Оля Арбат. В колыбели.
Ну, и запах! После бессонной ночи Хвалёная нервно поморщилась при виде поля люпинов, топтать которое придётся, если пробираться к могилке привычным путём. За полвека посещений здешних мест Александра Михайловна научилась люпин не замечать. Неровного цвета, с белизной случайно впрыснутых в овал цветка молочных капель - страсть какая. Невыносимо жирный запах сусла, авральный, как будто жизнь цветку дана на считанные часы, и каждый росток стремится поскорее зацвести и сгинуть.
Сегодня Александре было особенно трудно подыматься на Святую гору - кладбище, куда она приходила по расписанию месяцеслова.
Чувствуя себя старой и обделенной, Александра Михайловна к своим годам, кроме мнительности, сохранила отличную память и восприимчивость к красоте любого рода. Будь то кладбищенский холм или луч солнца в ноябре. Решительно шагая, женщина шевелила губами, играя в детское имечко, пропевая его на все лады.
Она прекрасно помнила еловое корытце, вытесанное пять десятков лет назад, для купания ребёночка. Для дела ванна не сгодилась, и прошло время, чтобы Александра осмелилась в ней заводить опару. Она готовила шероховатую ванночку перед родительской субботой - для теста емкость прекрасно подходила, а пироги из него выходили румяными и пышными. Хвалёная несла котомку с поминальным пирогом на могилу дочери, но вдруг неожиданно остановилась - прямо в лицо бросился запах. Она его помнила, и жутко боялась.
Как и много лет назад, когда ждала свою девочку. За ужином восемнадцатилетняя Александра съедала чугунок вареной картошки в «мундире», кувшин молока и, так и не насытившись витаминами и чем-то особенным, чего безуспешно требовал организм от деревенской пищи, в потемках пробиралась в кладовку, чтобы снять осиновые полукруглые дощечки с поверхности кадки, в которой плавали ледяные огурцы. Александра откусывала от некрупного огурчика по кусочку, начиная с отростка, который летом, как перекрученная пуповина, лентой тянулся к самому корню, сообщая листам и пустоцветам, что его время пришло. Всю радость и невесомость июльского зноя огурцы впитали до последней капли, и теперь огуречные семечки несли свою короткую пищевую жизнь в нутро девушки, которая носила под сердцем счастье.
Сейчас, по пояс окунувшись в тимофеевку, пожилая женщина решительно двигалась к центру луга и вскоре достигла цели, обратив взор к кладбищу. Через минуту бестолкового созерцания Александра устала, и беспомощно опустилась на больные колени. «Эва-то красотища, сразу и не поймёшь, что тут людей померших лежит не счесть»! Теперь она лежала на земле, разведя руки в стороны, повернув ладошки в небо, и была не уверена, сможет ли подняться - в её-то годы. У неё гусиная походка - от тяжелых корзин, снопов и вязанок дров. Нет зубов - до врача можно добраться лишь на транспорте, а от запаха бензина её тошнило. Не завелись наряды - Александра не привыкла что-то праздновать. «Корми Бог малым»… - вздыхала Хваленая, приманивая колыбельную качку - наваливался сон. Догадка пришла, откуда это чувство затаившейся неожиданности: колыбель качает ЕЁ. В тепле, заботе, нужном ритме. И она - не дряхлая семидесятилетняя женщина, отжившая своё, она - дитя.
Она помнила, что в родах ребенок ослаб. Того, что помощь врача понадобится, стоило ждать - перед родами Александра перестала слышать пульс, и с трудом разгибала спину и пальцы, скрученные судорогой.. Теперь же измученная мать смотрела на новорожденную, соображая, неужели она сама, не веря в собственные силы, родила крошечное существо. Ребенок, обернутый одеяльцем грустного цвета, утомленно прикрыл глазки. Хваленая думала: себя рожу - выйдет из меня мать. Но ничего не вышло. Любовь не пришла - примчалась только жалость к малышке, вымотавшейся за двенадцать часов материнских схваток. Мать тем временем натянула шаровары и засунула ноги в валенки - выпало же крохе родиться в тридцатиградусный мороз. Девочку завернули в овчину. Роженица самостоятельно сошла с крыльца, и приняла на руки драгоценный сверток. Она неудобно расположилась в санях, в надежде преодолеть наезженную через лес дорогу к больнице за час-другой, - люто холодно - и лошадь провалилась в хрустальные потемки. Никакой возможности приоткрыть теплый сверточек, накрытый овчиной, нет…
Убаюканная в колыбели полевых трав и воспоминаний, сейчас Александра вскользь, как бы нехотя, думала о дочери, так быстро ушедшей вдаль. Она отметала наваждение, но запах тулупа из овчины подбирался все ближе. В темноте взорвалось лошадиное ржание, и тяжкий вздох врача - уморили деточку. Жизнь остановилась… и пошла дальше.
Александра теперь не беспокоилась о девочке: на кладбище такая красота и нежность земли. Баюльно согревает солнце старческие колени - вот и боли прошли. Юная Шурочка спала, не различая, её ли нежит земля, или она бессменно качает детскую люльку. Надо дойти до оградки - разломить сладкий пирог. Но, убаюканная в колыбели, Хваленая тихо дремала, принимая воскресший запах овчины за аромат сиреневых цветов в молочных каплях, заполонивших июньское кладбище.
Сегодня Александре было особенно трудно подыматься на Святую гору - кладбище, куда она приходила по расписанию месяцеслова.
Чувствуя себя старой и обделенной, Александра Михайловна к своим годам, кроме мнительности, сохранила отличную память и восприимчивость к красоте любого рода. Будь то кладбищенский холм или луч солнца в ноябре. Решительно шагая, женщина шевелила губами, играя в детское имечко, пропевая его на все лады.
Она прекрасно помнила еловое корытце, вытесанное пять десятков лет назад, для купания ребёночка. Для дела ванна не сгодилась, и прошло время, чтобы Александра осмелилась в ней заводить опару. Она готовила шероховатую ванночку перед родительской субботой - для теста емкость прекрасно подходила, а пироги из него выходили румяными и пышными. Хвалёная несла котомку с поминальным пирогом на могилу дочери, но вдруг неожиданно остановилась - прямо в лицо бросился запах. Она его помнила, и жутко боялась.
Как и много лет назад, когда ждала свою девочку. За ужином восемнадцатилетняя Александра съедала чугунок вареной картошки в «мундире», кувшин молока и, так и не насытившись витаминами и чем-то особенным, чего безуспешно требовал организм от деревенской пищи, в потемках пробиралась в кладовку, чтобы снять осиновые полукруглые дощечки с поверхности кадки, в которой плавали ледяные огурцы. Александра откусывала от некрупного огурчика по кусочку, начиная с отростка, который летом, как перекрученная пуповина, лентой тянулся к самому корню, сообщая листам и пустоцветам, что его время пришло. Всю радость и невесомость июльского зноя огурцы впитали до последней капли, и теперь огуречные семечки несли свою короткую пищевую жизнь в нутро девушки, которая носила под сердцем счастье.
Сейчас, по пояс окунувшись в тимофеевку, пожилая женщина решительно двигалась к центру луга и вскоре достигла цели, обратив взор к кладбищу. Через минуту бестолкового созерцания Александра устала, и беспомощно опустилась на больные колени. «Эва-то красотища, сразу и не поймёшь, что тут людей померших лежит не счесть»! Теперь она лежала на земле, разведя руки в стороны, повернув ладошки в небо, и была не уверена, сможет ли подняться - в её-то годы. У неё гусиная походка - от тяжелых корзин, снопов и вязанок дров. Нет зубов - до врача можно добраться лишь на транспорте, а от запаха бензина её тошнило. Не завелись наряды - Александра не привыкла что-то праздновать. «Корми Бог малым»… - вздыхала Хваленая, приманивая колыбельную качку - наваливался сон. Догадка пришла, откуда это чувство затаившейся неожиданности: колыбель качает ЕЁ. В тепле, заботе, нужном ритме. И она - не дряхлая семидесятилетняя женщина, отжившая своё, она - дитя.
Она помнила, что в родах ребенок ослаб. Того, что помощь врача понадобится, стоило ждать - перед родами Александра перестала слышать пульс, и с трудом разгибала спину и пальцы, скрученные судорогой.. Теперь же измученная мать смотрела на новорожденную, соображая, неужели она сама, не веря в собственные силы, родила крошечное существо. Ребенок, обернутый одеяльцем грустного цвета, утомленно прикрыл глазки. Хваленая думала: себя рожу - выйдет из меня мать. Но ничего не вышло. Любовь не пришла - примчалась только жалость к малышке, вымотавшейся за двенадцать часов материнских схваток. Мать тем временем натянула шаровары и засунула ноги в валенки - выпало же крохе родиться в тридцатиградусный мороз. Девочку завернули в овчину. Роженица самостоятельно сошла с крыльца, и приняла на руки драгоценный сверток. Она неудобно расположилась в санях, в надежде преодолеть наезженную через лес дорогу к больнице за час-другой, - люто холодно - и лошадь провалилась в хрустальные потемки. Никакой возможности приоткрыть теплый сверточек, накрытый овчиной, нет…
Убаюканная в колыбели полевых трав и воспоминаний, сейчас Александра вскользь, как бы нехотя, думала о дочери, так быстро ушедшей вдаль. Она отметала наваждение, но запах тулупа из овчины подбирался все ближе. В темноте взорвалось лошадиное ржание, и тяжкий вздох врача - уморили деточку. Жизнь остановилась… и пошла дальше.
Александра теперь не беспокоилась о девочке: на кладбище такая красота и нежность земли. Баюльно согревает солнце старческие колени - вот и боли прошли. Юная Шурочка спала, не различая, её ли нежит земля, или она бессменно качает детскую люльку. Надо дойти до оградки - разломить сладкий пирог. Но, убаюканная в колыбели, Хваленая тихо дремала, принимая воскресший запах овчины за аромат сиреневых цветов в молочных каплях, заполонивших июньское кладбище.