Отпускное. Про город Питер и первомай. "Аврора".
Итак, благородные доны и доньи, я продолжаю. И так уж получилось, что эта часть моего путешествия из Москвы в Петербург оказалась готова к 22-му июня. Что ж, всё происходит в этой жизни вовремя.
***
Мы шли и шли по Невскому, потом по Дворцовой набережной, потом через Троицкий мост, потом еще по набережной...
И тут из газона, из-за леса, "из-за острова на стрежень" перед нами выросла ОНА, точнее, ОН - гвардейский крейсер первого ранга "Аврора".
Наверное, это произошло вовремя, а потому правильно - что я пришла, наконец, в это место. За все свои предыдущие многочисленные приезды в Питер я ни разу не была на этой стороне Петроградки, у этой пристани, на палубе этого плавучего бастиона. Рядом не стояла. Даже не нюхала. Только помню, как пела в детстве, не вполне понимая, о чём речь: "что тебе снится, крейсер аврора, в час когда утро встаёт на дневой". В смысле, на дневку оно встает. Выспалось потому что.
Глава третья. "Аврора".
А теперь у меня от этого величия в зобу дыханье спёрло, и так я и провела на крейсере почти три часа с комом в горле и мысленной сумятицей в голове. Чем-то веяло от это бронированной махины, "макета в натуральную величину", чем-то, что вряд ли создала истинная история корабля, но что свили вокруг него мириады человеческих сознаний, создавая Легенду, протянувшую нить от трехмачтового фрегата "Аврора" к его тёзке, застывшем на вечном приколе, словно храм на святом месте. Наверное, с таким же недоуменным замиранием сердца экзальтированные англичане и всякие там туристы всходили на палубу "Катти Сарк" (до того, как её спалили какие-то гады). Ну, чайный клипер, ну, последний в мире, и чё тут такого?! Ан нет, романтика морских путей и негласной гонки стремительных парусных громад так и шибает в мозг. Что уж говорить о Той Самой "Авроре", чей холостой выстрел вошёл в разряд событий, переломивших ход истории (наряду с фразой Железняка "Караул устал" и пулей Фани Каплан, хотя ни то, ни другое, увы, не выставляется). Одно слово - Эпоха.
Наследник тоже проникся происходящим...
На палубе. Под палубой. Под ватерлинией. В подсознании.
Мелкоте здесь раздолье, вне всякого сомнения. Все бронзовые детали отполированы их вездесущими лапами, пузами и попами.
Детали. Световые люки (вид снаружи и изнутри):
Радиомачта и спутниковая тарелка. Боевая (пониже) и ходовая (повыше) рубки.
Запасная лопасть винта (поздняя бронза). Корабельная именная рында. И... смерть.
А колокола в храме молчат. Безъязыкие потому что.
Шестивёсельный ял и многофункциональные ниши фальшборта.
Под палубой. Портрет первого командира "Авроры" Егорьева в паспарту из куска пробитой снарядом брони и обгорелых досок палубы. Такой вот подарок сделали семье погибшего каперранга боготворившие его матросы и офицеры после Цусимского сражения.
Кубрик (он же спальня, он же столовая, он же орудийная палуба):
Экскурсия ниже ватерлинии - к паровой машине.
Игры с машинным телеграфом:
СамЪ телеграфЪ.
Манометры и топки.
Ведро для отправки шлака за борт. Ёршик для прочистки топок и паровая клинкетная дверь, наглухо задраивавшая котельный отсек.
Пока всякие там туристы развлекаются почем зря на палубе боевого корабля, суровый экипаж крейсера несет суровую службу.
Драют палубу. Показывают язык.
Прогуливают молодых жён.
Спускают ялик на воду.
Куда их класть-то?
Пришёл старшой. Показывает, куда.
Ходят строем.
В общем, служат России. Под сенью Андреевского флага.
И можно было бы сказать, что на этом день закончился. Но это было бы неправдой. Ибо день плавно перетёк в ночь. И мне приснился
Сон про клинкетную дверь и прочее
Яркое солнце сменяется полумраком внутренней палубы. Я вхожу в котельный отсек, и паровая клинкетная дверь, словно резец гильотины, скользит вниз, отсекая меня от внешнего мира. Четыре часа вахты. Под ватерлинией. В наглухо запаянном гробу. В аду. В 70-тиградусной жаре.
Я берусь руками в грубых холщовых рукавицах за черенок угольной лопаты, поддеваю совком первую порцию антрацитового угля и отправляю в ненасытную прорву топки. Скольжу взглядом в полыхающее жерло вслед за горкой топлива и вижу, как жирно поблескивающий уголь мгновенно спекается в ноздреватый шлак, и вверх, к котлам, летит чистый жар, отобранный пламенем у лежалого углерода. Да, в моём аду будет вот так смертельно жарко.
Жар облизывает днище гигантского котла. В нём, о, я это знаю, я даже вижу это, - вечно кипящее море. В одном котле крутой кипяток. В другом студёная родниковая вода. В третьем парное молоко. Прыг в котёл - и там сварился. Стоп, это из другой сказки. Воды, как парное молоко, не бывает. Есть только кипяток да ледяная забортная вода, в которой нас всех и похоронят.
Пар рвётся из котла, ищет выход наружу, но он в ловушке. Выхода нет, только бег по трубам к приводам, к поршням. Толкать, толкать эти гигантские коленчатые валы, крутить маховики, давить на стенки цилиндров так, чтобы суки-манометры дрожали своими чёрными стрелками, как бесноватые на паперти - тонкими высохшими ручонками. Поймали, замуровали, демоны. Я сам демон, бойтесь водного пара, прорвавшегося наружу!
И я несусь по трубам вместе с адским раскалённым паром, врываюсь в узлы механизмов, с гудением и хохотом раскручиваю маховики. А в машинном отделении почти оглохший от вечного адского шума и лязга ходовой части машинист смотрит налитыми кровью глазами на указатель машинного телеграфа. Телеграф только что бодро отбил с "Полный вперед" на "Полный назад".
«Они что там, на мостике, мамкой с рук во младенчестве уронены? Так же нельзя. Сначала застопорить машину, а только потом пятиться назад. Ах, чорт! Я же на военном корабле, тут царь и Бог - дисциплина.
Ну, терпи, родимая! Двое нас, ты да "Олег", кто ж транспорты закроет? Если не мы, эти ироды узкоглазые заклюют кораблики, как стервятник цыплят. И сам не нажрётся, и жить не даст. Эх, Цусима!..»
Грохот и лязг уже невыносимы. Машина надрывно орёт, ей тяжело ворочать тремя винтами и сотнями тонн стали в тугой океанской волне. Да, в моём аду будет вот так же громко. Неприятный звук - абсолютное оружие. Ещё китайские ироды узкоглазые додумались из него пытку сделать. Тьфу!
И снова я возле топки (эй, режиссер, как там тебя, Морфей, или Морфий? А на капитанский мостик - не судьба, да?), я уже давно обнажена по пояс, но руки по-прежнему в рукавицах. А где мой бюст? Где, я спрашиваю, мой великолепный бюст второго размера? Но зато это точно мои руки, тонкие лапки в широких рукавичных раструбах болтаются, как карандаши в стакане. Сердце бухает, ломится в рёбра, в ушах гул от кровяного давления, в глазах только три контрольных точки - пылающая пасть топки, гора угля и стеклянная трубка измерителя уровня воды в котле. Рот пересох, губы спеклись, кажется, их можно разодрать только путём долгого отмачивания в холодной вкусной воде. Даже пот уже не струится. Высушили. А вот кому обезвоженной человееееченки! Хоть космонавтам на орбиту в качестве закуски отправляй. А фигли? Метаболизм-то одинаковый.
Всё равно мне не выйти отсюда до конца вахты. Паровая клинкетная дверь задраена наглухо. И все переборки герметичны, судовой крысе не протиснуться. И у других котлов - то же самое. И в машинном - то же. Все заперты клинкетными дверьми. Все и на дно пойдут. Вместе с кораблём. Стучи - не стучи, не выпустят. Только большой пузырь - остатний воздух - буруном вспенит то место, где мы уже померли. Так погибает боевой корабль. Со всем экипажем, сколько есть. Разве что господа офицеры с верхней палубы успеют спастись, но вряд ли, блаародство не велит...
"Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"! Сволочи, чистоплюи несчастные, блаародные идиоты! Вы же лучших мужиков гробили! Пять с лишним тысяч за сколько там часов морского боя?! И броненосный корабль за асторономическую цену в золотых рублях.
Фонтаном взлетает врезавшийся в воду тяжёлый сколько-то сот миллиметровый снаряд.
"Два кабельтовых, сажён двести, коммендор, ты уж пристреляйся что ль во имя отца и сына, а во имя святаго духа как есть попади".
"И передайте в Петербурх, что боеприпасы у нас давно кончились. Спасибо бабам матроским, что собирают для нас неразорвавшиеся снаряды".
"Шлёп"
***
Я точно помню, что в фильме после этой фразы Нахимову прилетела в глаз та самая роковая пуля, чуть было не накрывшая медным тазом Севастопольскую оборону. Но звук у неё был другой. Этакое «Цви-виить».
Медленно выныривая из яркого кошмара (ох, пересмотрела фильмиков со спецэффектами), я подползаю к правому борту и вглядываюсь в соседнюю кровать. Так и есть - то, чего я боялась в поезде, свершилось на ровном месте в гостиничном номере: Саня сполз вместе с одеялом и, ты гляди-ка, с подушкой на пол. И, не выходя из астрала, подпихнул подушку под голову, намереваясь провести остаток ночи на уютном полу.
Пришлось подхватить его под мышки и вытянуть со дна к себе на кровать. Через минуту мы устроились в позе «Ложки», и наследник продолжил сладко сопеть. А я продолжила отходить от просмотренного полнометражного кино «Из жизни парового военного флота России». Умиротворяющее тепло маленького существа под боком в конце концов убаюкало меня. Засыпая, я мурлыкала про себя рефрен из Фунтика: «Принимая как награду сердца маленького стук».
Продолжение следует
Глава первая. Начало путешествия
Глава вторая. Карнавал, Питер и гламур
***
Мы шли и шли по Невскому, потом по Дворцовой набережной, потом через Троицкий мост, потом еще по набережной...
И тут из газона, из-за леса, "из-за острова на стрежень" перед нами выросла ОНА, точнее, ОН - гвардейский крейсер первого ранга "Аврора".
Наверное, это произошло вовремя, а потому правильно - что я пришла, наконец, в это место. За все свои предыдущие многочисленные приезды в Питер я ни разу не была на этой стороне Петроградки, у этой пристани, на палубе этого плавучего бастиона. Рядом не стояла. Даже не нюхала. Только помню, как пела в детстве, не вполне понимая, о чём речь: "что тебе снится, крейсер аврора, в час когда утро встаёт на дневой". В смысле, на дневку оно встает. Выспалось потому что.
Глава третья. "Аврора".
А теперь у меня от этого величия в зобу дыханье спёрло, и так я и провела на крейсере почти три часа с комом в горле и мысленной сумятицей в голове. Чем-то веяло от это бронированной махины, "макета в натуральную величину", чем-то, что вряд ли создала истинная история корабля, но что свили вокруг него мириады человеческих сознаний, создавая Легенду, протянувшую нить от трехмачтового фрегата "Аврора" к его тёзке, застывшем на вечном приколе, словно храм на святом месте. Наверное, с таким же недоуменным замиранием сердца экзальтированные англичане и всякие там туристы всходили на палубу "Катти Сарк" (до того, как её спалили какие-то гады). Ну, чайный клипер, ну, последний в мире, и чё тут такого?! Ан нет, романтика морских путей и негласной гонки стремительных парусных громад так и шибает в мозг. Что уж говорить о Той Самой "Авроре", чей холостой выстрел вошёл в разряд событий, переломивших ход истории (наряду с фразой Железняка "Караул устал" и пулей Фани Каплан, хотя ни то, ни другое, увы, не выставляется). Одно слово - Эпоха.
Наследник тоже проникся происходящим...
На палубе. Под палубой. Под ватерлинией. В подсознании.
Мелкоте здесь раздолье, вне всякого сомнения. Все бронзовые детали отполированы их вездесущими лапами, пузами и попами.
Детали. Световые люки (вид снаружи и изнутри):
Радиомачта и спутниковая тарелка. Боевая (пониже) и ходовая (повыше) рубки.
Запасная лопасть винта (поздняя бронза). Корабельная именная рында. И... смерть.
А колокола в храме молчат. Безъязыкие потому что.
Шестивёсельный ял и многофункциональные ниши фальшборта.
Под палубой. Портрет первого командира "Авроры" Егорьева в паспарту из куска пробитой снарядом брони и обгорелых досок палубы. Такой вот подарок сделали семье погибшего каперранга боготворившие его матросы и офицеры после Цусимского сражения.
Кубрик (он же спальня, он же столовая, он же орудийная палуба):
Экскурсия ниже ватерлинии - к паровой машине.
Игры с машинным телеграфом:
СамЪ телеграфЪ.
Манометры и топки.
Ведро для отправки шлака за борт. Ёршик для прочистки топок и паровая клинкетная дверь, наглухо задраивавшая котельный отсек.
Пока всякие там туристы развлекаются почем зря на палубе боевого корабля, суровый экипаж крейсера несет суровую службу.
Драют палубу. Показывают язык.
Прогуливают молодых жён.
Спускают ялик на воду.
Куда их класть-то?
Пришёл старшой. Показывает, куда.
Ходят строем.
В общем, служат России. Под сенью Андреевского флага.
И можно было бы сказать, что на этом день закончился. Но это было бы неправдой. Ибо день плавно перетёк в ночь. И мне приснился
Сон про клинкетную дверь и прочее
Яркое солнце сменяется полумраком внутренней палубы. Я вхожу в котельный отсек, и паровая клинкетная дверь, словно резец гильотины, скользит вниз, отсекая меня от внешнего мира. Четыре часа вахты. Под ватерлинией. В наглухо запаянном гробу. В аду. В 70-тиградусной жаре.
Я берусь руками в грубых холщовых рукавицах за черенок угольной лопаты, поддеваю совком первую порцию антрацитового угля и отправляю в ненасытную прорву топки. Скольжу взглядом в полыхающее жерло вслед за горкой топлива и вижу, как жирно поблескивающий уголь мгновенно спекается в ноздреватый шлак, и вверх, к котлам, летит чистый жар, отобранный пламенем у лежалого углерода. Да, в моём аду будет вот так смертельно жарко.
Жар облизывает днище гигантского котла. В нём, о, я это знаю, я даже вижу это, - вечно кипящее море. В одном котле крутой кипяток. В другом студёная родниковая вода. В третьем парное молоко. Прыг в котёл - и там сварился. Стоп, это из другой сказки. Воды, как парное молоко, не бывает. Есть только кипяток да ледяная забортная вода, в которой нас всех и похоронят.
Пар рвётся из котла, ищет выход наружу, но он в ловушке. Выхода нет, только бег по трубам к приводам, к поршням. Толкать, толкать эти гигантские коленчатые валы, крутить маховики, давить на стенки цилиндров так, чтобы суки-манометры дрожали своими чёрными стрелками, как бесноватые на паперти - тонкими высохшими ручонками. Поймали, замуровали, демоны. Я сам демон, бойтесь водного пара, прорвавшегося наружу!
И я несусь по трубам вместе с адским раскалённым паром, врываюсь в узлы механизмов, с гудением и хохотом раскручиваю маховики. А в машинном отделении почти оглохший от вечного адского шума и лязга ходовой части машинист смотрит налитыми кровью глазами на указатель машинного телеграфа. Телеграф только что бодро отбил с "Полный вперед" на "Полный назад".
«Они что там, на мостике, мамкой с рук во младенчестве уронены? Так же нельзя. Сначала застопорить машину, а только потом пятиться назад. Ах, чорт! Я же на военном корабле, тут царь и Бог - дисциплина.
Ну, терпи, родимая! Двое нас, ты да "Олег", кто ж транспорты закроет? Если не мы, эти ироды узкоглазые заклюют кораблики, как стервятник цыплят. И сам не нажрётся, и жить не даст. Эх, Цусима!..»
Грохот и лязг уже невыносимы. Машина надрывно орёт, ей тяжело ворочать тремя винтами и сотнями тонн стали в тугой океанской волне. Да, в моём аду будет вот так же громко. Неприятный звук - абсолютное оружие. Ещё китайские ироды узкоглазые додумались из него пытку сделать. Тьфу!
И снова я возле топки (эй, режиссер, как там тебя, Морфей, или Морфий? А на капитанский мостик - не судьба, да?), я уже давно обнажена по пояс, но руки по-прежнему в рукавицах. А где мой бюст? Где, я спрашиваю, мой великолепный бюст второго размера? Но зато это точно мои руки, тонкие лапки в широких рукавичных раструбах болтаются, как карандаши в стакане. Сердце бухает, ломится в рёбра, в ушах гул от кровяного давления, в глазах только три контрольных точки - пылающая пасть топки, гора угля и стеклянная трубка измерителя уровня воды в котле. Рот пересох, губы спеклись, кажется, их можно разодрать только путём долгого отмачивания в холодной вкусной воде. Даже пот уже не струится. Высушили. А вот кому обезвоженной человееееченки! Хоть космонавтам на орбиту в качестве закуски отправляй. А фигли? Метаболизм-то одинаковый.
Всё равно мне не выйти отсюда до конца вахты. Паровая клинкетная дверь задраена наглухо. И все переборки герметичны, судовой крысе не протиснуться. И у других котлов - то же самое. И в машинном - то же. Все заперты клинкетными дверьми. Все и на дно пойдут. Вместе с кораблём. Стучи - не стучи, не выпустят. Только большой пузырь - остатний воздух - буруном вспенит то место, где мы уже померли. Так погибает боевой корабль. Со всем экипажем, сколько есть. Разве что господа офицеры с верхней палубы успеют спастись, но вряд ли, блаародство не велит...
"Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"! Сволочи, чистоплюи несчастные, блаародные идиоты! Вы же лучших мужиков гробили! Пять с лишним тысяч за сколько там часов морского боя?! И броненосный корабль за асторономическую цену в золотых рублях.
Фонтаном взлетает врезавшийся в воду тяжёлый сколько-то сот миллиметровый снаряд.
"Два кабельтовых, сажён двести, коммендор, ты уж пристреляйся что ль во имя отца и сына, а во имя святаго духа как есть попади".
"И передайте в Петербурх, что боеприпасы у нас давно кончились. Спасибо бабам матроским, что собирают для нас неразорвавшиеся снаряды".
"Шлёп"
***
Я точно помню, что в фильме после этой фразы Нахимову прилетела в глаз та самая роковая пуля, чуть было не накрывшая медным тазом Севастопольскую оборону. Но звук у неё был другой. Этакое «Цви-виить».
Медленно выныривая из яркого кошмара (ох, пересмотрела фильмиков со спецэффектами), я подползаю к правому борту и вглядываюсь в соседнюю кровать. Так и есть - то, чего я боялась в поезде, свершилось на ровном месте в гостиничном номере: Саня сполз вместе с одеялом и, ты гляди-ка, с подушкой на пол. И, не выходя из астрала, подпихнул подушку под голову, намереваясь провести остаток ночи на уютном полу.
Пришлось подхватить его под мышки и вытянуть со дна к себе на кровать. Через минуту мы устроились в позе «Ложки», и наследник продолжил сладко сопеть. А я продолжила отходить от просмотренного полнометражного кино «Из жизни парового военного флота России». Умиротворяющее тепло маленького существа под боком в конце концов убаюкало меня. Засыпая, я мурлыкала про себя рефрен из Фунтика: «Принимая как награду сердца маленького стук».
Продолжение следует
Глава первая. Начало путешествия
Глава вторая. Карнавал, Питер и гламур