С.В. Волков "РУССКОЕ ОСВОБОДИТЕЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ НА ВЕСАХ ИСТОРИИ"
С.В. Волков
РУССКОЕ ОСВОБОДИТЕЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ НА ВЕСАХ ИСТОРИИ
До настоящего времени история Русского освободительного движения эпохи II мировой войны остается, пожалуй, самой малоизвестной темой для российского населения, хотя по масштабам и историко-политическому значению его трудно вычеркнуть из истории страны. Вообще все, что связано с историей войны представляет для современной идеологии “зону повышенной опасности”. Для этого есть как субъективные причины (участники событий часто еще активны в политике), так и объективные (современный мир целиком обязан своим положением итогам минувшей войны, и любой пересмотр созданных стереотипов означает посягательство на них).
Вот почему, если послесоветский (а на самом деле все еще советский) человек сейчас привычен к информации о зверствах коммунистического режима, кое-что знает о подлинной истории гражданской войны и русской эмиграции, то информация о том, что в первые недели войны население встречало немецкие войска хлебом-солью и рассматривало их как освободителей воспринимается (если вдруг откуда-нибудь доходит) как откровение или заведомая ложь. Такие книги, как “История власовской армии” И. Хоффмана и “Генерал Власов и русское освободительное движение” Е. Андреевой в России почти не известны никому, кроме специалистов. Советская пропаганда настолько успешно сделала свое дело, что массовое сознание не способно даже задуматься над фактом участия более миллиона советских военнослужащих в войне на стороне германской армии. Ничего подобного в российской истории не было и, казалось бы, одно это обстоятельство должно навести на мысль, что что-то здесь не так, заставить задуматься о мотивах “предательства”.
Советские идеологи никогда не могли придумать ничего лучше, чем сводить эти мотивы к корыстным соображениям. Однако Россия много раз воевала с самыми разными противниками, и никогда почему-то охотников перейти к врагу по этим соображениям не находилось, хотя прежние противники не придавали своим войнам с Россией расистского характера. А, тем не менее, несмотря на все обстоятельства, объективно затруднявшие переход на сторону немцев, сотни тысяч советских людей с оружием в руках боролись против Красной армии. Более того, даже в самом конце войны, когда ее исход ни у кого уже не вызывал сомнения, приток добровольцев в РОА не уменьшился, в т.ч. и за счет перебежчиков с фронта. Остается только сделать нелепый вывод, что процент корыстолюбцев вдруг в середине XX в. каким-то образом сказочно возрос - или догадаться-таки, что дело, может быть, в самом советском режиме.
Апологеты советского режима, затушевывая сущность РОА, акцентируют внимание на том, что ее составляли “изменники” и рассматривают феномен власовской армии в отрыве от других частей освободительного антисоветского движения. Между тем, в политическом плане РОА была явлением того же порядка, что Русский корпус на Балканах, Русская национальная армия генерала Б.А. Хольмстона-Смысловского, формирования генерала А.В. Туркула, Казачий стан, XV Казачий кавалерийский корпус и более мелкие формирования, в значительной мере состоявшие из старых эмигрантов, никогда в Красной армии не служивших, к которым этот термин уж никак не применим. То есть, в те годы существовало широкое антисоветское освободительное движение, и РОА представляла в нем лишь ту часть, которая состояла в основном из бывших советских военнослужащих.
То, что РОА была движением именно советских людей, и придает особую остроту восприятию ее советской пропагандой, которой проще было объяснить борьбу против Советов русской эмиграции, но оказавшейся в сложном положении перед лицом столь очевидно рушащегося “монолитного единства советского народа” и его преданности “родной советской власти”. Как писал ген. Хольмстон-Смысловский: “Для большевиков это было страшное явление, таившее в себе смертельную угрозу. Если бы немцы поняли Власова и если бы политические обстоятельства сложились иначе, РОА одним своим появлением, единственно посредством пропаганды, без всякой борьбы, потрясла бы до самых основ всю сложную систему советского государственного аппарата”.
Это было движение людей, испытавших на себе в течение многих лет все прелести коммунистической власти и настроенных потому особенно непримиримо к советскому режиму. “Свежесть восприятия” во многом способствовала активности антисоветской борьбы. Весьма характерно, что в то время, как в среде эмиграции к концу 30-х годов успели пустить корни примиренческие тенденции (особенно среди евразийцев и младо-россов), с началом войны вылившиеся в так называемое оборончество, то наиболее радикальными сторонниками пораженчества были недавно вырвавшиеся из Совдепии братья Солоневичи. И. Солоневич, как известно, не только резко противостоял оборонческим настроениям и отстаивал необходимость использовать любую возможность для свержения советской власти, но и настаивал на необходимости вести активную вооруженную борьбу против Красной армии, диверсионную деятельность в ее тылу и т.д. (в некотором смысле его можно считать идейным предшественником РОА). Не случайно и после войны участники РОА оставались одной из самых стойких категорий антисоветского фронта.
Очевидно также, что Русское освободительное движение не только не имело никакого отношения к нацизму, но возникло вопреки ему, да иначе и быть не могло, потому что это было русское национальное движение и его цели и сам факт существования находились в вопиющем противоречии с идеологией и практикой гитлеризма. Фактическая история создания РОА убедительно свидетельствует, что ее становление шло в непрерывной борьбе между двумя тенденциями в германском руководстве: партийно-нацистской и военно-государственной. И РОА возникла при поддержке именно той части германского офицерства, которое было противником идеологии и политики национал-социалистической партии, тогда как партийно-идеологическое руководство всячески препятствовало возникновению РОА и тормозило ее создание вплоть до самого конца войны, когда уже надежд на победу фактически не оставалось. Делалось это по той же самой причине, по которой власовское движение было столь опасно для советской системы: появление вместо Совдепии национальной русской силы сразу изменило бы сам характер войны и неминуемо сказалось бы на ее ходе. По этим же причинам нацистское руководство не допустило на советский фронт части Русского корпуса.
Среди поддерживающих власовское движение немецких офицеров было немало выходцев из России, в том числе служивших до революции в Российской императорской армии. Союз этой части немецкого офицерства с русским освободительным движением естествен и служил олицетворением тяги к русско-германскому союзу, идея которого, как известно, была распространена среди правых русских политических кругов до и после I мировой войны и находила отклик и среди части германского истеблишмента (особенно военного), не связанного с гитлеровской партией. Хорошо известно, кстати, что после революции в то время, как политические деятели Германии относились равнодушно к борьбе белых армий с большевиками и предпочитали придерживаться соглашений с ленинским правительством, то целый ряд представителей военного командования и широкие круги офицерства весьма сочувственно относились к антибольшевицким формированиям (состоящим из их недавних противников и даже продолжающих находиться в состоянии войны с Германией), вплоть до того, что иногда вопреки официальной политике помогали им и снабжали оружием. Не случайно поэтому, что именно та часть германского офицерства и генералитета, которая поддерживала РОА и чье понимание государственных интересов Германии, лишенное расистских черт гитлеровского национал-социализма, основывалось на возможности союза с национальной Россией, приняла участие в июльском заговоре 1944 г. против Гитлера (что еще далее отодвинуло возможность создания РОА).
Тем не менее, отношение к Русскому освободительному движению периода II мировой войны и РОА в современном массовом сознании остается крайне негативным. В принципе единственная среда, полностью с ним солидарная, - это русская белая эмиграция и те немногие лица и организации в России, которые стоят на позициях Белого движения. Еще Хольмстон-Смысловский говорил, что Власов был продолжателем Белой идеи в борьбе за национальную Россию. Сразу после войны, правда, среди части старых эмигрантов распространился вирус так называемого советского патриотизма, следствием чего были даже случаи содействия советским оккупационным властям в розыске и выдаче эмигрантов второй волны и особенно военнослужащих РОА. Однако вскоре советским патриотам, вернувшимся в СССР, “воздалось по их вере”, и это позорное явление, обнаружив свою несостоятельность, умерло. И теперь для всех национальных русских изданий и организаций за рубежом бойцы РОА - герои и патриоты. Это тем более естественно, что большинство ныне активной части эмиграции в годы II мировой войны либо сами принимали участие в антикоммунистической борьбе, либо их потомки.
Внутри России, за указанным исключением, до сих пор сохраняется негативное отношение, что совершенно понятно, ибо исходит из сущности современного российского общества и государства как все еще гораздо более советских, чем национально-ориентированных. Для советской же идеологии власовское движение наиболее страшно как пример борьбы уже в советском обществе. Более того, оно остро ставит вопрос о сущности советского режима как антироссийского - и это в то время, когда он, эволюционировав с конца 30-х годов в национал-большевицкий, всегда выдвигал обвинение своим противникам как раз в антипатриотизме. Как ни смехотворно это звучало в устах партии, ради мировой революции уничтожившей российскую государственность (о какой вообще измене можно было после этого говорить!?), но в условиях стопроцентной монополии на информацию коммунисты даже белым ставили в вину сотрудничество с “интервентами”, а тем более - РОА.
И вот наследники пораженцев I мировой войне до сих пор демагогически вопрошают - как же можно было выступать против пусть не нравящегося, но своего правительства во время войны с внешним врагом? Откровенный же ответ на этот вопрос более всего и невыносим для советчиков, ибо он гласит: в 1917 году было свергнуто русское правительство и разрушено российское государство, что было с патриотической точки зрения равно преступно как с помощью внешнего врага, так и без нее. А вот свергнуть антироссийскую власть в виде советчины с той же точки зрения не только можно, но и должно - любыми средствами. Признать эту логику - значит признать, что Совдепия - не Россия, но АнтиРоссия. Признать правомерность власовского движения - значит признать советскую власть антипатриотичной в принципе, в основе своей, а это ей - как нож острый.
Понятно, что нынешняя российская власть, ведущая свою родословную не от исторической российской государственности, а от преступного советского режима, вынуждена отнестись к русскому освободительному движению точно так же, как относился к нему тот режим. Потому под “реабилитацию” всевозможных “жертв политических репрессий” участники Русского освободительного движения не попали. В общем это логично. “Демократизировавшийся” советский режим реабилитирует необоснованно пострадавших “своих” (реабилитация, собственно, и означает, что они пострадали неправильно, и врагами режима на самом деле не были). Но бойцы РОА, как и ранее белых армий, были именно врагами и для режима “чужими”, и о “реабилитации” их продолжающим существовать враждебным режимом говорить неуместно. Просто из этой ситуации явствует, какой именно это режим. Если бы он действительно, как любит представлять, возник в противовес тоталитарной коммунистической диктатуре, то отношение к людям, против нее боровшимся, было бы, понятно, совсем иным.
Столь же стойкой неприязнью к освободительному движению отличается так называемая “патриотическая оппозиция” нынешнему режиму, идеологией которой является национал-большевизм, то есть та же самая идеология, которой руководствовался во время войны сталинский режим, воззвавший к великим предкам, славословивший русский народ и мимикрировавший под старую Россию - тот режим с которым непосредственно и боролось это движение. Для советского патриотизма всякий другой убийственен, ибо он может казаться убедительным только в отсутствие нормального патриотизма. Правда, обстоятельства последних лет заставляют национал-большевицкую оппозицию создавать впечатление, что она объединяет все патриотические силы, и некоторые ее представители иной раз в экспортных статьях, предназначенных для русского зарубежья, отзываются о второй эмиграции вполне благожелательно. Но бесполезно было бы искать в их печатных органах, от “Дня” до “Нашего современника”, апологии РОА. В лучшем случае они “готовы поверить” в искренность намерений власовцев, ни мало не оправдывая их действий. Это все, впрочем, совершенно нормально, потому что люди, считающие “своими” победы советского режима, никогда не смогут искренне примириться с теми, кто этим победам, мягко говоря, препятствовал. Дело даже не обязательно в приверженности коммунистической идеологии, а в принадлежности (во многих случаях не демографической, а духовной) к “поколению советских людей, боровшихся с фашизмом”. Даже И. Шафаревич - самое некрасное, что есть в этой среде, счел нужным выразить свое негативное отношение к власовцам как к “людям, которые стреляли в своих”. Именно здесь проходит грань между, скажем, А. Солженицыным и “патриотическими писателями”, то есть между последовательными антикоммунистами и людьми, при всех оговорках все-таки принимающими “советское” как “свое”. Отношение к РОА служит здесь безошибочным тестом.
Подобно тому, как национальный характер движения не искупает в глазах национал-большевиков борьбы РОА против советского режима, так и борьба власовцев против коммунизма не искупает национального характера РОА в глазах “демократической общественности”. Национальные лозунги, да еще в сочетании с сотрудничеством с национал-социалистской Германией вызывают понятную аллергию у страдающих “антифашистским синдромом”. Так что и с этой стороны участникам Русского освободительного движения не приходится ожидать признания. В неприязни к ним, таким образом, трогательно сходятся политические силы, провозглашающие друг друга злейшими врагами. Но это закономерно, коль скоро победа во II мировой войне есть равно победа и для людей, почитающих онтологическим противником “энтропийный Запад”, и для самого этого Запада.
Из изложенного можно заключить, что не только апологетическая, но и просто объективная оценка Русского освободительного движения станет возможной только с окончательной ликвидацией советчины. Напрасно некоторые полагают, что общественное сознание никогда не примирится с РОА. Психология общества изменчива, и то, что казалось общепризнанным и вечным всего лишь 10-20 лет назад, ныне воспринимается как чепуха, или об этом вообще никто не помнит. Сейчас, особенно молодому поколению, даже трудно себе представить, каковы были настроения, допустим, перед войной. Казалось, что так всегда и было “монолитное единство”. И то, что очень значительное число людей заранее готово было перейти к немцам, выглядит почти невероятным. Но так было.
До войны в составе населения преобладали люди, еще лично помнящие старую Россию. Кроме того, значительная часть антисоветски настроенных людей покинула СССР в ходе войны. Это и привело к тому, что в обществе утвердились нынешние стереотипы. Коренной перелом общественной психологии произошел в 50-60-е годы, когда, во-первых, в активную жизнь вошло первое чисто советское поколение (родившихся в 20-30-х годах), а , во-вторых, произошло привыкание к мысли, что советский режим - навсегда. Однако в будущем ситуация неизбежно изменится по тем же, отчасти демографическим, причинам. Советчина, хотя и продолжает господствовать ныне, но, что очень важно, перестала воспроизводится. Люди, родившиеся в 50-60-е годы, представляют в целом качественно иное поколение. Если из людей более старшего возраста только единицы имели силу и волю сделаться настоящими антикоммунистами, то те, кто заканчивал школу в 70-х - гораздо менее идеологически изуродовано. Недаром среди национал-большевицких идеологов лица моложе 40 встречаются довольно редко. Смена поколений - вообще важнейшая причина идеологических сдвигов в обществе. Относительно более терпимое отношение к Белому движению времен гражданской войны помимо прочего объясняется и тем, что людей, воевавших против него, давно уже нет, а те, кто воевал против РОА - еще живы и часто занимают ведущие позиции в идеологии и культуре.
Не надо воспринимать современное состояние общественного мнения как вечное. Оно в огромной степени зависит от идеологических установок существующей власти. Могли же большевики успешно изображать из себя патриотов, несмотря на свое поведение в годы I мировой войны и самую сущность их доктрины, принципиально интернациональную и антироссийскую? И ничего - сходило! А сама война - когда-то “вторая отечественная” - превратилась в массовом сознании в позорную “империалистическую”, так что подвиги на ней русских воинов были не только забыты, а вообще потеряли право на существование! Это было их общество и они формировали его мнение, как хотели. Когда их последыши окончательно сойдут с политической сцены, изменится и отношение ко II мировой войне, подобно тому, как несколько лет назад стало меняться отношение к первой.
Отношение к Русскому освободительному движению может, таким образом, измениться только со сменой отношения ко всей II мировой войне, к ее смыслу и итогам. До сих пор этому мешает как установившийся в результате нее “новый мировой порядок”, так и сохранившаяся в неприкосновенности советчина в России. Но ни то, ни другое не вечно. Со временем станет возможно более свободное, без оглядок на различные синдромы и психологические комплексы, изучение всех сложных вопросов этой войны. Тогда и будет по достоинству оценено и развернувшееся в те годы Русское освободительное движение.
“Вече”, №55, 1995, с. 17-26; Материалы по истории Русского Освободительного движения. Вып. 1. М., 1997, с. 9-16.
© С.В. Волков