Мы говорим - сцарь, подразумеваем - вата, мы говорим - вата, подразумеваем - сцарь...
Два текста о психологии ваты и их сцаря Вована, из которых и вычитывается абсолютное единение ватного гибридного народца и евойного сцаря Вована. Вот уж воистину права Тётя Роза Анакойхер!
Павел Казарин: Фрейд и Путин
В психологии есть описание механизма проекции. Это ситуация, когда человек подсознательно приписывает собственные качества, чувства и желания другому человеку. По сути, этот психологический механизм позволяет людям оправдывать многие свои поступки.
Именно этим, кстати, можно объяснить последние три года российской внешней политики. Когда Москва захватывает Крым - она искренне убеждена, что не наносит первый удар, а лишь «дает сдачи» - в ответ на «устроенный Западом киевский Майдан». Когда она вторгается на Донбасс - то говорит о том, что это защита «на упреждение». Когда описывает истории про «распятых мальчиков» и «зверства хунты» - то психологически дает себе право на любые ответные жестокости. И получает его - в своих собственных глазах - несмотря на то, что никаких распятых мальчиков в реальности не было.
Психологи говорят, что механизм проекции позволяет человеку считать собственные неприемлемые чувства, желания и мотивы - чужими. И, как следствие, позволяет ему не чувствовать за них ответственность.
Вслушайтесь, что говорят российские полуофициальные спикеры. Все те, кто регулярно в эфире центральных российских телеканалов рассуждают о безжалостном характере украинского государства. Те, кто рассказывают о желании Запада расколоть и расчленить Россию. Те, кто твердят, что Брюссель и Вашингтон мечтают отобрать у Москвы Сибирь и Дальний Восток. В этот момент они могут думать о том, что обличают. Но на самом деле они всего лишь исповедуются. В прямом эфире. 24 часа, семь дней в неделю.
Полностью здесь
Повесть о советском человеке
Директор «Левада-центра» Лев Гудков о том, как в тоталитарной системе воспроизводится простой советский человек
За 25 лет, прошедших после распада СССР, сменилось целое поколение; в жизнь начали входить молодые люди, не жившие при советской власти, однако мало чем отличающиеся по своим жизненным установкам от поколения своих родителей, в меньшей степени - от своих дедов. Пришлось признать, что дело не в том, чего хотят и как ведут себя молодые люди, а что с ними делают существующие социальные институты, в рамки которых молодежь так или иначе должна вписаться, принять их и жить по их правилам. Основные механизмы воспроизводства этого человека обеспечены сохранением базовых институтов тоталитарной системы (даже после всех модификаций или их рекомбинации). Это вертикаль власти, неподконтрольная обществу, зависимый от администрации президента суд, политическая полиция, массовая мобилизационная и призывная армия, лагерная зона, выхолощенные или управляемые выборы, отсутствие самоуправления, псевдопарламент и, наконец, почти не изменившаяся с советских времен массовая школа, воспроизводящая прежние стандарты обучения.
...установки на выживание ценой относительного, но постоянного снижения запросов сочетаются с надеждами или иллюзиями на лучшее будущее, обещанное властями, пронизывают массовое сознание, структурируют всю гамму отношений населения с властью, определяя жизненную философию этого человека, которую можно назвать стратегией «понижающей адаптации». Фактически гибкость или лабильность этого сознания определяется опытом двоемыслия; в головах у людей одновременно уживаются два мотива - государство должно «заботиться о людях» и «государство непременно обманет». Противоречие «должно» и «есть» разрешается тем, что доверие растет по мере удаления от повседневной жизни, наделяя национального лидера полнотой тех достоинств, которые хотели бы видеть в нем обыватели. Напротив, чем ниже предмет суждения по статусу, чем более конкретны затрагиваемые вопросы, тем более жесткими и трезвыми становятся оценки власти и администрации: по мнению большинства опрошенных, люди, в руках у которых некоторая власть, всегда циничны, жестоки, беспринципны, озабочены исключительно своей карьерой или стремлением к обогащению любой ценой. А это, в свою очередь, оборачивается смиренным пониманием, что справедливости здесь не добьешься, что приписываемое человеку достоинство обусловлено его положением в социальной иерархии, статусом, который он занимает (а значит - неравнозначностью прав, неравномерностью распределения того, что допустимо, что «положено», что может позволить себе тот или иной человек). Другими словами, подавление участия в общественной жизни, стерилизация гражданской активности или ответственности оборачивается стойким убеждением в том, что авторитет и честь никак не связаны с достижением, талантом, трудом, что в такой социальной системе нет и не может быть универсальных, общечеловеческих ценностей. В свою очередь, такой моральный релятивизм оправдывает любые нарушения самим обывателем принятых социальных обязательств, правовых норм и правил жизни (при ясном сознании, что ответственность людей, приближенных к власти, и обычных граждан существенно различается).
Антропологические последствия такого положения дел заключаются в том, что такой человек характеризуется:
а) очень коротким радиусом доверия или устойчивым опытом недоверия ко всему, что лежит за пределами повседневного круга общения, кроме самых близких людей, ко всему, что отдает отвлеченной и непонятной риторикой или демагогией;
б) подавляемой агрессией, непреходящим раздражением, порожденным хронической неудовлетворенностью жизнью, социальной завистью, сознанием несправедливости жизни;
в) отказом от участия в общественной жизни, пониманием невозможности что-то изменить в окружающей действительности, отсутствием солидарности и ответственности за происходящее, кроме того, что затрагивает опять-таки самый узкий круг людей;
г) фрагментированностью существования, партикуляризмом норм морали и права (то, что позволено своим, то осуждается в чужих);
д) боязнью, фобиями нового и незнакомого, переносом своих представлений на всех других, неспособностью к формальным договорным отношениям.
Такого рода навыки, накапливающиеся на протяжении десятилетий, образуют прочный пласт нерационализируемого и табуированного социального опыта и правил повседневного поведения, неформализуемого и редко выговариваемого. Отсутствие публичной жизни, дискуссий, общественных авторитетов, условий рафинирования и облагораживания внутренней жизни оборачивается тем, что воспроизводится как раз тип человека усредненного, разочарованного, недовольного, лукавого (склонного к лицемерию и демонстративному поддакиванию тем, кто выше или от кого он зависит: от власти, от администрации, полиции, работодателя). В силу своей массовидности и деиндивидуализированности, примитивности запросов такой тип человека легко доступен для контроля, им легко управлять и манипулировать, но одновременно это означает его инерционность и косность, устойчивость к изменениям.
Достоинства и подвиги предыдущих поколений этот человек присваивает себe, что возвышает его в своих глазах и наделяет чувством превосходства (в том числе - морального) по отношению к другим народам и странам.
Левада среди главных характеристик этого человека выделял следующие: принудительная самоизоляция, государственный патернализм, эгалитаристская иерархия и имперский синдром. Последний компонент крайне важен. Поскольку власть апроприирует все коллективные ценности и символы всего целого - нации, общества, страны, государства, культуры, истории, то человек, лишенный возможности самореализации и признания своих достижений, может испытывать чувство самодостаточности и полноты лишь в качестве подданного, проекции государства на себя, а значит - лишь в виде мобилизуемого члена всего сообщества, в ситуациях предельного испытания и напряжения, борьбы с врагами. Поэтому милитаризм оказывается не только необходимым условием культа силы (или насилия), но и условием, без которого нельзя выразить, артикулировать собственные достоинства и добродетели. Отсюда склонность, если не любовь к парадам и массовым шествиям, приобретающим характер демонстрации национального духа и общности, единства, которое старательно поддерживается подыгрывающей массам пропагандой.
Полностью здесь
Павел Казарин: Фрейд и Путин
В психологии есть описание механизма проекции. Это ситуация, когда человек подсознательно приписывает собственные качества, чувства и желания другому человеку. По сути, этот психологический механизм позволяет людям оправдывать многие свои поступки.
Именно этим, кстати, можно объяснить последние три года российской внешней политики. Когда Москва захватывает Крым - она искренне убеждена, что не наносит первый удар, а лишь «дает сдачи» - в ответ на «устроенный Западом киевский Майдан». Когда она вторгается на Донбасс - то говорит о том, что это защита «на упреждение». Когда описывает истории про «распятых мальчиков» и «зверства хунты» - то психологически дает себе право на любые ответные жестокости. И получает его - в своих собственных глазах - несмотря на то, что никаких распятых мальчиков в реальности не было.
Психологи говорят, что механизм проекции позволяет человеку считать собственные неприемлемые чувства, желания и мотивы - чужими. И, как следствие, позволяет ему не чувствовать за них ответственность.
Вслушайтесь, что говорят российские полуофициальные спикеры. Все те, кто регулярно в эфире центральных российских телеканалов рассуждают о безжалостном характере украинского государства. Те, кто рассказывают о желании Запада расколоть и расчленить Россию. Те, кто твердят, что Брюссель и Вашингтон мечтают отобрать у Москвы Сибирь и Дальний Восток. В этот момент они могут думать о том, что обличают. Но на самом деле они всего лишь исповедуются. В прямом эфире. 24 часа, семь дней в неделю.
Полностью здесь
Повесть о советском человеке
Директор «Левада-центра» Лев Гудков о том, как в тоталитарной системе воспроизводится простой советский человек
За 25 лет, прошедших после распада СССР, сменилось целое поколение; в жизнь начали входить молодые люди, не жившие при советской власти, однако мало чем отличающиеся по своим жизненным установкам от поколения своих родителей, в меньшей степени - от своих дедов. Пришлось признать, что дело не в том, чего хотят и как ведут себя молодые люди, а что с ними делают существующие социальные институты, в рамки которых молодежь так или иначе должна вписаться, принять их и жить по их правилам. Основные механизмы воспроизводства этого человека обеспечены сохранением базовых институтов тоталитарной системы (даже после всех модификаций или их рекомбинации). Это вертикаль власти, неподконтрольная обществу, зависимый от администрации президента суд, политическая полиция, массовая мобилизационная и призывная армия, лагерная зона, выхолощенные или управляемые выборы, отсутствие самоуправления, псевдопарламент и, наконец, почти не изменившаяся с советских времен массовая школа, воспроизводящая прежние стандарты обучения.
...установки на выживание ценой относительного, но постоянного снижения запросов сочетаются с надеждами или иллюзиями на лучшее будущее, обещанное властями, пронизывают массовое сознание, структурируют всю гамму отношений населения с властью, определяя жизненную философию этого человека, которую можно назвать стратегией «понижающей адаптации». Фактически гибкость или лабильность этого сознания определяется опытом двоемыслия; в головах у людей одновременно уживаются два мотива - государство должно «заботиться о людях» и «государство непременно обманет». Противоречие «должно» и «есть» разрешается тем, что доверие растет по мере удаления от повседневной жизни, наделяя национального лидера полнотой тех достоинств, которые хотели бы видеть в нем обыватели. Напротив, чем ниже предмет суждения по статусу, чем более конкретны затрагиваемые вопросы, тем более жесткими и трезвыми становятся оценки власти и администрации: по мнению большинства опрошенных, люди, в руках у которых некоторая власть, всегда циничны, жестоки, беспринципны, озабочены исключительно своей карьерой или стремлением к обогащению любой ценой. А это, в свою очередь, оборачивается смиренным пониманием, что справедливости здесь не добьешься, что приписываемое человеку достоинство обусловлено его положением в социальной иерархии, статусом, который он занимает (а значит - неравнозначностью прав, неравномерностью распределения того, что допустимо, что «положено», что может позволить себе тот или иной человек). Другими словами, подавление участия в общественной жизни, стерилизация гражданской активности или ответственности оборачивается стойким убеждением в том, что авторитет и честь никак не связаны с достижением, талантом, трудом, что в такой социальной системе нет и не может быть универсальных, общечеловеческих ценностей. В свою очередь, такой моральный релятивизм оправдывает любые нарушения самим обывателем принятых социальных обязательств, правовых норм и правил жизни (при ясном сознании, что ответственность людей, приближенных к власти, и обычных граждан существенно различается).
Антропологические последствия такого положения дел заключаются в том, что такой человек характеризуется:
а) очень коротким радиусом доверия или устойчивым опытом недоверия ко всему, что лежит за пределами повседневного круга общения, кроме самых близких людей, ко всему, что отдает отвлеченной и непонятной риторикой или демагогией;
б) подавляемой агрессией, непреходящим раздражением, порожденным хронической неудовлетворенностью жизнью, социальной завистью, сознанием несправедливости жизни;
в) отказом от участия в общественной жизни, пониманием невозможности что-то изменить в окружающей действительности, отсутствием солидарности и ответственности за происходящее, кроме того, что затрагивает опять-таки самый узкий круг людей;
г) фрагментированностью существования, партикуляризмом норм морали и права (то, что позволено своим, то осуждается в чужих);
д) боязнью, фобиями нового и незнакомого, переносом своих представлений на всех других, неспособностью к формальным договорным отношениям.
Такого рода навыки, накапливающиеся на протяжении десятилетий, образуют прочный пласт нерационализируемого и табуированного социального опыта и правил повседневного поведения, неформализуемого и редко выговариваемого. Отсутствие публичной жизни, дискуссий, общественных авторитетов, условий рафинирования и облагораживания внутренней жизни оборачивается тем, что воспроизводится как раз тип человека усредненного, разочарованного, недовольного, лукавого (склонного к лицемерию и демонстративному поддакиванию тем, кто выше или от кого он зависит: от власти, от администрации, полиции, работодателя). В силу своей массовидности и деиндивидуализированности, примитивности запросов такой тип человека легко доступен для контроля, им легко управлять и манипулировать, но одновременно это означает его инерционность и косность, устойчивость к изменениям.
Достоинства и подвиги предыдущих поколений этот человек присваивает себe, что возвышает его в своих глазах и наделяет чувством превосходства (в том числе - морального) по отношению к другим народам и странам.
Левада среди главных характеристик этого человека выделял следующие: принудительная самоизоляция, государственный патернализм, эгалитаристская иерархия и имперский синдром. Последний компонент крайне важен. Поскольку власть апроприирует все коллективные ценности и символы всего целого - нации, общества, страны, государства, культуры, истории, то человек, лишенный возможности самореализации и признания своих достижений, может испытывать чувство самодостаточности и полноты лишь в качестве подданного, проекции государства на себя, а значит - лишь в виде мобилизуемого члена всего сообщества, в ситуациях предельного испытания и напряжения, борьбы с врагами. Поэтому милитаризм оказывается не только необходимым условием культа силы (или насилия), но и условием, без которого нельзя выразить, артикулировать собственные достоинства и добродетели. Отсюда склонность, если не любовь к парадам и массовым шествиям, приобретающим характер демонстрации национального духа и общности, единства, которое старательно поддерживается подыгрывающей массам пропагандой.
Полностью здесь