начальник штаба Корниловской Ударной дивизии в своих неопубликованных мемуарах. Тем не менее, летом 1918 года Алексеев писал генералу от инфантерии Дмитрию Щербачёву, находившемуся в то время в Румынии:
«Руководящие деятели Армии сознают, что нормальным ходом событий Россия должна подойти к восстановлению монархии <…> Как показал продолжительный опыт пережитых событий, - никакая другая форма правления не может обеспечить целость, единство, величие государства - объединить в одно целое разные народы, населяющие его территорию. Так думают почти все офицерские элементы, входящие в состав Добровольческой армии, ревниво следящие за тем, чтобы руководители не уклонялись от этого основного принципа».
Алексеев, узнав в Новочеркасске о расстреле большевиками Царской семьи, пережил сильное потрясение. Он немедленно пришел в Войсковой Донской собор и попросил совершить панихиду, на которой молился искренне и со слезами на глазах. Поступок, вызвавший у некоторых донцов и добровольцев неоднозначную реакцию. К тому времени трагедии российских семей уже не имели числа… а личное отношение Алексеева к бывшему Государю разделяли не все.
Печально, но факт.
Отношение Алексеева к Императрице было почтительно-предупредительным. Но с каждым месяцем 1916 года к нему все более примешивалась горечь. Александра Фёдоровна в своих письмах называла генерала «славным». Однако на Алексеева, по его собственным словам, производили тяжелое впечатление «придворные сферы», одержимость Распутина и бессилие государственной власти. Новый Председатель Совета министров Борис Штюрмер, которому летом 1916 года исполнилось 68 лет, восторгов не вызывал.
Расположение Императрицы Алексеев потерял в конце августа 1916 года. В доверительной беседе Александра Фёдоровна ласково спросила Михаила Васильевича о том, почему он настойчиво противится приезду в Ставку Распутина. Это бы, по мнению Государыни, принесло войскам счастье. Незадолго до приезда в Могилёв она писала супругу: «Григорий сказал, что если я к тебе поеду, то Бог опять пошлет свое благословение».
Реакция Михаила Васильевича оказалась предсказуемой.
Генерал мог бы с легкостью согласиться на лестное предложение - и снискать Особое расположение Ея Величества. В конце концов, что начальнику Штаба до «старца»… Но генерал ответил Государыне прямо и решительно: «Я не имею права противиться воле Вашего Величества, но должен доложить, что день приезда Распутина в Ставку будет днем моей отставки». После этого разговора расположение было потеряно безвозвратно. И уже из Царского Села Императрица написала Государю про «Друга»: «Бог дал ему больше проницательности, чем всем военным взятым вместе».
Естественно, что русский генералитет - узнай он о таком нелестном сравнении - вряд ли бы с ним согласился.
Генерал-майор Николай Батюшин, профессиональный разведчик, рассказывал о «Друге» так:
«По-своему Распутин был религиозен, сменяя бесшабашный разгул в домах своих приятелей и у цыган, а равно ежедневные у него дежурства по ночам своих поклонниц, молитвой. Этот разврат, прикрываемый при этом религиозным ханжеством, указывал на принадлежность, по-видимому, Распутина к хлыстовской секте, сведения о чем имелись также в делах канцелярии Святейшего Синода. Люди, желавшие в самых порочных даже проявлениях Распутина видеть сверхъестественное, усматривали чуть ли не “чудесные” уклонения и в его половой сфере. Слова Распутина, приведенные на странице 50-й “Дневника Владимира Пуришкевича”: “Даст он тебе махонькую рюмочку настойки из травушки своей и у-ух как бабы тебе захочется”, вполне разъясняют эту сверхъестественность».
Но в глазах Алексеева Распутин выглядел не просто хитрым и продувным мужиком, бессовестно позорившим Царскую Семью, династию и престол. Генерал опасался, что вокруг «старца» крутятся подозрительные лица. Летом 1916 года по настоянию начальника Штаба началось расследование в отношении банкира Дмитрия Рубинштейна, входившего в ближайшее распутинское окружение, по подозрению в государственной измене и махинациях, наносивших ущерб русским финансовым интересам за границей. В декабре, когда Алексеев находился на излечении в Крыму, Александра Фёдоровна и Распутин устроили освобождение Рубинштейна. Генерал от кавалерии Пётр Краснов вложил в уста одного из своих главных литературных героев горькое признание: «Распутин - это болезнь».
Болезнь разъедала тыловые верхи.
Тыл, по мнению Алексеева, требовал твёрдой руки и перестройки управленческого аппарата, с целью подчинения всех интересов, включая интересы общественных организаций, нуждам армии и ведения войны. В июне 1916 года Алексеев подал на Высочайшее имя докладную записку. Начальник Штаба предлагал учредить в тылу должность министра Государственной обороны с диктаторскими полномочиями. В качестве вероятной кандидатуры Михаил Васильевич предлагал Полевого генерал-инспектора артиллерии Великого князя Сергея Михайловича, в 1918 году убиенного большевиками вместе с Великой княгиней Елизаветой Фёдоровной и другими алапаевскими узниками.
Предложение Алексеева вызвало ревность и обиду Штюрмера. В конце концов дело заключалось не в личности Великого князя, а в самом принципе. Государь же усмотрел в инициативе начальника Штаба вмешательство не в свои дела.
Формально «диктатором» стал Штюрмер, неспособный ни к какому диктаторству. Отношения между Алексеевым и Штюрмером резко испортились по вопросу о грядущем вступлении Румынии в войну. Алексеев не ждал от этого ничего хорошего, предчувствуя, что румыны немедленно потерпят поражение и запросят от русского союзника помощи. Спасение Румынии приведет к удлинению фронта ещё на 300 верст, вызовет распыление сил и драгоценных резервов, копившихся с таким трудом.
Мягко, но решительно пресекались и другие инициативы Алексеева, не относившиеся напрямую к его компетенции. В частности, например, не был решен вопрос о частичной эвакуации петроградских предприятий и «разгрузке» столицы от фабричного пролетариата, численность которого возросла в годы Великой войны. Соответствующая докладная записка подавалась Алексеевым еще в январе 1916 года. Однако Высочайшая резолюция гласила: «Обстановка не вызывает принятия этой меры, которая способна вызвать в тылу беспорядки и панику».
Позднее, обсуждался вопрос о выводе из города запасных батальонов.
Военный министр отказал и сослался на Высочайшее мнение. Полковник Месснер прокомментировал этот сюжет так: «Какие-то идиоты уверили Царя, что такая разгрузка столицы вызовет в Петрограде панику: столица, мол, эвакуируется, потому, что ей угрожает неприятель».
Возможно, дело заключалось не только в «идиотах».
При решении «выводить» незамедлительно вставал вопрос: «Куда?» Столица имела всю необходимую инфраструктуру для содержания и довольствия сотен тысяч людей. И ещё существенная деталь - Петроград с начала войны не входил в театр военных действий, а Ставка на фронте не имела права на управление Петроградским военным округом.
Начальника Штаба всё время удерживали от вмешательства в политику. Но должность, которую занимал Алексеев, фактически управлявший Действующей армией, не позволяла ему находиться в самоизоляции. Ибо политика - это был вопрос снабжения фронта, спокойствия в тылу и продолжения войны.
Алексеев отчетливо представлял себе роль и амбиции общественных организаций, о чем мы писали в предыдущем комментарии. Раскол между властью и обществом, резко обозначившийся с сентября 1915 года, отставка Александра Кривошеина - последнего крупного дельного политика из правящей бюрократии - пагубно отражался на состоянии дел. До лета 1916 года Алексеев надеялся, что ему удастся обеспечивать помощь тыла без вовлечения в политику. Но после отклонения его проекта об учреждении диктатуры и обострения отношений со Штюрмером, положение ухудшилось.
В свою очередь Александр Гучков очень хотел вовлечь начальника Штаба в орбиту своей политической деятельности, для чего он избрал древний способ, известный еще Макиавелли. В августе Гучков обратился к Алексееву со скандальным письмом, полным резких обвинений по адресу высшей власти.
Алексеев письмо получил.
Затем последовало второе.
На этом основании возникла популярная версия, что Алексеев состоял в конспиративной переписке с Гучковым. Однако переписка предполагает как минимум однократный обмен письмами между корреспондентами. Мы же не можем утверждать - ответил ли ему Алексеев, и если «да», то каким образом.
Автор полагает, что Алексеев Гучкову не отвечал.
И вот почему.
Вскоре Гучков начал распространять в списках («самиздате») тексты писем, создавая фальшивое впечатление, что между ним и начальником Штаба Действующей армии существует тесная конспирация. В обоих письмах их автор, кроме политических обвинений, жаловался на Штюрмера по делам военного снабжения. Алексеев, по свидетельству штаб-офицера для делопроизводства и поручений подполковника Дмитрия Тихобразова, служившего в Ставке, передавал письма ему и велел подшивать их в дело.
Конечно, в глазах Императора Алексеев был скомпрометирован, но не настолько, чтобы отстранить его от должности. Известно, что на вопрос Государя о переписке с лицом, «ненависть которого к монархии и династии хорошо известна», Алексеев ответил отрицательно.
Многие расценивают данный ответ, как предосудительный, усматривая в нем чуть ли не нарушение присяги - нашли главного «изменника»... Алексеев, если он Гучкову не писал, формально ответил правильно: переписки не было.
Ответ неискренний?..
Полуправдивый?.. Поставьте себя на место Алексеева.
Впрочем, существует версия о том, что Алексеев гучковские письма получил, велел Тихобразову подшить их в делопроизводство… но под бременем других важных вопросов благополучно о них забыл. А прочитал письма лишь после рокового вопроса Государя.
Насколько настоящее утверждение соответствует действительности, мы судить не можем. Но и исключать такого развития событий тоже нельзя.
На этом фоне и произошла размолвка с Императрицей.
Перспектива появления в Ставке «святого старца» привела Алексеева в удручающее состояние. В неменьшей степени его угнетали постоянные разговоры о том, что вскоре Императрица будет проводить в Ставке много времени и даже переедет в Могилёв жить, а также о том, что «старец» добрался до советов в оперативных вопросах.
С осени 1916 года столичная атмосфера становилась всё более напряженной и ненормальной. Циркулировали слухи о грядущем дворцовом перевороте. Однако степень вероятности таких действий наглядно иллюстрировал популярный фельетон, проскочивший цензурное сито:
«Москва - Ну-с?
Петроград - Трус… А вы-с?
Москва - Увы-с».
Сентябрьские слухи ходили всякие.
В том числе, что ожидается переворот в пользу Алексея Николаевича, но при регентстве Александры Фёдоровны. Сегодня это воспринимается анекдотично. Но тогда подобные сплетни лишь усиливали общественный психоз.
Безусловно, у Алексеева были контакты с другим общественным деятелем - князем Георгием Львовым. Земгор играл важную роль в организации тыловых госпиталей. Отношения складывались постепенно, в рамках официальных контактов по делам армии, но с лета 1916 года они становились все более неформальными. Автор полагает, что к октябрю Алексеев полностью согласился с необходимостью прекратить вмешательство Императрицы в дела государственного управления, тем паче - военного. Удаление Распутина представлялось необходимым. Максимум на что соглашался Алексеев, по версии Сергея Мельгунова, это изоляция Императрицы.
Вопрос в том - каким способом?..
Ответа нет.
Можно лишь предположить, каким способом Алексеев наверняка не стал бы действовать. В этой связи интересное свидетельство оставил бывший генерал от кавалерии Алексей Брусилов: «Я не верил этим слухам потому, что главная роль была предназначена Алексееву, который якобы склонялся арестовать Николая II и Александру Фёдоровну; зная свойства характера Алексеева, я был убежден, что он этого не выполнит». Действительно, по своему характеру Алексеев («Глазомер без натиска») менее всех русских генералов походил на организатора и руководителя военного переворота в пользу Наследника.
Отчасти это свидетельство Брусилова коррелируется с содержанием письма Михаила Родзянко от 10 марта 1917 года, которое мы цитировали в предыдущем комментарии: «Генерал Алексеев являлся постоянным противником мероприятий, которые ему неоднократно предлагались из тыла как неотложные».
Генерал пессимистично оценивал столичные события и в октябре в частном разговоре жаловался Протопресвитеру Армии и Флота Георгию Шавельскому: «Нет смысла служить: ничего нельзя сделать, ничем нельзя помочь делу. Ну что можно сделать с этим ребенком! Пляшет над пропастью и… спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Штюрмер, Раев, Питирим».
Эмоционально, но зато от сердца.
В этой связи возникает другой вопрос: не должен ли был Алексеев доложить Императору о «неотложных мероприятиях», по словам Родзянко, предлагавшихся ему из тыла. Способность и моральную готовность Алексеева к политическому доносу здесь мы рассматривать не будем.
Допустим, доносить.
Но доносить - о чём?
О слухах?..
О намёках Львова?..
О желании каких-то лиц любой ценой добиться «ответственного министерства»?
Допустим, Алексеев сделал бы такой донос.
Львов был бы допрошен - и что?
Кроме доноса Алексеева, какие бы доказательства личной вины могли быть предъявлены председателю Земгора? При этом, обличая Распутина и «камарилью», Львов наверняка бы снискал сочувствие своих обвинителей (а может быть - и следователей) и широкую общественную поддержку, вплоть до членов Династии.
Вопрос о доносе разрешился сам собой.
В сентябре Алексеев перенес тяжелый приступ застарелой уремии, давший осложнения. В начале ноября его состояние резко ухудшилось, а к концу месяца казалось безнадежным. Генерал, спасший русскую армию летом 1915 года, умирал. Температура поднялась почти до 40 градусов, а боли в почках не прекращались. Грустный Государь ежедневно навещал больного, иногда вместе с молчаливым Наследником.
Александра Фёдоровна усматривала в тяжелой болезни начальника Штаба мистический смысл: «Работа человека, который так страшно настроен против нашего друга, как бедный Алексеев, не может быть благословенной». Позднее, в декабре в своем письме Государю Ея Величество сообщала: «Бог послал болезнь - очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносил вред тем, что слушался дурных писем и людей, вместо того, чтобы слушаться твоих приказаний насчет войны и не быть упрямым».
На самом деле Михаил Васильевич страдал более десяти лет, застудив почки еще во время русско-японской войны, и его заболевание носило многолетний хронический характер. Для характеристики общественной атмосферы конца 1916 года показательно, что после известий о тяжелом заболевании начальника Штаба в столице поползли слухи о его отравлении. Отравления не было, но первое лечение впоследствии вызвало много профессиональных нареканий специалистов.
Очень важно, что 8 ноября Михаил Васильевич исповедовался и причастился Святых Христовых Таин. В отличие от исповедей Распутина именно об этом таинстве есть примечательное свидетельство пастыря, причащавшего умиравшего генерала. Отец Георгий Шавельский вспоминал: «Исповедался и причащался больной с восторженным воодушевлением. В большом государственном человеке мне ни раньше, ни позже не довелось наблюдать такой искренней, горячей веры. Сразу после причастия у него точно прибыло сил, он ожил. Дух победил плоть… Наступило серьезное улучшение, давшее надежду на возможное выздоровление».
Действительно, произошло Божие чудо.
Болезнь отступила.
Возможно, потому что Михаил Васильевич произнес о. Георгию важные слова: «Если судит мне Господь выздороветь, снова отдам себя делу, все свои силы, свой опыт и знания посвящу моей Родине, да будет во всем Воля Божия!»
Слова были справедливыми и услышанными, ибо до главного дела жизни Михаила Васильевича оставался ещё целый год.
Высочайшим повелением Михаилу Васильевичу был предоставлен отпуск для прохождения курса лечения в Севастополе, в новооткрытом там специальном институте. В качестве особого благоволения Государя к своему начальнику Штаба необходимо рассматривать направление вместе с ним в Крым его сына, отозванного с фронта - Л.-гв. штабс-ротмистра Николая Алексеева. После 10 ноября в Ставке Алексеева временно заменил генерал от кавалерии Василий Ромейко-Гурко.
В декабре в Севастополь внезапно приехал князь Львов…
Но об этом - в следующий раз.