Богиня складывает крылья - разбитым крылья ни к чему...
Оригинал взят у m2kozhemyakin в Богиня складывает крылья - разбитым крылья ни к чему...
Из белоэмигрантской лирики.
Антонин Петрович Ладинский - уроженец села Общее Поле Псковской губ., внук священника, сын исправника, студент Петербургского университета, прапорщик Первой мировой (последний предреволюционный выпуск, развал фронта), подпоручик Добровольческой армии в Гражданскую (Ледяной поход, ВСЮР, тяжелое ранение), эмигрант (госпиталь в Александрии Египетской, с 1924 - Париж), участник французского Сопротивления (вооруженного, а не декларативного)...
Больше известен как автор замечательных исторических романов "Последний путь Владимира Мономаха", "В дни Каракаллы", "Анна Ярославна - королева Франции" и др.
В 1955 г., незадолго до смерти, вернулся в СССР. Стихов больше не писал: "Не нужно"...
Не потому, что Советский Союз был слишком плох или хорош для него. Просто Ладинский был из другого мира.
ЭПИЛОГ
В слезах от гнева и бессилья,
Ещё в пороховом дыму,
Богиня складывает крылья -
Разбитым крылья ни к чему.
На повороте мы застряли,
Под шум пронзительных дождей,
Как рыбы, воздухом дышали,
И пар валил от лошадей.
И за колеса боевые,
Существованье возлюбя,
Цеплялись мы, как рулевые
Кренящегося корабля.
И вдруг летунья вороная
С размаху рухнула, томясь,
Колени хрупкие ломая
И розовую мордой - в грязь.
И здесь армейским Буцефалом,
В ногах понуренных подруг,
Она о детстве вспоминала,
Кончая лошадиный круг:
Как было сладко жеребенком
За возом сена проскакать,
Когда, бывало, в поле звонком
Заржет полуслепая мать…
Свинцовой пули не жалея,
Тебя без жалости добьем,
В дождливый полдень водолея,
А к вечеру и мы умрем:
Нас рядышком палаш положит
У хладных пушек под горой -
Мы встретимся в раю, быть может,
С твоей лохматою душой.
***
Так солнце стояло над Римом -
Холодный и розовый шар,
Так варварским стужам и зимам
Навстречу дыхания пар
Из мраморных уст отделялся.
Так римский корабль погибал.
Так с гибнущим миром прощался
Поэт, равнодушно зевал.
Мы женщину с розой туманно
Сравнили. Во время чумы
На жаркой пирушке стеклянно
Звенели бокалы зимы.
В березовых рощах - сиянье
И ангельская тишина,
Но билась над гробом в рыданьях
Наталья, земная жена.
Жил Блок среди нас. На морозе
Трещали костры на углах,
И стыли хрустальные слезы
На зимних прекрасных глазах.
Жил Блок среди нас. И вздыхая,
Валился в сугроб человек,
И падал, и падал из рая
На русские домики снег.
БЕГСТВО
Пропели хриплым хором петухи -
Взволнованные вестники разлуки,
И мы, прервав беседу и стихи,
Седлали лошадей, грузили вьюки.
Мы тронулись. Флоренция спала -
У темных городских ворот солдатам:
«Нас задержали поздние дела,
Теперь мы возвращаемся к пенатам…»
И на горбатый мост в галоп, а там -
Оливковыми рощами, холмами.
Шумел в ушах печальный воздух драм,
И ветер путевой играл плащами.
Так мы летели мимо деревень,
В харчевнях прятались на сеновале -
Внизу сержанты пили целый день,
Хорошеньких служанок целовали,
А к вечеру - над крышей стаи птиц,
И розовело северное небо,
И, побледнев от скрипа половиц,
Трактирщик приносил вина и хлеба.
И ты заплакал, как дитя, навзрыд,
Ты вспомнил дом суконщика, ночную
Погоню вспомнил, цоканье копыт,
И родину, прекрасную, слепую…
***
Где теперь эти тонкие смуглые руки,
Жар пустыни и тела счастливого зной?
Где теперь караваны верблюдов и вьюки,
Где шатры и кувшины с прекрасной водой?
Ничего не осталось от счастья в Дамаске:
Караваны верблюдов ушли на восток,
И резинка на розовой женской подвязке
Натянула на стройную ногу чулок.
Но ты плачешь, и в мире холодных сияний
Говоришь, что тебе, как родная сестра, -
Эта женская страсть аравийских свиданий,
На соломе и в тесном пространстве шатра.
1936
***
Где вы теперь, о горы вдохновенья?
Какой поэт на вас глядит в слезах?
Всё продолжается орлов паренье,
Прославлен в смуглой красоте Аллах,
И дева гор с кувшином за водою
Идет, как раньше, к милому ручью,
Но стал печальным голос за горою,
И битва жизни кончилась вничью.
Набег был неудачен для героя:
Светила слишком яркая луна,
В аул вернулась половина строя,
И смерть в сраженье - храбрецу цена.
Витает высоко душа поэта -
Прекраснее нет цели для стрелка.
И со свинцом в груди - Арагва? Лета?
Он слушал, как шумит стихов река.
Но покидая мир (в дорогу сборы!),
Где пленником томился столько лет,
Благодарил он голубые горы
За страсть, за голос девы, шум побед.
Журчит ручей, подобен горной флейте,
И наполняет влагою сосуд.
О девы гор, несите, не пролейте,
Нести кувшин - такой прелестный труд.
***
Ты - остров в пальмах,
Непонятный стих,
Земля, где не бывало человека.
И в тихой бухте
Серых глаз твоих
Стоит корабль XV века.
Тяжелый якорь опустив на дно,
Глядят
Мечтательные мореходы,
Как в вымытое хорошо окно, -
На свежесть
Этой пальмовой природы.
Какая свежесть!
Утро стихотворных строк!
Какие раковины! Перед нами
Летит
Цветкообразный мотылек
Над бабочкоподобными цветами.
ЗИМОЙ
Всё в инее. Летит экспресс
Средь пихт и лиственниц Сибири.
Летит! Вечнозеленый лес,
Как бы в охотничьем мундире,
Глядится в зеркало зимы.
Олень прекрасными глазами
Глядит на горизонт, а мы,
Как дети тешимся снежками.
Влетает поезд в белый сад
И лучших на земле румяных
Сибирских молодых солдат
Везет, как в северных романах.
Они поют под стук колес
И на гармонии играют.
Под музыку о царстве роз
Деревья в инее мечтают.
Под музыку среди древес
Летают белки, как по вантам,
Сороки украшают лес
Подобно черно-белым бантам.
Лиса ушами шевелит.
И тяжко думают медведи, -
С лисой, что в баснях все хитрит,
Они крыловские соседи.
Садится птица на суку
Вся в черно-белом опереньи,
И с ветки горсточка снежку
Вдруг падает. Как в сновиденьи!
Вся эта русская зима,
С морозом и оледененьем,
Не безнадежность и не тьма,
А крепкий сон пред пробужденьем.
1944
***
Хорошо, когда о пище
Забывает человек,
Бредит в ледяном жилище
Африкой, а в мире - снег.
Хорошо витать в прекрасном.
Вдохновляясь, как герой,
Чем-нибудь огромным, страшным, -
Бурей, музыкой, горой.
Скучно, если всё - в теплице,
Если в жизни наперед
Нумерованы страницы,
И рассчитан каждый год.
Только тем, что непохожи
На других, на всех людей,
Жребий дан из царской ложи
Созерцать игру страстей,
С высоты на мирозданье
Потрясенное взирать
И в театре, где страданье,
Больше всех самим страдать.
Из белоэмигрантской лирики.
Антонин Петрович Ладинский - уроженец села Общее Поле Псковской губ., внук священника, сын исправника, студент Петербургского университета, прапорщик Первой мировой (последний предреволюционный выпуск, развал фронта), подпоручик Добровольческой армии в Гражданскую (Ледяной поход, ВСЮР, тяжелое ранение), эмигрант (госпиталь в Александрии Египетской, с 1924 - Париж), участник французского Сопротивления (вооруженного, а не декларативного)...
Больше известен как автор замечательных исторических романов "Последний путь Владимира Мономаха", "В дни Каракаллы", "Анна Ярославна - королева Франции" и др.
В 1955 г., незадолго до смерти, вернулся в СССР. Стихов больше не писал: "Не нужно"...
Не потому, что Советский Союз был слишком плох или хорош для него. Просто Ладинский был из другого мира.
ЭПИЛОГ
В слезах от гнева и бессилья,
Ещё в пороховом дыму,
Богиня складывает крылья -
Разбитым крылья ни к чему.
На повороте мы застряли,
Под шум пронзительных дождей,
Как рыбы, воздухом дышали,
И пар валил от лошадей.
И за колеса боевые,
Существованье возлюбя,
Цеплялись мы, как рулевые
Кренящегося корабля.
И вдруг летунья вороная
С размаху рухнула, томясь,
Колени хрупкие ломая
И розовую мордой - в грязь.
И здесь армейским Буцефалом,
В ногах понуренных подруг,
Она о детстве вспоминала,
Кончая лошадиный круг:
Как было сладко жеребенком
За возом сена проскакать,
Когда, бывало, в поле звонком
Заржет полуслепая мать…
Свинцовой пули не жалея,
Тебя без жалости добьем,
В дождливый полдень водолея,
А к вечеру и мы умрем:
Нас рядышком палаш положит
У хладных пушек под горой -
Мы встретимся в раю, быть может,
С твоей лохматою душой.
***
Так солнце стояло над Римом -
Холодный и розовый шар,
Так варварским стужам и зимам
Навстречу дыхания пар
Из мраморных уст отделялся.
Так римский корабль погибал.
Так с гибнущим миром прощался
Поэт, равнодушно зевал.
Мы женщину с розой туманно
Сравнили. Во время чумы
На жаркой пирушке стеклянно
Звенели бокалы зимы.
В березовых рощах - сиянье
И ангельская тишина,
Но билась над гробом в рыданьях
Наталья, земная жена.
Жил Блок среди нас. На морозе
Трещали костры на углах,
И стыли хрустальные слезы
На зимних прекрасных глазах.
Жил Блок среди нас. И вздыхая,
Валился в сугроб человек,
И падал, и падал из рая
На русские домики снег.
БЕГСТВО
Пропели хриплым хором петухи -
Взволнованные вестники разлуки,
И мы, прервав беседу и стихи,
Седлали лошадей, грузили вьюки.
Мы тронулись. Флоренция спала -
У темных городских ворот солдатам:
«Нас задержали поздние дела,
Теперь мы возвращаемся к пенатам…»
И на горбатый мост в галоп, а там -
Оливковыми рощами, холмами.
Шумел в ушах печальный воздух драм,
И ветер путевой играл плащами.
Так мы летели мимо деревень,
В харчевнях прятались на сеновале -
Внизу сержанты пили целый день,
Хорошеньких служанок целовали,
А к вечеру - над крышей стаи птиц,
И розовело северное небо,
И, побледнев от скрипа половиц,
Трактирщик приносил вина и хлеба.
И ты заплакал, как дитя, навзрыд,
Ты вспомнил дом суконщика, ночную
Погоню вспомнил, цоканье копыт,
И родину, прекрасную, слепую…
***
Где теперь эти тонкие смуглые руки,
Жар пустыни и тела счастливого зной?
Где теперь караваны верблюдов и вьюки,
Где шатры и кувшины с прекрасной водой?
Ничего не осталось от счастья в Дамаске:
Караваны верблюдов ушли на восток,
И резинка на розовой женской подвязке
Натянула на стройную ногу чулок.
Но ты плачешь, и в мире холодных сияний
Говоришь, что тебе, как родная сестра, -
Эта женская страсть аравийских свиданий,
На соломе и в тесном пространстве шатра.
1936
***
Где вы теперь, о горы вдохновенья?
Какой поэт на вас глядит в слезах?
Всё продолжается орлов паренье,
Прославлен в смуглой красоте Аллах,
И дева гор с кувшином за водою
Идет, как раньше, к милому ручью,
Но стал печальным голос за горою,
И битва жизни кончилась вничью.
Набег был неудачен для героя:
Светила слишком яркая луна,
В аул вернулась половина строя,
И смерть в сраженье - храбрецу цена.
Витает высоко душа поэта -
Прекраснее нет цели для стрелка.
И со свинцом в груди - Арагва? Лета?
Он слушал, как шумит стихов река.
Но покидая мир (в дорогу сборы!),
Где пленником томился столько лет,
Благодарил он голубые горы
За страсть, за голос девы, шум побед.
Журчит ручей, подобен горной флейте,
И наполняет влагою сосуд.
О девы гор, несите, не пролейте,
Нести кувшин - такой прелестный труд.
***
Ты - остров в пальмах,
Непонятный стих,
Земля, где не бывало человека.
И в тихой бухте
Серых глаз твоих
Стоит корабль XV века.
Тяжелый якорь опустив на дно,
Глядят
Мечтательные мореходы,
Как в вымытое хорошо окно, -
На свежесть
Этой пальмовой природы.
Какая свежесть!
Утро стихотворных строк!
Какие раковины! Перед нами
Летит
Цветкообразный мотылек
Над бабочкоподобными цветами.
ЗИМОЙ
Всё в инее. Летит экспресс
Средь пихт и лиственниц Сибири.
Летит! Вечнозеленый лес,
Как бы в охотничьем мундире,
Глядится в зеркало зимы.
Олень прекрасными глазами
Глядит на горизонт, а мы,
Как дети тешимся снежками.
Влетает поезд в белый сад
И лучших на земле румяных
Сибирских молодых солдат
Везет, как в северных романах.
Они поют под стук колес
И на гармонии играют.
Под музыку о царстве роз
Деревья в инее мечтают.
Под музыку среди древес
Летают белки, как по вантам,
Сороки украшают лес
Подобно черно-белым бантам.
Лиса ушами шевелит.
И тяжко думают медведи, -
С лисой, что в баснях все хитрит,
Они крыловские соседи.
Садится птица на суку
Вся в черно-белом опереньи,
И с ветки горсточка снежку
Вдруг падает. Как в сновиденьи!
Вся эта русская зима,
С морозом и оледененьем,
Не безнадежность и не тьма,
А крепкий сон пред пробужденьем.
1944
***
Хорошо, когда о пище
Забывает человек,
Бредит в ледяном жилище
Африкой, а в мире - снег.
Хорошо витать в прекрасном.
Вдохновляясь, как герой,
Чем-нибудь огромным, страшным, -
Бурей, музыкой, горой.
Скучно, если всё - в теплице,
Если в жизни наперед
Нумерованы страницы,
И рассчитан каждый год.
Только тем, что непохожи
На других, на всех людей,
Жребий дан из царской ложи
Созерцать игру страстей,
С высоты на мирозданье
Потрясенное взирать
И в театре, где страданье,
Больше всех самим страдать.