Наброски. Делёж русского рынка. Неизбежное, печальное... яркое, отчаянное... Сукенников... Ницше...
Возможно, я вообще впервые в жизни сталкиваюсь с таким скандалом в прессе...
Но ведь мы же всё знаем... А я ничего не знал об интереснейшей личности. Этаким окольным путём знакомлюсь с Сукенниковым, а в дальнейшем попробую собрать весь материал о нём, который нахожу в интернете. Даже если поторопился... пока не поправят, буду считать автором статьи того самого Михаила Александровича Сукенникова.
1912. № 4 (22) Граммофонная жизнь. Источник: http://www.russian-records.com/index.php
Переписка, опубликованная в 21 номере
А "сборы" начну с такого фрагмента:
Русские в «Архиве Ницше».
К. М. Азадовский. Приводится по изданию: Фридрих Ницше и философия в России. СПб, 1999. С.109-129.
http://www.nietzsche.ru/biograf/bibliothek/russian-arxiv/
Более удачливым оказался публицист, драматург, переводчик и поэт Михаил Александрович Сукенников (1877-1948), которому - редкий случай среди русских посетителей «Архива» - удалось завязать с Элизабет Ницше более или менее длительные отношения. О своих встречах и разговорах с сестрой Ницше Сукенников оставил ряд печатных свидетельств, не попавших до сих пор, насколько известно, в поле зрения исследователей темы «Ницше и Россия».
О жизни М. А. Сукенникова сохранилось немного сведений. Фамилия его впервые появляется в печати в конце 1890-х годов, когда молодой человек, родом из Одессы, изучавший несколько лет медицину в Берлинском университете, приходит к выводу, что его призвание лежит в иной области22, и целиком отдается литературно-журнальной деятельности. Он становится берлинским сотрудником нескольких российских газет - одесских, московских и петербургских. Диапазон проблем, по которым высказывался Сукенников, довольно широк: от женского образования до антисемитизма23. В 1903 году Сукенников пишет послесловие к книжке М.Горького «Три рассказа», изданной в Берлине с подзаголовком «Воспрещены русской цензурой». На грани 1900-х и 1910-х годов, живя одно время в Москве и Петербурге, Сукенников принимает участие в театральных делах, сам пишет пьесы, иногда переводит (например, Г. Гауптмана). Немалый шум вызвала его полемическая книга под названием «Петербургская гниль. Точки над i» (Берлин, 1913), направленная против современных театральных нравов24. С началом войны Сукенников переселяется в Копенгаген; обличая в своих статьях шовинистическую русскую прессу, он поддерживает социалистические призывы к установлению мира. В Дании Сукенников остается до конца войны. Среди его сочинений той поры - изданный в Швеции памфлет о Ленине и Троцком, с подзаголовком «Кровавые дни в России»25 (агитация за мирную политику большевиков). Но вскоре Сукенников разочаровывается в большевизме. Вернувшись в 1920 году в Германию, он работает главным образом как журналист (в частности - радиожурналист), стараясь по возможности держаться в стороне от русской эмигрантской жизни. Его статьи печатаются и в датских газетах (Сукенников хорошо знал датский язык, часто наезжал в Данию). К сожалению, ни одно из начинаний не принесло Сукенникову должной известности, и до конца своей жизни, несмотря на изрядное количество публикаций (и в России, и за ее пределами), он так и остался, по существу, на периферии литературной жизни. После 1933 года, покинув Германию, он живет в Чехословакии. С 1938 года - в Дании.
Михаил Сукенников познакомился с сестрой философа в 1904 году. В одной из своих публикаций, связанных с посещением «Архива Ницше», он позднее рассказывал:
[115] «Посетив Веймар, чтобы исполнить мое давнишнее заветное желание: побродить по следам Гёте и Шиллера, я не замедлил, конечно, осмотреть архив Ницше и был приглашен г-жей Фёрстер-Ницше посетить ее. Это одна из тех женщин, которые умеют с первого же момента очаровать своей любезностью. Изящная, со вкусом одетая в реформированное платье, с свежей краской лица и без единого седого волоса на голове, она любезно выразила готовность отвечать на все вопросы, которые я хотел бы задать ей относительно жизни и творчества ее великого брата»26.
Однако о содержании своей беседы с сестрой Ницше Сукенников поведал миру лишь несколько лет спустя. Поводом к первой его публикации, помещенной в московской ежедневной газете «Раннее утро» (Сукенников значился одно время корреспондентом этой газеты), послужило, казалось бы, стороннее обстоятельство: кончина Полины Виардо, вызвавшая ряд откликов и в русской печати. «Мне хочется воспользоваться этими “днями воспоминаний” о Полине Виардо и ее великом благородном друге, - объяснял Сукенников, - чтобы передать один неопубликованный до сих пор эпизод, связывающий одним звеном три такие крупные личности, как Виардо, Тургенев и Ницше, - эпизод, рассказанный мне в 1904 г. в Веймаре сестрой философа “Заратустры” г-жей Фёрстер-Ницше»27. Далее следовал рассказ сестры Ницше, текст которого ниже воспроизводится полностью:
«Интерес к России проявился у моего брата очень рано, - говорила мне г-жа Фёрстер-Ницше в приемной Архива Ницше в Веймаре, - еще во время Крымской кампании. Мы с братом, тогда еще дети, живо интересовались севастопольской обороной и проявляли наши симпатии к севастопольским героям настолько шумно, что наш отец-пастор не раз прогонял нас из-за общего стола в детскую.
Юношей-студентом мой брат занимался композицией28. Тетрадь своих юношеских романсов он тщательно переписал и подарил мне. Эта тетрадь хранится здесь, в Архиве Ницше. Взгляните, вот написано его рукой: “Романс на слова Александра Пушкина”. Таких романсов на слова вашего русского поэта в этой юношеской тетради два29, и, по имеющимся у меня данным, стихотворная форма романсов принадлежит моему брату по подстрочному переводу кого-либо из его друзей30.
Однажды в Ницце мой брат выбирал в магазине книги и случайно обратил внимание на французский перевод “Мертвого дома” Достоевского31. Эта книга была для моего брата откровением, и с той поры он читал все немногое, что появлялось на французском и немецком языках из русской литературы. В беседах со мной он неоднократно говорил о произведениях Тургенева32 и Достоевского, в Семидесятых годах он чрезвычайно интересовался нигилистическим движением в России. До чего значителен был интерес Ницше к этим течениям, показывает хотя бы то, что в его бумагах имеется большой “Дневник нигилиста”, который будет со временем мною опубликован33.
Мой брат знал и ценил произведения Тургенева, когда им привелось встретиться и познакомиться. Это произошло при следующих обстоятельствах. Мы с братом не виделись довольно продолжительное время и условились встретиться в Баден-Бадене. Я ждала с нетерпением этой встречи, потому что брат мой только что был на открытии Байрейтского театра и был полон впечатлений34. Отношение [116] моего брата к Вагнеру и Байрейту было самое восторженное, и он рассказывал, рассказывал мне без конца.
Однажды мы сидели на одной из скамеек баден-баденского парка, и брат продолжал делиться со мной байрейтскими впечатлениями. Каково же было наше удивление, когда неподалеку от нас остановился какой-то высокий стройный старик с выхоленной бородой и стал явно прислушиваться к нашему разговору. Старик, привлеченный, по-видимому, частым упоминанием имен Вагнера и Байрейта, стоял, опершись одной рукой на палку, а другую даже прикладывал к уху, чтобы лучше расслышать рассказ брата.
Мой брат вспыхнул, но я его успокоила тем, что странный незнакомец, по-видимому, чрезвычайно интересуется Байрейтом, если позволяет себе такую бестактность. Спустя день-два мы сидели с братом в кафе, когда тот же старик прошел мимо нас в сопровождении какой-то дамы. Брат позвал кельнера и спросил его, кто этот господин. Можете себе представить наше изумление, когда кельнер сказал:
- Это русский писатель Иван Тургенев и французская певица Полина Виардо.
Брат прямо-таки разгорелся. Он был очень гордый и самолюбивый. Но он хотел познакомиться с Тургеневым. В вилле Виардо35 собирался тогда умственный и духовный цвет баден-баденских курортных гостей. Мой брат поступился принципами и добился приглашения - при его тогда уже известном имени36 это было нетрудно. Там, в вилле Виардо, мой брат познакомился и беседовал с Тургеневым. К сожалению, я не знаю содержания их беседы, так как, повидавшись с братом, уехала из Баден-Бадена. И в бумагах брата не сохранилось следов этой беседы. Но мой брат всегда сохранял благоговейное отношение к Тургеневу и все ожидал, что Полина Виардо пришлет ему, как обещала, новые произведения русского романиста».
Эти откровения сестры Ницше, не лишенные сенсационного привкуса, порождают, естественно, ряд сомнений, особенно в части, относящейся к Тургеневу и Виардо. Дело не только в мелких неточностях, кои, впрочем, существенны. Так, например, Тургенев в 1876 году находился в Баден-Бадене всего два дня: с 29 по 31 мая 1876 года37; в августе и сентябре этого года его в Баден-Бадене вообще не было, как, видимо, и Ницше, вернувшегося из Байрейта непосредственно в Базель (это следует из его переписки38). Недоверие к воспоминаниям Фёрстер-Ницше возникает также при сличении цитированного текста с тем, что рассказала об этой встрече... сама Элизабет в своей биографии Ницше - за много лет до беседы с русским журналистом.
Вот этот отрывок.
«Весной 1875 года, незадолго до Пасхи, я была с ним вместе (имеется в виду Ф.Ницше. - К. А.) в Баден-Бадене <...> В течение всего нашего пребывания в Баден-Бадене мы говорили исключительно о Вагнерах39. С конца февраля до начала апреля я гостила у них в Байрейте и была преисполнена почтения к этой гениальной паре.<...>
В Баден-Бадене я впервые заметила, что мой брат - при всем своем восхищении Вагнером и Козимой - высказывал о некоторых понятиях искусства свое мнение, отличное от взглядов обоих. Однажды мы сидели в парке, и в то время как Фритц40 живо обсуждал такого рода идеи, я вдруг заметила, что за кустом [117] сидит какой-то господин, облокотившийся на спинку скамейки, и, повернувшись в нашу сторону, внимательно прислушивается к нам. Это был Тургенев, фотографию которого я как раз утром внимательно разглядывала в одной витрине. Увидев, что мы заметили, как он подслушивает, он поднялся и, вежливо поздоровавшись, прошел мимо нас. Нам же больше всего хотелось узнать, в какой степени Тургенев понимает по-немецки. “Хорошо, что он не знает, кто мы такие, - сказал Фриц, - а то наш разговор мог бы, в конце концов, дойти до ушей Вагнера, а это было бы крайне досадно”»41.
Впрочем, этот эпизод тоже вызывает сильные сомнения. В феврале и марте 1875 года Э. Фёрстер-Ницше действительно была в Байрейте и общалась с Вагнерами (их очное знакомство восходит к июлю 1870 года42). Сам Ницше в те месяцы 1875 года находился не в Баден-Бадене, а в Базеле; Тургенев же, со своей стороны, провел тогда в Баден-Бадене всего два дня - 30 мая и 1 июня 1875 года - на пути в Карлсбад43.
Таким образом, встреча с Тургеневым (не говоря уже о Полине Виардо), о чем столь доверительно поведала Э. Фёрстер-Ницше русскому гостю, вряд ли могла иметь место весной 1875 или в августе-сентябре 1876 года, как и в более ранний период44. Весь рассказ в высшей степени недостоверен.
Сличая оба отрывка, можно, однако, без труда восстановить «творческий метод» Элизабет и видеть, как невинный, по сути, сюжет обрастает в ее изложении деталями - причем, выстроенными не случайным образом. Э. Фёрстер-Ницше чувствовала, что между автором «Отцов и детей», открывшим Западу «русский нигилизм», и философией ее брата, «убежденного нигилиста», существует внутренняя связь (эта тема и поныне обсуждается в научной литературе45). О влечении Ницше к русской литературе в целом ей было также хорошо известно. Определенную роль сыграло, возможно, и другое обстоятельство: как раз в тот период (в октябре 1875 года) с Тургеневым лично познакомился Пауль Рэ46, который, нетрудно предположить, рассказывал затем в Базеле об этой встрече и Ницше, и его сестре. Ницше явно тянулся к Тургеневу, искал с ним встречи («благоговейное отношение», о котором упоминает Э. Фёрстер-Ницше, не представляется преувеличением). Л. Андреас-Саломе вспоминает, что в 1882 году, когда сложился их «тройственный союз», обсуждалось и было найдено место их совместного пребывания - Париж, «где Ницше хотелось посещать какие-то лекции и где у Пауля Рэ уже ранее, а у меня благодаря Петербургу установились отношения с Иваном Тургеневым»47. Думается, что именно желание молодого Ницше познакомиться с Тургеневым и побудило Э. Фёрстер-Ницше сочинить историю их мнимой встречи.
Взаимоотношения Сукенникова с «Архивом Ницше» отнюдь не ограничиваются его визитом в 1904 году. Опубликовав в русской печати, хотя и не сразу, содержание своей беседы с Элизабет, Сукенников отправил несколько газетных вырезок в Веймар. «Моя статья “Ницше и Пушкин”, содержанием которой я обязан нашей беседе в 1904 году, - писал он Э. Фёрстер-Ницше, явно переоценивая значимость своей публикации, - печатается во всех русских газетах»48. Спустя много лет, весной 1922 года, Сукенников вновь посещает «Архив». Воодушевленный увиденным (работа «Архива» разворачивалась в то время с особой интенсивностью), [118] Сукенников обещает регулярно присылать в Веймар русские публикации, связанные с Ницше, и в течение некоторого времени выступает в роли, так сказать, внештатного русского сотрудника или корреспондента «Архива Ницше». Сохранилось несколько его писем в «Архиве Ницше» за этот период. Приводим первое из них (судя по содержанию, апрель 1923 года):
«Уважаемые господа,
когда весной прошлого года я имел честь быть принятым госпожой Фёрстер-Ницше и после недолгой беседы с ней осмотрел в сопровождении одного из сотрудников помещения Архива, я как русский писатель предложил руководству Архива, что буду присылать в Архив русские газеты, в которых упоминается - в той или иной связи - имя Ницше. С тех пор я отправил уже несколько газет, неизменно подчеркивая в них нужные места. Намереваясь и в будущем продолжать эту деятельность, я не прошу вас каждый раз подтверждать получение материалов, но хотел бы по возможности знать о том, насколько ценны и желательны для Архива такого рода материалы.
С уважением
М. Сукенников»49 .
Но снова проходит немалый срок (семь лет!), прежде чем Сукенников решается предать гласности содержание своей второй беседы с Э. Фёрстер-Ницше. На этот раз публикация получает заголовок «Ницше, Достоевский и Тургенев. Разговор с сестрой Ницше». В том, что касается Тургенева, Сукенников пересказывает (или, возможно, это было повторено самой Фёрстер-Ницше, у которой сложились со временем известные стереотипы в отношении ее брата) содержание их первой беседы: встреча состоялась якобы в Баден-Бадене сразу же после первого Байрейтского фестиваля; Тургенев, заинтересовавшись рассказом Ницше, стал искать с ним встречи; и т. д. Появляются, впрочем, и новые небезынтересные детали. Приводим фрагменты этой публикации:
«Ничего не изменилось в этом зале с тех пор, как я, уже примерно лет двадцать тому назад, впервые посетил сестру творца Заратустры: под стеклом - музыкальные композиции юного Ницше, нотная тетрадь открыта на той же странице, что глубоко врезалась в мою память: пушкинский романс, положенный Ницше на музыку; на том же месте, что и тогда, - сабля Ницше, которую он, будучи санитаром, носил в кампанию 1866 года; над диваном - прекрасная фотография Георга Брандеса с дарственной надписью великому философу - Брандес был одним из первых, кто понял Ницше и объяснил его своим современникам; на полках - множество книг, которые Ницше считал своими, которые читал, к которым прикасался и на переплетах которых ежедневно задерживался его взгляд.
В зал вошла госпожа Фёрстер-Ницше, невысокого роста, одетая несколько старомодно, с красивыми, очень ухоженными руками и свежими чертами лица, по которым никак не скажешь, что этой женщине скоро исполнится восемьдесят.
“Вы ведь были у нас однажды”, - приветствовала она меня в свойственной ей непосредственной манере.
"Да, ровно восемнадцать лет тому назад".
[119] “Потом Вы прислали нам статью. К сожалению, мы не смогли ее прочесть, но хотим поблагодарить Вас задним числом”.
Пораженный силой ее памяти, я напомнил госпоже Фёрстер-Ницше о вопросе, который обсуждался во время моего первого посещения: принадлежит ли Ницше “Дневник нигилиста”, обнаруженный в его бумагах?
“Мы отыскали эту рукопись, - сказала мне госпожа Фёрстер-Ницше. - Это произведение моего брата. Сперва мы были не вполне уверены, поскольку название «Дневник нигилиста» слишком напоминало о нигилистической литературе, характерной для того времени. Мы обнаружили в этом произведении известные переклички с нигилистическими воззрениями, и мы, я и мои сотрудники, были одно время склонны считать эту рукопись переводом, правда, не с русского, а с французского языка. Но тщательное изучение остальной, тогда еще не опубликованной части наследия Ницше привело нас, в конце концов, к выводу, что мы имеем дело с его самостоятельным произведением. И в качестве такового мы и напечатали его в томе «Воля к власти»50.
Произведения Достоевского мой брат знал поверхностно. Во всяком случае, в его библиотеке не было ни одной книги Достоевского, но это отнюдь не означает, что он не читал Достоевского или трудов о его мировоззрении, уже тогда появившихся на немецком и французском языке. Сходство различных направлений мысли у Достоевского и Ницше давно занимает научно-литературный мир. Так и останется, вероятно, вечной загадкой, испытал ли мой брат влияние Достоевского или же идеи этих двух гениев развивались совершенно независимо друг от друга, хотя и в таких внешне различных формах»51.
Рассказ М. Сукенникова о посещении «Архива» завершается следующим пассажем:
«Госпожа Фёрстер-Ницше извинилась и, сославшись на легкую усталость, удалилась в свою комнату. Мое знакомство с помещениями Архива взял на себя майор Келер52. Мы еще раз осмотрели все реликвии, имеющие отношение к жизни Ницше и хранящиеся в его Архиве, многочисленные книги, возникшие благодаря сочинениям Ницше, и завершили наш обход в помещении Архива, где секретарша собирает и регистрирует сотни вырезок и десятки книг, ежедневно поступающих сюда со всех концов света и связанных так или иначе с произведениями и мыслями Ницше. Нам не показали только комнату, в которой умер Ницше.
“Ключи находятся у госпожи Фёрстер-Ницше, - разъяснил нам майор Келер, - и она выразила желание, чтобы эта комната открылась для посетителей лишь после ее кончины. Ее очень взволнует, если кто-нибудь перешагнет через порог этого святилища...”»53
Рассказы Э. Фёрстер-Ницше, опять-таки при надуманности многих деталей (прежде всего - «тургеневский» сюжет), не лишены, тем не менее, известного интереса. Сомнительное, как обычно, сочетается у сестры Ницше с вероятным и даже достоверным. Музыкальная обработка пушкинского стихотворения, история «Дневника нигилиста», наконец, ее отзыв (в целом, как представляется, - довольно точный) о влиянии Достоевского на Ницше («вечная загадка») - эти свидетельства нельзя не учитывать в дальнейшем при изучении темы «Ницше и Россия».
3
[120] Возникает вопрос: а насколько точно передал Сукенников содержание своих бесед с Фёрстер-Ницше?
Конечно, тот факт, что все указанные публикации Сукенникова состоялись при жизни Элизабет и даже были посланы ей, свидетельствует в пользу их достоверности, пусть относительной. Но есть одно обстоятельство, которое серьезным образом ставит под сомнение либо журналистскую репутацию Сукенникова, либо, по крайней мере, надежность его памяти.
Дело в том, что много позднее, уже по окончании Второй мировой войны, Сукенников вновь выступил в печати с рассказами о своих встречах с сестрой философа, опубликовав их на этот раз в датской газете «Morgenbladet». Этот очерк содержит ряд новых, весьма любопытных сообщений, причем одно из них - заведомо ложное: Сукенников утверждает, что был в доме Ницше не дважды, а трижды, и в первый раз якобы - еще при жизни философа.
В конце прошлого столетия, вспоминает Сукенников, к нему, тогда еще студенту-медику в Берлине, обратился М. М. Филиппов, редактор петербургского журнала «Научное обозрение», и просил его получить от госпожи Фёрстер-Ницше разрешение на публикацию нескольких неизданных текстов Ницше. С этой целью, пишет далее Сукенников, он и отправился в Веймар, где встретился с Фёрстер-Ницше, которая ничуть не возражала против публикации в русском журнале. Во время их разговора в комнату вошел Ницше. Не обращая внимания на гостя, он взял какую-то книгу и стал читать, держа ее перевернутой. Сукенникова поразил вид Ницше: он был свеже выбрит и казался ухоженным, но взгляд его пустых глаз выражал печаль.
Рассказ этот нельзя признать полностью вымышленным. Ученый-математик, философ, автор многих научных и научно-популярных работ Михаил Михайлович Филиппов (1858-1903) был в свое время столь же хорошо известен, как и основанный им философско-литературный журнал «Научное обозрение» (1894- 1903) - либеральное и даже «передовое» для своего времени издание; в нем появлялись работы Маркса, Ленина (под псевдонимом - Н. Ильин), Плеханова, Засулич, Коллонтай и др.54 Начиная с середины 1890-х годов журнал проявляет определенный интерес к Ницше. Именно в этом журнале печатается в 1897 году первая в России статья с описанием веймарского дома, где только что поселился философ55. В 1901 году Филиппов помещает в журнале собственную статью, посвященную Ницше56, а в седьмой и восьмой книжках за тот же год - перевод писем Ницше к его другу Карлу фон Герсдорфу (публиковавшихся начиная с 1900 года в Германии). Возможно, по данному поводу Филиппов и обращался в свое время к Э. Фёрстер-Ницше как издательнице и наследнице Ницше, используя для этого свое знакомство с Сукенниковым, который еще в 1898 году напечатал в «Научном обозрении» (№ 2) статью о распространении университетского образования в Европе. В этой части воспоминания Сукенникова представляются более или менее правдоподобными.
Однако весь эпизод, связанный с поездкой Сукенникова в Веймар, состоявшейся якобы при жизни Ницше (другими словами, не позже августа 1900 года), [121] следует признать нереальным. Он полностью противоречит тому, что Сукенников заявлял, причем неоднократно, в своих более ранних очерках (например, о своем «давнишнем заветном желании» побродить по следам Гёте и Шиллера, осуществившемся лишь в 1904 году, и т.п.).
О дальнейших воспоминаниях, повествующих о втором и третьем пребываниях Сукенникова в «Архиве Ницше» (второе - «летом 1904 года», третье - «спустя почти двадцать лет»), можно сказать, что они отчасти перекликаются с содержанием предыдущих публикаций, отчасти - опровергаются ими. Разговор Сукенникова и сестры Ницше в 1904 году посвящен, естественно, Пушкину и Тургеневу. По поводу пушкинских стихов, вспоминает Сукенников, Фёрстер-Ницше якобы сказала ему, что Ницше знал их в переводе Фридриха Боденштедта (ср. с ее же словами, приведенными Сукенниковым в статье 1912 года). Далее она произносит: «Мой брат купил книгу и читал ее несколько раз. Не все ему нравилось. Ни патриотические, почти шовинистические, ни типично русские стихотворения Пушкина не вызвали у него восхищения. Но стихи о любви очаровали моего брата своей искренностью и тонкими нюансами».
Что касается Тургенева и Ницше, то читателям вновь предлагается история их «встречи» в баден-баденском парке. Правда, на этот раз Ницше рассказывает сестре о своих впечатлениях от премьеры оперы Вагнера «Тристан и Изольда» в Байрейтском театре57, а Тургенев на расстоянии «подслушивает» их разговор. Потом Тургенев и Ницше встречаются на частной вилле и вступают в спор: Тургенев прославляет «идеал красоты», а Ницше - «красоту власти». Тургеневу, оказывается, трудно возражать своему собеседнику на немецком языке, но за него вступается одна из дам, утверждая, что «тысячи русских девушек переделали свою жизнь по идеалу писателя». Далее Ницше начинает говорить о Достоевском, «у которого он часто замечал отблески собственных идей».
Фрагмент из книги
Описание третьего визита обогащено в варианте 1945 года подробным разговором о Георге Брандесе, «прекрасную фотографию» которого с дарственной надписью Ницше Сукенников отметил еще при своем посещении в 1922 году Сукенников сказал, что ему доводилось слышать лекции Брандеса в Копенгагене во время войны. Сестра Ницше перебивает его возгласами вроде: «Он был нашим вождем»; «Он - наш мастер». Она прибавляет: «Не могу себе представить развитие моего брата, если бы Георг Брандес не ввел его своей верной рукой в литературу». После разговора на тему «Брандес и Чехословакия» речь заходит о поездке Брандеса в Россию58. Фёрстер-Ницше спрашивает, посетил ли Брандес Толстого в Ясной Поляне. Нет, отвечает Сукенников, но они познакомились в Москве в литературном салоне госпожи Хин59.
В разговоре принимали участие «профессор из Бонна» и д-р Элер (см. примеч. 52). Профессор заметил, что до сих пор не знал, что Брандес - еврей. Фёрстер-Ницше уверяет, что ее брат никогда не высказывался против евреев и что якобы враждебное отношение Вагнера к евреям было причиной того, что Ницше, в конце концов, порвал с ним. Когда Элизабет Фёрстер умерла, сообщает Сукенников в заключительной части своего очерка, то Гитлер выразил желание участвовать в небольшой церемонии у ее гроба, и в связи с этим фотография Брандеса была снята со стены60.
[122] Так, явные недостоверности, восходящие к Элизабет Фёрстер-Ницше, усугубляются несовпадениями в разных редакциях текста, принадлежащего перу Сукенникова. Впрочем, последний, в отличие от Элизабет, конечно, не создавал «своего» Ницше. От его воспоминаний 1945 года остается, вообще говоря, противоречивое впечатление. С одной стороны, Сукенников словно стремится «дорассказать», дополнить свои очерки теми деталями, о коих ранее умолчал. С другой стороны, мы имеем дело и с явным сочинительством (первый визит, «спор» Ницше с Тургеневым). Быть может, мемуаристу, уже вступившему в преклонный возраст, хотелось оставить по себе память как о человеке, лицезревшем «самого Ницше»? Или же за давностью лет Сукенников попросту «запамятовал» и дату своего первого путешествия в Веймар, и рассказы словоохотливой Фёрстер-Ницше, и, не имея перед собой в 1940-е годы собственных старых публикаций, многое перепутал? Случай нередкий и весьма характерный для мемуарного жанра, в котором достоверные сведения почти неизбежно смешиваются с домыслами.
...
Что мы можем почитать в РГБ и в РНБ, вернее, что я не могу почитать.
РГБ
РНБ
Но ведь мы же всё знаем... А я ничего не знал об интереснейшей личности. Этаким окольным путём знакомлюсь с Сукенниковым, а в дальнейшем попробую собрать весь материал о нём, который нахожу в интернете. Даже если поторопился... пока не поправят, буду считать автором статьи того самого Михаила Александровича Сукенникова.
1912. № 4 (22) Граммофонная жизнь. Источник: http://www.russian-records.com/index.php
Переписка, опубликованная в 21 номере
А "сборы" начну с такого фрагмента:
Русские в «Архиве Ницше».
К. М. Азадовский. Приводится по изданию: Фридрих Ницше и философия в России. СПб, 1999. С.109-129.
http://www.nietzsche.ru/biograf/bibliothek/russian-arxiv/
Более удачливым оказался публицист, драматург, переводчик и поэт Михаил Александрович Сукенников (1877-1948), которому - редкий случай среди русских посетителей «Архива» - удалось завязать с Элизабет Ницше более или менее длительные отношения. О своих встречах и разговорах с сестрой Ницше Сукенников оставил ряд печатных свидетельств, не попавших до сих пор, насколько известно, в поле зрения исследователей темы «Ницше и Россия».
О жизни М. А. Сукенникова сохранилось немного сведений. Фамилия его впервые появляется в печати в конце 1890-х годов, когда молодой человек, родом из Одессы, изучавший несколько лет медицину в Берлинском университете, приходит к выводу, что его призвание лежит в иной области22, и целиком отдается литературно-журнальной деятельности. Он становится берлинским сотрудником нескольких российских газет - одесских, московских и петербургских. Диапазон проблем, по которым высказывался Сукенников, довольно широк: от женского образования до антисемитизма23. В 1903 году Сукенников пишет послесловие к книжке М.Горького «Три рассказа», изданной в Берлине с подзаголовком «Воспрещены русской цензурой». На грани 1900-х и 1910-х годов, живя одно время в Москве и Петербурге, Сукенников принимает участие в театральных делах, сам пишет пьесы, иногда переводит (например, Г. Гауптмана). Немалый шум вызвала его полемическая книга под названием «Петербургская гниль. Точки над i» (Берлин, 1913), направленная против современных театральных нравов24. С началом войны Сукенников переселяется в Копенгаген; обличая в своих статьях шовинистическую русскую прессу, он поддерживает социалистические призывы к установлению мира. В Дании Сукенников остается до конца войны. Среди его сочинений той поры - изданный в Швеции памфлет о Ленине и Троцком, с подзаголовком «Кровавые дни в России»25 (агитация за мирную политику большевиков). Но вскоре Сукенников разочаровывается в большевизме. Вернувшись в 1920 году в Германию, он работает главным образом как журналист (в частности - радиожурналист), стараясь по возможности держаться в стороне от русской эмигрантской жизни. Его статьи печатаются и в датских газетах (Сукенников хорошо знал датский язык, часто наезжал в Данию). К сожалению, ни одно из начинаний не принесло Сукенникову должной известности, и до конца своей жизни, несмотря на изрядное количество публикаций (и в России, и за ее пределами), он так и остался, по существу, на периферии литературной жизни. После 1933 года, покинув Германию, он живет в Чехословакии. С 1938 года - в Дании.
Михаил Сукенников познакомился с сестрой философа в 1904 году. В одной из своих публикаций, связанных с посещением «Архива Ницше», он позднее рассказывал:
[115] «Посетив Веймар, чтобы исполнить мое давнишнее заветное желание: побродить по следам Гёте и Шиллера, я не замедлил, конечно, осмотреть архив Ницше и был приглашен г-жей Фёрстер-Ницше посетить ее. Это одна из тех женщин, которые умеют с первого же момента очаровать своей любезностью. Изящная, со вкусом одетая в реформированное платье, с свежей краской лица и без единого седого волоса на голове, она любезно выразила готовность отвечать на все вопросы, которые я хотел бы задать ей относительно жизни и творчества ее великого брата»26.
Однако о содержании своей беседы с сестрой Ницше Сукенников поведал миру лишь несколько лет спустя. Поводом к первой его публикации, помещенной в московской ежедневной газете «Раннее утро» (Сукенников значился одно время корреспондентом этой газеты), послужило, казалось бы, стороннее обстоятельство: кончина Полины Виардо, вызвавшая ряд откликов и в русской печати. «Мне хочется воспользоваться этими “днями воспоминаний” о Полине Виардо и ее великом благородном друге, - объяснял Сукенников, - чтобы передать один неопубликованный до сих пор эпизод, связывающий одним звеном три такие крупные личности, как Виардо, Тургенев и Ницше, - эпизод, рассказанный мне в 1904 г. в Веймаре сестрой философа “Заратустры” г-жей Фёрстер-Ницше»27. Далее следовал рассказ сестры Ницше, текст которого ниже воспроизводится полностью:
«Интерес к России проявился у моего брата очень рано, - говорила мне г-жа Фёрстер-Ницше в приемной Архива Ницше в Веймаре, - еще во время Крымской кампании. Мы с братом, тогда еще дети, живо интересовались севастопольской обороной и проявляли наши симпатии к севастопольским героям настолько шумно, что наш отец-пастор не раз прогонял нас из-за общего стола в детскую.
Юношей-студентом мой брат занимался композицией28. Тетрадь своих юношеских романсов он тщательно переписал и подарил мне. Эта тетрадь хранится здесь, в Архиве Ницше. Взгляните, вот написано его рукой: “Романс на слова Александра Пушкина”. Таких романсов на слова вашего русского поэта в этой юношеской тетради два29, и, по имеющимся у меня данным, стихотворная форма романсов принадлежит моему брату по подстрочному переводу кого-либо из его друзей30.
Однажды в Ницце мой брат выбирал в магазине книги и случайно обратил внимание на французский перевод “Мертвого дома” Достоевского31. Эта книга была для моего брата откровением, и с той поры он читал все немногое, что появлялось на французском и немецком языках из русской литературы. В беседах со мной он неоднократно говорил о произведениях Тургенева32 и Достоевского, в Семидесятых годах он чрезвычайно интересовался нигилистическим движением в России. До чего значителен был интерес Ницше к этим течениям, показывает хотя бы то, что в его бумагах имеется большой “Дневник нигилиста”, который будет со временем мною опубликован33.
Мой брат знал и ценил произведения Тургенева, когда им привелось встретиться и познакомиться. Это произошло при следующих обстоятельствах. Мы с братом не виделись довольно продолжительное время и условились встретиться в Баден-Бадене. Я ждала с нетерпением этой встречи, потому что брат мой только что был на открытии Байрейтского театра и был полон впечатлений34. Отношение [116] моего брата к Вагнеру и Байрейту было самое восторженное, и он рассказывал, рассказывал мне без конца.
Однажды мы сидели на одной из скамеек баден-баденского парка, и брат продолжал делиться со мной байрейтскими впечатлениями. Каково же было наше удивление, когда неподалеку от нас остановился какой-то высокий стройный старик с выхоленной бородой и стал явно прислушиваться к нашему разговору. Старик, привлеченный, по-видимому, частым упоминанием имен Вагнера и Байрейта, стоял, опершись одной рукой на палку, а другую даже прикладывал к уху, чтобы лучше расслышать рассказ брата.
Мой брат вспыхнул, но я его успокоила тем, что странный незнакомец, по-видимому, чрезвычайно интересуется Байрейтом, если позволяет себе такую бестактность. Спустя день-два мы сидели с братом в кафе, когда тот же старик прошел мимо нас в сопровождении какой-то дамы. Брат позвал кельнера и спросил его, кто этот господин. Можете себе представить наше изумление, когда кельнер сказал:
- Это русский писатель Иван Тургенев и французская певица Полина Виардо.
Брат прямо-таки разгорелся. Он был очень гордый и самолюбивый. Но он хотел познакомиться с Тургеневым. В вилле Виардо35 собирался тогда умственный и духовный цвет баден-баденских курортных гостей. Мой брат поступился принципами и добился приглашения - при его тогда уже известном имени36 это было нетрудно. Там, в вилле Виардо, мой брат познакомился и беседовал с Тургеневым. К сожалению, я не знаю содержания их беседы, так как, повидавшись с братом, уехала из Баден-Бадена. И в бумагах брата не сохранилось следов этой беседы. Но мой брат всегда сохранял благоговейное отношение к Тургеневу и все ожидал, что Полина Виардо пришлет ему, как обещала, новые произведения русского романиста».
Эти откровения сестры Ницше, не лишенные сенсационного привкуса, порождают, естественно, ряд сомнений, особенно в части, относящейся к Тургеневу и Виардо. Дело не только в мелких неточностях, кои, впрочем, существенны. Так, например, Тургенев в 1876 году находился в Баден-Бадене всего два дня: с 29 по 31 мая 1876 года37; в августе и сентябре этого года его в Баден-Бадене вообще не было, как, видимо, и Ницше, вернувшегося из Байрейта непосредственно в Базель (это следует из его переписки38). Недоверие к воспоминаниям Фёрстер-Ницше возникает также при сличении цитированного текста с тем, что рассказала об этой встрече... сама Элизабет в своей биографии Ницше - за много лет до беседы с русским журналистом.
Вот этот отрывок.
«Весной 1875 года, незадолго до Пасхи, я была с ним вместе (имеется в виду Ф.Ницше. - К. А.) в Баден-Бадене <...> В течение всего нашего пребывания в Баден-Бадене мы говорили исключительно о Вагнерах39. С конца февраля до начала апреля я гостила у них в Байрейте и была преисполнена почтения к этой гениальной паре.<...>
В Баден-Бадене я впервые заметила, что мой брат - при всем своем восхищении Вагнером и Козимой - высказывал о некоторых понятиях искусства свое мнение, отличное от взглядов обоих. Однажды мы сидели в парке, и в то время как Фритц40 живо обсуждал такого рода идеи, я вдруг заметила, что за кустом [117] сидит какой-то господин, облокотившийся на спинку скамейки, и, повернувшись в нашу сторону, внимательно прислушивается к нам. Это был Тургенев, фотографию которого я как раз утром внимательно разглядывала в одной витрине. Увидев, что мы заметили, как он подслушивает, он поднялся и, вежливо поздоровавшись, прошел мимо нас. Нам же больше всего хотелось узнать, в какой степени Тургенев понимает по-немецки. “Хорошо, что он не знает, кто мы такие, - сказал Фриц, - а то наш разговор мог бы, в конце концов, дойти до ушей Вагнера, а это было бы крайне досадно”»41.
Впрочем, этот эпизод тоже вызывает сильные сомнения. В феврале и марте 1875 года Э. Фёрстер-Ницше действительно была в Байрейте и общалась с Вагнерами (их очное знакомство восходит к июлю 1870 года42). Сам Ницше в те месяцы 1875 года находился не в Баден-Бадене, а в Базеле; Тургенев же, со своей стороны, провел тогда в Баден-Бадене всего два дня - 30 мая и 1 июня 1875 года - на пути в Карлсбад43.
Таким образом, встреча с Тургеневым (не говоря уже о Полине Виардо), о чем столь доверительно поведала Э. Фёрстер-Ницше русскому гостю, вряд ли могла иметь место весной 1875 или в августе-сентябре 1876 года, как и в более ранний период44. Весь рассказ в высшей степени недостоверен.
Сличая оба отрывка, можно, однако, без труда восстановить «творческий метод» Элизабет и видеть, как невинный, по сути, сюжет обрастает в ее изложении деталями - причем, выстроенными не случайным образом. Э. Фёрстер-Ницше чувствовала, что между автором «Отцов и детей», открывшим Западу «русский нигилизм», и философией ее брата, «убежденного нигилиста», существует внутренняя связь (эта тема и поныне обсуждается в научной литературе45). О влечении Ницше к русской литературе в целом ей было также хорошо известно. Определенную роль сыграло, возможно, и другое обстоятельство: как раз в тот период (в октябре 1875 года) с Тургеневым лично познакомился Пауль Рэ46, который, нетрудно предположить, рассказывал затем в Базеле об этой встрече и Ницше, и его сестре. Ницше явно тянулся к Тургеневу, искал с ним встречи («благоговейное отношение», о котором упоминает Э. Фёрстер-Ницше, не представляется преувеличением). Л. Андреас-Саломе вспоминает, что в 1882 году, когда сложился их «тройственный союз», обсуждалось и было найдено место их совместного пребывания - Париж, «где Ницше хотелось посещать какие-то лекции и где у Пауля Рэ уже ранее, а у меня благодаря Петербургу установились отношения с Иваном Тургеневым»47. Думается, что именно желание молодого Ницше познакомиться с Тургеневым и побудило Э. Фёрстер-Ницше сочинить историю их мнимой встречи.
Взаимоотношения Сукенникова с «Архивом Ницше» отнюдь не ограничиваются его визитом в 1904 году. Опубликовав в русской печати, хотя и не сразу, содержание своей беседы с Элизабет, Сукенников отправил несколько газетных вырезок в Веймар. «Моя статья “Ницше и Пушкин”, содержанием которой я обязан нашей беседе в 1904 году, - писал он Э. Фёрстер-Ницше, явно переоценивая значимость своей публикации, - печатается во всех русских газетах»48. Спустя много лет, весной 1922 года, Сукенников вновь посещает «Архив». Воодушевленный увиденным (работа «Архива» разворачивалась в то время с особой интенсивностью), [118] Сукенников обещает регулярно присылать в Веймар русские публикации, связанные с Ницше, и в течение некоторого времени выступает в роли, так сказать, внештатного русского сотрудника или корреспондента «Архива Ницше». Сохранилось несколько его писем в «Архиве Ницше» за этот период. Приводим первое из них (судя по содержанию, апрель 1923 года):
«Уважаемые господа,
когда весной прошлого года я имел честь быть принятым госпожой Фёрстер-Ницше и после недолгой беседы с ней осмотрел в сопровождении одного из сотрудников помещения Архива, я как русский писатель предложил руководству Архива, что буду присылать в Архив русские газеты, в которых упоминается - в той или иной связи - имя Ницше. С тех пор я отправил уже несколько газет, неизменно подчеркивая в них нужные места. Намереваясь и в будущем продолжать эту деятельность, я не прошу вас каждый раз подтверждать получение материалов, но хотел бы по возможности знать о том, насколько ценны и желательны для Архива такого рода материалы.
С уважением
М. Сукенников»49 .
Но снова проходит немалый срок (семь лет!), прежде чем Сукенников решается предать гласности содержание своей второй беседы с Э. Фёрстер-Ницше. На этот раз публикация получает заголовок «Ницше, Достоевский и Тургенев. Разговор с сестрой Ницше». В том, что касается Тургенева, Сукенников пересказывает (или, возможно, это было повторено самой Фёрстер-Ницше, у которой сложились со временем известные стереотипы в отношении ее брата) содержание их первой беседы: встреча состоялась якобы в Баден-Бадене сразу же после первого Байрейтского фестиваля; Тургенев, заинтересовавшись рассказом Ницше, стал искать с ним встречи; и т. д. Появляются, впрочем, и новые небезынтересные детали. Приводим фрагменты этой публикации:
«Ничего не изменилось в этом зале с тех пор, как я, уже примерно лет двадцать тому назад, впервые посетил сестру творца Заратустры: под стеклом - музыкальные композиции юного Ницше, нотная тетрадь открыта на той же странице, что глубоко врезалась в мою память: пушкинский романс, положенный Ницше на музыку; на том же месте, что и тогда, - сабля Ницше, которую он, будучи санитаром, носил в кампанию 1866 года; над диваном - прекрасная фотография Георга Брандеса с дарственной надписью великому философу - Брандес был одним из первых, кто понял Ницше и объяснил его своим современникам; на полках - множество книг, которые Ницше считал своими, которые читал, к которым прикасался и на переплетах которых ежедневно задерживался его взгляд.
В зал вошла госпожа Фёрстер-Ницше, невысокого роста, одетая несколько старомодно, с красивыми, очень ухоженными руками и свежими чертами лица, по которым никак не скажешь, что этой женщине скоро исполнится восемьдесят.
“Вы ведь были у нас однажды”, - приветствовала она меня в свойственной ей непосредственной манере.
"Да, ровно восемнадцать лет тому назад".
[119] “Потом Вы прислали нам статью. К сожалению, мы не смогли ее прочесть, но хотим поблагодарить Вас задним числом”.
Пораженный силой ее памяти, я напомнил госпоже Фёрстер-Ницше о вопросе, который обсуждался во время моего первого посещения: принадлежит ли Ницше “Дневник нигилиста”, обнаруженный в его бумагах?
“Мы отыскали эту рукопись, - сказала мне госпожа Фёрстер-Ницше. - Это произведение моего брата. Сперва мы были не вполне уверены, поскольку название «Дневник нигилиста» слишком напоминало о нигилистической литературе, характерной для того времени. Мы обнаружили в этом произведении известные переклички с нигилистическими воззрениями, и мы, я и мои сотрудники, были одно время склонны считать эту рукопись переводом, правда, не с русского, а с французского языка. Но тщательное изучение остальной, тогда еще не опубликованной части наследия Ницше привело нас, в конце концов, к выводу, что мы имеем дело с его самостоятельным произведением. И в качестве такового мы и напечатали его в томе «Воля к власти»50.
Произведения Достоевского мой брат знал поверхностно. Во всяком случае, в его библиотеке не было ни одной книги Достоевского, но это отнюдь не означает, что он не читал Достоевского или трудов о его мировоззрении, уже тогда появившихся на немецком и французском языке. Сходство различных направлений мысли у Достоевского и Ницше давно занимает научно-литературный мир. Так и останется, вероятно, вечной загадкой, испытал ли мой брат влияние Достоевского или же идеи этих двух гениев развивались совершенно независимо друг от друга, хотя и в таких внешне различных формах»51.
Рассказ М. Сукенникова о посещении «Архива» завершается следующим пассажем:
«Госпожа Фёрстер-Ницше извинилась и, сославшись на легкую усталость, удалилась в свою комнату. Мое знакомство с помещениями Архива взял на себя майор Келер52. Мы еще раз осмотрели все реликвии, имеющие отношение к жизни Ницше и хранящиеся в его Архиве, многочисленные книги, возникшие благодаря сочинениям Ницше, и завершили наш обход в помещении Архива, где секретарша собирает и регистрирует сотни вырезок и десятки книг, ежедневно поступающих сюда со всех концов света и связанных так или иначе с произведениями и мыслями Ницше. Нам не показали только комнату, в которой умер Ницше.
“Ключи находятся у госпожи Фёрстер-Ницше, - разъяснил нам майор Келер, - и она выразила желание, чтобы эта комната открылась для посетителей лишь после ее кончины. Ее очень взволнует, если кто-нибудь перешагнет через порог этого святилища...”»53
Рассказы Э. Фёрстер-Ницше, опять-таки при надуманности многих деталей (прежде всего - «тургеневский» сюжет), не лишены, тем не менее, известного интереса. Сомнительное, как обычно, сочетается у сестры Ницше с вероятным и даже достоверным. Музыкальная обработка пушкинского стихотворения, история «Дневника нигилиста», наконец, ее отзыв (в целом, как представляется, - довольно точный) о влиянии Достоевского на Ницше («вечная загадка») - эти свидетельства нельзя не учитывать в дальнейшем при изучении темы «Ницше и Россия».
3
[120] Возникает вопрос: а насколько точно передал Сукенников содержание своих бесед с Фёрстер-Ницше?
Конечно, тот факт, что все указанные публикации Сукенникова состоялись при жизни Элизабет и даже были посланы ей, свидетельствует в пользу их достоверности, пусть относительной. Но есть одно обстоятельство, которое серьезным образом ставит под сомнение либо журналистскую репутацию Сукенникова, либо, по крайней мере, надежность его памяти.
Дело в том, что много позднее, уже по окончании Второй мировой войны, Сукенников вновь выступил в печати с рассказами о своих встречах с сестрой философа, опубликовав их на этот раз в датской газете «Morgenbladet». Этот очерк содержит ряд новых, весьма любопытных сообщений, причем одно из них - заведомо ложное: Сукенников утверждает, что был в доме Ницше не дважды, а трижды, и в первый раз якобы - еще при жизни философа.
В конце прошлого столетия, вспоминает Сукенников, к нему, тогда еще студенту-медику в Берлине, обратился М. М. Филиппов, редактор петербургского журнала «Научное обозрение», и просил его получить от госпожи Фёрстер-Ницше разрешение на публикацию нескольких неизданных текстов Ницше. С этой целью, пишет далее Сукенников, он и отправился в Веймар, где встретился с Фёрстер-Ницше, которая ничуть не возражала против публикации в русском журнале. Во время их разговора в комнату вошел Ницше. Не обращая внимания на гостя, он взял какую-то книгу и стал читать, держа ее перевернутой. Сукенникова поразил вид Ницше: он был свеже выбрит и казался ухоженным, но взгляд его пустых глаз выражал печаль.
Рассказ этот нельзя признать полностью вымышленным. Ученый-математик, философ, автор многих научных и научно-популярных работ Михаил Михайлович Филиппов (1858-1903) был в свое время столь же хорошо известен, как и основанный им философско-литературный журнал «Научное обозрение» (1894- 1903) - либеральное и даже «передовое» для своего времени издание; в нем появлялись работы Маркса, Ленина (под псевдонимом - Н. Ильин), Плеханова, Засулич, Коллонтай и др.54 Начиная с середины 1890-х годов журнал проявляет определенный интерес к Ницше. Именно в этом журнале печатается в 1897 году первая в России статья с описанием веймарского дома, где только что поселился философ55. В 1901 году Филиппов помещает в журнале собственную статью, посвященную Ницше56, а в седьмой и восьмой книжках за тот же год - перевод писем Ницше к его другу Карлу фон Герсдорфу (публиковавшихся начиная с 1900 года в Германии). Возможно, по данному поводу Филиппов и обращался в свое время к Э. Фёрстер-Ницше как издательнице и наследнице Ницше, используя для этого свое знакомство с Сукенниковым, который еще в 1898 году напечатал в «Научном обозрении» (№ 2) статью о распространении университетского образования в Европе. В этой части воспоминания Сукенникова представляются более или менее правдоподобными.
Однако весь эпизод, связанный с поездкой Сукенникова в Веймар, состоявшейся якобы при жизни Ницше (другими словами, не позже августа 1900 года), [121] следует признать нереальным. Он полностью противоречит тому, что Сукенников заявлял, причем неоднократно, в своих более ранних очерках (например, о своем «давнишнем заветном желании» побродить по следам Гёте и Шиллера, осуществившемся лишь в 1904 году, и т.п.).
О дальнейших воспоминаниях, повествующих о втором и третьем пребываниях Сукенникова в «Архиве Ницше» (второе - «летом 1904 года», третье - «спустя почти двадцать лет»), можно сказать, что они отчасти перекликаются с содержанием предыдущих публикаций, отчасти - опровергаются ими. Разговор Сукенникова и сестры Ницше в 1904 году посвящен, естественно, Пушкину и Тургеневу. По поводу пушкинских стихов, вспоминает Сукенников, Фёрстер-Ницше якобы сказала ему, что Ницше знал их в переводе Фридриха Боденштедта (ср. с ее же словами, приведенными Сукенниковым в статье 1912 года). Далее она произносит: «Мой брат купил книгу и читал ее несколько раз. Не все ему нравилось. Ни патриотические, почти шовинистические, ни типично русские стихотворения Пушкина не вызвали у него восхищения. Но стихи о любви очаровали моего брата своей искренностью и тонкими нюансами».
Что касается Тургенева и Ницше, то читателям вновь предлагается история их «встречи» в баден-баденском парке. Правда, на этот раз Ницше рассказывает сестре о своих впечатлениях от премьеры оперы Вагнера «Тристан и Изольда» в Байрейтском театре57, а Тургенев на расстоянии «подслушивает» их разговор. Потом Тургенев и Ницше встречаются на частной вилле и вступают в спор: Тургенев прославляет «идеал красоты», а Ницше - «красоту власти». Тургеневу, оказывается, трудно возражать своему собеседнику на немецком языке, но за него вступается одна из дам, утверждая, что «тысячи русских девушек переделали свою жизнь по идеалу писателя». Далее Ницше начинает говорить о Достоевском, «у которого он часто замечал отблески собственных идей».
Фрагмент из книги
Описание третьего визита обогащено в варианте 1945 года подробным разговором о Георге Брандесе, «прекрасную фотографию» которого с дарственной надписью Ницше Сукенников отметил еще при своем посещении в 1922 году Сукенников сказал, что ему доводилось слышать лекции Брандеса в Копенгагене во время войны. Сестра Ницше перебивает его возгласами вроде: «Он был нашим вождем»; «Он - наш мастер». Она прибавляет: «Не могу себе представить развитие моего брата, если бы Георг Брандес не ввел его своей верной рукой в литературу». После разговора на тему «Брандес и Чехословакия» речь заходит о поездке Брандеса в Россию58. Фёрстер-Ницше спрашивает, посетил ли Брандес Толстого в Ясной Поляне. Нет, отвечает Сукенников, но они познакомились в Москве в литературном салоне госпожи Хин59.
В разговоре принимали участие «профессор из Бонна» и д-р Элер (см. примеч. 52). Профессор заметил, что до сих пор не знал, что Брандес - еврей. Фёрстер-Ницше уверяет, что ее брат никогда не высказывался против евреев и что якобы враждебное отношение Вагнера к евреям было причиной того, что Ницше, в конце концов, порвал с ним. Когда Элизабет Фёрстер умерла, сообщает Сукенников в заключительной части своего очерка, то Гитлер выразил желание участвовать в небольшой церемонии у ее гроба, и в связи с этим фотография Брандеса была снята со стены60.
[122] Так, явные недостоверности, восходящие к Элизабет Фёрстер-Ницше, усугубляются несовпадениями в разных редакциях текста, принадлежащего перу Сукенникова. Впрочем, последний, в отличие от Элизабет, конечно, не создавал «своего» Ницше. От его воспоминаний 1945 года остается, вообще говоря, противоречивое впечатление. С одной стороны, Сукенников словно стремится «дорассказать», дополнить свои очерки теми деталями, о коих ранее умолчал. С другой стороны, мы имеем дело и с явным сочинительством (первый визит, «спор» Ницше с Тургеневым). Быть может, мемуаристу, уже вступившему в преклонный возраст, хотелось оставить по себе память как о человеке, лицезревшем «самого Ницше»? Или же за давностью лет Сукенников попросту «запамятовал» и дату своего первого путешествия в Веймар, и рассказы словоохотливой Фёрстер-Ницше, и, не имея перед собой в 1940-е годы собственных старых публикаций, многое перепутал? Случай нередкий и весьма характерный для мемуарного жанра, в котором достоверные сведения почти неизбежно смешиваются с домыслами.
...
Что мы можем почитать в РГБ и в РНБ, вернее, что я не могу почитать.
РГБ
РНБ