Перевод девицы Д... Сенковский и Белинский к вопросам о переводах, истории и литературы...
К вопросам об истории зарубежной литературы... если всё это воссоединить...
Интересна, конечно, история перевода... наполнение смыслами, изменение понимания и значения.
Интересно и то, что в статье о переводе Белинский начинает рассуждать о правописании...
Расширяется читательская аудитория, расширяется и круг людей пишущих и желающих писать... предположение: и в этот круг втягиваются и одарённые женщины и прежде всего в качестве переводчиц... Журнальная критика, также школа перевода и формирования нового русского языка... (Вернуться к судьбе, переводам и переписке с Сенковским Елизаветы Ахматовой)
Оригинал взят у rustam_bikbov в Перевод между историей и литературой
Письмо к Никитенко А. В., 1 августа 1835 г.
1 августа 1835 г. С.-Петербург
Милостивый государь Александр Васильевич,
Предисловие к жизни Вальтера Скотта, Аллена Каннингама,(1) писанное моей молодой притеснительницею, доставило мне истинное удовольствие, и я поставил бы себе в честь и величайшую приятность познакомиться с прекрасным врагом моим. Не можете ли Вы пособить мне в этом предприятии, так как секрет ее имени, вероятно, не секрет для Вас?(2) Я не могу лучше доказать того, сколько высоко ценю дарование девицы Д***, -- кажется, Д***?(3) -- как изъявляя искреннее мое желание видеть труды ее в нашем журнале, который она, вероятно, не откажется украшать ими. Сделайте одолжение, скажите мне ее фамилию и жительство и испросите у нее позволения для меня явиться к ней с почтением.
С истинным почтением и совершенною преданностью имею честь быть, милостивый государь, Вашим покорнейшим слугою.
Сенковский.
Августа 1, 1835.
Хранится: л. 7--8 (No 4).
1. Имеется в виду издание: О жизни и произведениях сира Вальтера Скотта: Сочинение Аллана Каннингама / Перевод девицы Д..... СПб., 1835. В предисловии к нему переводчица резко критикует трактовку современного исторического романа и значения В. Скотта, данную О. И. Сенковским в статье о романе Ф. В. Булгарина "Мазепа" (см. примеч. 3 к письму 8). Сенковский определял современный исторический роман как уродливое сочетание истории и литературы, в котором нет ни той ни другой. В. Скотт, в силу своей гениальности, породил огромное число последователей, превративших историю в "сказку", что, по мнению критика, нанесло огромный вред серьезному познанию обществом своей истории. Переводчица книги А. Каннингама придерживалась по этому вопросу более традиционной точки зрения. Рецензия на перевод книги (Б-ка для чтения. 1835. Т. 11, кн. 2 (ценз. разр. -- 30 июля 1835 г.). Отд. 6. С. 26--28) была написана в стиле Барона Брамбеуса: "Одно из тех существ розовых, молодых, прелестных <...> с горючим сердцем, с томным голубым глазом, с улыбкою и вздохом на устах, -- воздушное как вздох и мгновенное как улыбка <...> которое усердно читает романы с такою же верою, с какою мы читаем действительность <...> напало на Барона Брамбеуса, объявило ему войну, упорную, непримиримую, кровавую; преследует его со всем ожесточением невинности, со всей враждою души кроткой и нежной. О, стократ счастливый Брамбеус! На тебя нападают девицы. <...> Эта внезапная вражда кажется нам очень подозрительною. <...> Женщины всегда так начинают войну, когда хотят быть побежденными". Автор уверяет читателей, что это кончится непременно свадьбой между "смертельным врагом Вальтера Скотта" и "пламенной защитницею того же Вальтера Скотта", что брак их будет счастлив, а после смерти соседи скажут: "Добрые люди, примерные супруги; они ссорились только раз в жизни, и то в предисловии".
2. А. В. Никитенко был цензором данной книги.
3. Сведений о девице Д*** и участии ее в "Библиотеке для чтения" разыскать не удалось. Рукопись была сдана в цензуру чиновником А. Правиковым вместе с рукописью другой книги (см.: РГИА, ф. 777, оп. 27, д. 29, л. 4 об. -- 5).
Источник: http://az.lib.ru/s/senkowskij_o_i/text_0110-1.shtml
Шаронова А. В. [Предисловие: О. И. Сенковский в письмах к А. В. Никитенко (1833--1848)] // Пушкин: Исследования и материалы / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). -- СПб.: Наука, 2004. -- Т. XVI/XVII. -- С. 398--399.
http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/isg/isg-3982.htm
В Рукописном отделе Пушкинского Дома хранится коллекция писем (62) О. И. Сенковского к А. В. Никитенко,1 относящихся к 1833--1848 гг. Это было время подготовки к печати т. 1 журнала "Библиотека для чтения" (под редакцией Сенковского), которая началась, по-видимому, осенью 1833 г., и издания дальнейших его томов, -- время, отчасти совпавшее с периодом цензорства Никитенко (апрель 1833 -- июль 1848 г.). Вероятно, письма готовились к публикации, так как все они пронумерованы и в деле хранятся писарские копии 43 из них.2 Два письма3 были впоследствии полностью опубликованы В. А. Кавериным4 и Н. В. Швецовой.5 Представляется важным введение в широкий научный оборот значительной части этой коллекции.6 Во-первых, от обширного эпистолярия Сенковского практически ничего не осталось: за исключением большой коллекции писем к А. В. Старчевскому конца 1840--1850-х гг.,7 все известные нам собрания содержат 2--3, редко 7 его писем. Огромный редакторский и личный архив, по свидетельству Старчевского, был уничтожен самим писателем, чтобы его не опубликовала А. А. Сенковская после его смерти8 (Сенковский резко отрицательно относился к "преданию печати" "безжалостным потомством" "всех лоскутков бумаг" известных людей).9 Во-вторых, в отличие от разбросанных по архивам отдельных писем материалы Пушкинского Дома имеют широкий временной и тематический диапазон. В этом диапазоне особенно интересны, с нашей точки зрения, два больших периода издания "Библиотеки для чтения", в которые А. В. Никитенко был постоянным цензором журнала: первый -- от подготовки первого тома журнала осенью 1833 г. до конца 1837 г.; второй -- с 1844 г. по 1848 г.10 Из 91 тома "Библиотеки для чтения" Сенковского он цензуровал 53. Сенковский обращается к Никитенко также и как к цензору своих и чужих книг.
Несомненна информативность этого материала для истории русской журналистики и цензуры; вместе с тем он важен и для характеристики личностей адресанта и адресата. Публикуемые письма говорят о том, что в течение долгих лет тесного сотрудничества между цензором и редактором журнала сложились неплохие личные отношения, несмотря на случавшиеся иногда размолвки и следовавшие за ними периоды охлаждения. Можно говорить даже об особой форме приятельства между ними. Сенковский пишет Никитенко не только как цензору, но и как своему автору и сотруднику, как давнему приятелю, человеку пусть и не самому близкому, но верному и надежному. Желанием упростить отношения с цензором, сведя их к неформальным отношениям двух коллег и приятелей, объясняются призыв содействовать предприятию (т. е. по сути сотрудничать с журналом) и многократные просьбы не отдавать материалов в Цензурный комитет, решать все спорные вопросы между собой, полагаться на честное слово. Вся эта тактика имела одну цель -- быстрое разрешение цензурных проблем, необходимое для обязательного выхода первого числа каждого месяца новой книжки "Библиотеки для чтения". Этой цели приносились в жертву зачастую и неприкосновенность авторского замысла, и полнота журнальных материалов. Мысль о том, что цензор и редактор журнала не враги, а коллеги, совместно трудящиеся на благо отечественного просвещения, была равно близка и Сенковскому (весьма либеральному в свое время цензору), и Никитенко. Возникновение доверительных отношений с цензором было, таким образом, связано не только с необходимостью обеспечить успешный ход журнального процесса, но и с характерами и убеждениями адресанта и адресата (см. запись в дневнике Никитенко об "ожесточенных прениях с Сенковским" по поводу исключения некоторых фраз в его "Записках домового": "Он восстал, но в заключение уступил мне, однако не столько как цензору, сколько приятелю, который убеждал его со стороны вкуса и приличия. Мы расстались вполне миролюбиво"11). Часто в записях Никитенко мы встречаем мысли, созвучные высказываниям Сенковского (см., например, письмо 31), -- очевидно, доводы их автора казались цензору убедительными. Не случайно Никитенко не захотел быть цензором "Современника": "...с Пушкиным слишком тяжело иметь дело",12 но долгие годы был цензором "Библиотеки для чтения". После многих лет общения он сохранил к Сенковскому уважение. Проскальзывающие, несмотря на комплименты и уступчивость, в письмах редактора иронические, а временами и высокомерные нотки не оставили у Никитенко неприязненного чувства, которое, к сожалению, часто возникало у людей, общавшихся с Сенковским, и мешало дальнейшему сближению, оставляя его в одиночестве, литературном и личном. В письмах редактора ярко отразились непрерывность всепоглощающего журнального процесса и страстная, "опрометчивая"13 натура их автора. И, конечно, эти письма становятся еще более интересными, если рассматривать их вместе с другими письмами Сенковского, так как предоставляют возможность увидеть не только явное, но и тайное, узнать, что говорится автором о цензоре и цензором об авторе, как отличается отношение редактора к исправлению чужих и своих произведений.
Необходимое предваряющее замечание к комментарию: "Библиотека для чтения" выходила ежемесячно книжками, которые потом по две переплетались в тома. Таким образом, в год выходило 12 книжек, или 6 томов (кроме 1834 г.: 12 книжек, но 7 томов, так как тома 1 и 6 состоят из одной книжки). Нумерация страниц шла внутри тома раздельно по каждому из 7 отделений. По номеру книжки и дате цензурного разрешения, указываемых в примечаниях, устанавливается время подготовки материалов журнала. Обычно это месяц, предшествующий выходу книжки (так, например, февральская книжка готовилась в январе, и т. д.). Письма датируются на основании публикации упомянутых в них художественных произведений и статей в журнале Сенковского.
Белинский В.Г. О жизни и произведениях сира Вальтера Скотта. Сочинение Аллана Каннингама...
О ЖИЗНИ И ПРОИЗВЕДЕНИЯХ СИРА ВАЛЬТЕРА СКОТТА. Сочинение Аллана Каннингама. Перевод Девицы Д...... Санкт-Петербург. В типографии Конрада Вингебера. 1835. XLVII - 143. (8).
Перевод и издание этой книги принадлежит к числу редких и утешительных явлений в нашей литературе, которые бывают результатом мысли, исполняются con amore {с любовью (итал.) -- Ред.} и с толком. Кому не известно великое имя Вальтера Скотта, оглашавшее своим громом более четверти века, а теперь сияющее для потомства кротким и благотворным светом? Кто не знает созданий этого громадного и скромного гения, который был литературным Колумбом и открыл для жаждущего вкуса новый, неисчерпаемый источник изящных наслаждений, который дал искусству новые средства, облек его в новое могущество, разгадал потребность века и соединил действительность с вымыслом, примирил жизнь с мечтою, сочетал историю с поэзиею? Кто не читал и не перечитывал этих разнообразных созданий, в которых средние века восстают, и движутся, и проходят перед нами, дышащие всею полнотою своей жизни, играющие всеми радужными и мрачными лучами своей волшебной фантасмагории? Кто, наконец, не жил в этом роскошном и разнообразном мире чудесных событий, дивных физиономий, начиная от фанатических войн пуританских до войн за веру в Азии, от колоссальной фигуры фанатика Бурлея до фантастических образов Ричарда, Лудвига XI, Карла Смелого? Боже великий! Что за дивный мир, сколько портретов, сколько физиономий,
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!1
О - это целая и огромная панорама вселенной, в которой движутся и толпятся всевозможные явления человеческой жизни заключенные в волшебные рамы вымысла! И есть люди, которые сомневаются и отвергают поэтический талант Вальтера Скотта, называя неестественным и нелепым соединение истории с вымыслом 2... Стоят ли эти люди опровержения?.. Как! стало быть и большая часть драм Шекспира, Шиллера, Гете суть незаконные чада воображения, а их творцы не художники, не поэты? Иначе за что же такое предпочтение драме пред романом? За что эта монополия на историю в пользу драмы? Стало быть, жизнь историческая не может быть предметом поэтического представления, так же как и жизнь частная? Разве законы той и другой не тождественны? Разве народная жизнь образуется не из действия частных интересов и побуждений, характеризующих человека? И потом, разве мы можем видеть в истории все тайные пружины и причины великих событий, часто теряющихся в самых частных действиях и побуждениях? В истории мы видим сцену и декорации; почему же роману не обнажать нам тайн закулисных, имеющих такое тесное отношение с сценою? Вы не любите, чтобы нарушали историческую истину? Странное дело! Кто будет так нелеп, чтобы не отличить истины от вымысла или учиться истории по романам? К тому же, сам историк более или менее есть творец характеров исторических, ибо, при всем своем старании быть верным фактам, каждый историк более или менее придает особенный оттенок каждому историческому лицу, сколько потому, что часто сами факты бывают недостаточны, темны, противоречащи, столько и потому, что всякий индивидуум имеет свой собственный образ воззрения на предметы. Почему же поэту не позволено понять по-своему то или другое историческое лицо и воспроизвести его в художественном создании сообразно с своим о нем понятием и обставив его обстоятельствами, частию истинными, но больше вымышленными, которые бы характеризовали его историческую и человеческую личность?
Как ни нелепы сомнения насчет законности художественного сочетания истории с вымыслом, как ни безнравственны упреки, делаемые Вальтеру Скотту в безнравственности его созданий, но все это ничто пред сомнением в поэтическом таланте автора "Пуритан" и "Ивангое"3. Здесь было бы неуместно и бесполезно распространяться об этом вопросе, давно уже решенном европейскою, или, лучше сказать, всемирною славою Вальтера Скотта. Авторитет не доказательство, скажете вы? Нет - я с этим не согласен. Знаете ли что? У народа есть какое-то чутье, столь верное, что он никогда не обманывается ни в своих любимцах, ни в предметах своего равнодушия. Я не знаю из наших русских поэтов никого, чья бы слава и народность была так прочна, так бессмертна, как слава Пушкина и Грибоедова. Державина, Озерова, Жуковского, Батюшкова и некоторых других будут помнить записные литераторы, люди книжные? Пушкина и Грибоедова будет помнить и знать парод. Сюда должно причислить еще Крылова. Правда, наш век слишком умен, - важен, хитр и лукав, слишком занят высшими, человеческими интересами и не может пленяться ни простодушием, ни затейливостию басни, не может почерпать в ней уроков мудрости; он смотрит на нее, как на поэтическую игрушку, как смотрел прошлый век на триолеты, мадригалы и рондо; но для басни остается еще обширный круг почитателей: это народ, масса народа. С постепенным образованием в России низших и средних классов народа, число читателей Крылова будет беспрестанно умножаться, и придет время, когда они сделаются ходячею философиею народа, в полном смысле этого слова, когда они будут издаваться десятками тысяч экземпляров; они, а вместе с ними и слава Крылова, погаснут только с жизнию народа. Вы скажете: но ведь и авторитеты Тредьяковского, Сумарокова, Хераскова и других были не меньше авторитетов Крылова, Пушкина и Грибоедова? Так - но педанты, толпа и чернь еще не народ. Точно то же было и в других литературах: немец признал Гете и Шиллера своею национальною славою; Франция аплодирует на улице, когда видит Беранже; Джон Буль4 любил и любит своего старого Билля5. Но этот же Джон Буль, скажете вы, заплатил 7 с половиною фунтов стерлингов за "Потерянный рай". Так, но знаете ли что? у меня престранный и пренелепый вкус: я сам недорого бы дал этому забытому народом и прославленному восьмнадцатым веком поэту, которого неестественная и напряженная фантазия изобрела порох и пушки еще прежде Адама и Евы и заставила дьяволов стрелять из этих пушек в ангелов. Многие находят в этом удивительное величие и исполинскую силу воображения, но я (и очень многие, если не все) нахожу тут одну уродливость, которой истинный художник никогда не мог бы выдумать. Нет, воля ваша, а глас народа - глас божий, и народ и века самые непогрешительные критики. На Вальтера Скотта и народ, и народы, и человечество давно уже возложили венец поэтической славы: остается векам и потомству скрепить определение современников - и это будет! Так какому ли нибудь самозванному барону удастся снять этот венок с лучезарной головы генияльного баронета?..
Переводчица сочинения Аллана Каннингама о жизни и сочинениях Вальтера Скотта, в довольно обширном предисловии, отстаивает с жаром поэтическую славу генияльного шотландца от нападений Барона Брамбеуса. В ее рассуждении виден светлый, образованный ум и теплое чувство; мы прочли его с живым удовольствием, и оно показалось нам лучше самой книги. Жаль только, что она сражалась с почтенным Бароном неравным оружием, отчего и бой был очень неравен. Причина та, что она ошибочно поняла нападки Барона на Вальтера Скотта и приняла его шутки и мистификации за дело. Барон Брамбеус человек очень умный, и надо уметь понимать его, чтоб быть в состоянии с ним сражаться. Да, я почитаю за шутки, очень милые и остроумные, его нападки на автора "Пуритан", на юную словесность, так же как почитаю за шутки критики г. О. О. на "Черную женщину" г. Греча, "Мазепу" г. Булгарина, и в то же время высоко ценю критики того же лица на "Роксолану" г. Кукольника, рецензию на "Притчи" Круммахера и некоторые другие книги(6). В самом деле, надо знать, когда человек говорит дело, когда шутит, и на дело надо отвечать сурьезно, а на шутки шутками. Посмотрите, как мило и тонко поступает в этом случае г. Булгарин, заставляя белорусского мужика защищать против Барона Брамбеуса свои любезные сии и оные(7). И в то же время посмотрите, как неловко и неуклюже начала воевать с "Библиотекою для чтения" "Северная пчела", еще недавно ее постоянная и усердная партизанка. Но как бы то ни было, а предисловие Девицы Д...... написано умно и может быть полезно для многих читателей. Жаль только, что она, возражая Барону со всем достоинством и всею твердостию человека, чувствующего правоту своего дела, слишком смиренно обезоруживает, на всякий случай, его гнев, давая ему заметить, что в ее книге нет опальных сих и оных (8).
Теперь о самой книге. Она довольно интересна, как все книги, даже посредственные, в которых содержатся какие-нибудь подробности о жизни великого человека. Но книга все-таки посредственна, потому что г. Аллан Каннингам человек очень недальный в литературе и, как кажется, принадлежит к числу литературных рыцарей печального образа. Его критические взгляды на сочинения Скотта довольно мелки и поверхностны, понятия о творчестве тоже очень недалеки. Впрочем, он добрый человек и очень любит Вальтера Скотта; да как и не любить: он имел благосклонность похвалить его сочинение, всеми разруганное. Переводчица книги Каннингама обещает еще перевести несколько сочинений о жизни горячо любимого ею автора; мы от всей души желаем, чтобы она выполнила свое обещание.
Перевод вообще очень хорош, хотя местами и встречаются неправильности и даже темнота в слоге, как, например: "Вальтер Скотт в 1813 году объявил (publia - издал?) "Матильду Ракби", или: "Каждый день писал более десяти печатных листов", то есть по целой книге? Это невозможно; верно, есть ошибка в переводе. Впрочем, это все мелочи, которые нимало не вредят достоинству перевода вообще, и я выставляю их не для публики, а для переводчицы, чтобы она обратила на них свое внимание при своих следующих переводах.
Но вот о чем хочу я еще заметить - о правописании.
Это предмет теперь очень важный в нашей письменности. И в самом деле, посмотрите: с одной стороны, "Библиотека для чтения", с которою мы, в этом отношении, совершенно согласны, производит в языке, и особенно в правописании, реформу, с другой - беспрестанно появляющиеся грамматики, каждая по-своему, также силятся произвести реформу. Что это значит?
То, что нам надоела разноголосица, что мы хотим согласиться хотя в правописании. Давно бы пора! Спорный пункт больше всего о прописных буквах. Кажись, дело очень ясно, и не о чем бы и спорить: так нет, наши литераторы упрямо держатся старины, даже тогда, как сами хлопочут из всех сил о преобразовании языка. Например: вследствие каких причин переводчица книги Каннингама ставит прописные буквы в начале слов: гений, литература, литератор, искусство, поэзия, поэт, поэма, ода, драма, роман, романист, драматик, океан (жизни) и пр.
Мы знаем, что гений гораздо выше не только титулярного советника, но и коллежского асессора; мы знаем, что слова: поэзия, искусство, роман, драма и пр. выражают предметы, священные для нашего чувства; но ведь гений такое же нарицательное слово, как и глупец, но ведь добродетель, слава, честь, храбрость, самоотвержение также выражают идеи, священные для нашего человеческого чувства; зачем же в словах: глупец, добродетель, самоотвержение начальные литеры пишутся маленькие? Собственное имя есть то, с которым соединяется понятие о каком-нибудь индивидууме; Алексеев много, но когда я говорю: я видел вчера Алексея, то разумею здесь известное лицо, единственное в мире, представляю себе в это время его образ, черты лица и все его особенности; так же точно и с словом Пушкин, я разумею творца "Онегина", одного в мире, но когда говорю: Байрон был гений, то словом гений означаю не индивидуальность, а принадлежность, атрибут, как и словом умен, высок, глуп, низок. Если мы будем изъявлять свое уважение к идеям, выражающим человеческое достоинство, большими буквами, то наша печать должна превратиться в какую-то пеструю и безобразную набойку, и здравый смысл требует, чтобы для слов, выражающих идеи низкие, как-то: подлость, неблагодарность, коварство и пр., были придуманы особенные буквы, или кривые, или самые маленькие. Конечно, странно в наше время с важностию рассуждать о таких мелочах, как стихотворные размеры, октавы, или о больших и малых буквах, и придавать этим вздорам какую-нибудь важность; но надо же и в мелочах следовать здравому смыслу; если есть определенные формы в платье, в обращении, почему же не быть им и в печати. Вам нравится человек, одевающийся опрятно и со вкусом, соблюдающий условия вежливости и хорошего тона: почему же вы не хотите позаботиться о том, чтобы ваша книга была напечатана опрятно, красиво, изящно; а если так, то зачем же вы безобразите ее, без всякой нужды, этою отвратительною пестротою, которая так неприятно рябит в глазах? Можно одеться богато, но безвкусно; можно напечатать книгу великолепно и безвкусно. Наш век любит во всем совершенство, и иностранные книги, даже слишком скромно изданные, всегда отличаются какою-то изящностию, происходящею от вкуса отпечаток которого они на себе носят.
ПРИМЕЧАНИЯ
О жизни и произведениях сира Вальтера Скотта. Сочинение Аллана Каннингама... (с. 431-435). Впервые - "Молва", 1835, ч. X, N 43, "Новые книги", стлб. 262-270 (ц. р. 2 ноября). Подпись: (В. Б.) Вошло в КСсВ, ч. I, с. 454-461.
1 Цитата из поэмы Пушкина "Братья разбойники".
2 Эти сомнения высказывал О. Сенковский. См. прим. 5 к рецензии "Посельщик. Сибирская повесть. Соч. Н. Щ.".
3 Речь идет о романах "Шотландские пуритане" и "Айвенго".
4 Джон Буль - персонаж сатирического произведения Дж. Арбетиота "История Джона Булля" (1712). Здесь - нарицательное имя англичанина.
5 То есть Вильяма Шекспира. Далее Белинский говорит о поэме Дж. Мильтона "Потерянный рай". Отрицательное отношение критика к этому произведению объясняется тем, что, по его мнению, жанр эпической поэмы законно принадлежит лишь древности и не восстановим в новое время. Ср. в статье Белинского "О русской повести и повестях г. Гоголя" (наст. т., с. 144).
6 О юной словесности см. прим. 121 к "Литературным мечтаниям". Далее упоминаются статьи Сенковского "Черная женщина", роман Николая Греча" ("Библиотека для чтения", т. IV, отд. V), "Мазепа", сочинение Фаддея Булгарина" (там же, т. II, отд. V). Драму Кукольника "Роксолана" (наряду с его же драмой "Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский") Сенковский разбирал в статье, опубликованной в "Библиотеке для чтения", 1835, т. IX, отд. V. Белинскому понравился критический тон этого разбора (ср. в статье Белинского "Ничто о ничем..." в настоящем издании, с. 434). Рецензия Сенковского на "Избранные притчи Круммахера" опубликована там же, 1835, т. XI, отд. VI.
7 Булгарин в статье "Ревель летом" ("Северная пчела", 1835, N 229) писал о том, что он встретил "преумного и пречестного русского мужичка", который автору "посоветовал... не изгонять из русского языка слов сей, сия, сие, оный, оное, оныя". "И, батюшка! сказал мне добрый старик: ведь как станем общипывать наше родное слово, как курицу, так чужие люди зажарят его и съедят, а нам оставят одни косточки" (с. 926). О расхождениях между Булгариным и Сенковским см. также прим. 17 к статье "Ничто о ничем...".
8 Сенковский ответил девице Д. специальной заметкой ("Библиотека для чтения", 1835, т. XI, отд. VI), выдержанной в характерной для него шутливо-издевательской манере: "О, стократ счастливый Брамбеус! На тебя нападают девицы. Мы отдали б все на свете за честь быть предметом гонения одного такого врага. Так нередко начинается любовь и счастие" и т. д. (с. 26-27).
Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 1. Статьи, рецензии и заметки 1834--1836. Дмитрий Калинин.
Вступит. статья к собр. соч. Н. К. Гея.
Статья и примеч. к первому тому Ю. В. Манна.
Подготовка текста В. Э. Бограда.
М., "Художественная литература", 1976
Источник: Библиотека Максима Мошкова
РНБ:
Шифр хранения: 18.41.5.57
Каннингам А. О жизни и произведениях сира Валтера Скотта /Соч. Аллана Каннингама; Пер. девицы Д..... - Санкт-Петербург : тип. К. Вингебера, 1835. - XLVIII, 143, [5] с. ; 20 см
Английское издание. Some account of the life and works of Sir Walter Scott. https://openlibrary.org/works/OL5944350W/Some_account_of_the_life_and_works_of_Sir_Walter_Scott
By Allan Cunningham.
Published 1832 by Stimpson & Clapp in Boston .
Written in English.
Примечание.
Некоторые переводы и русские писатели о В.Скотте http://az.lib.ru/s/skott_w/
М. П. Алексеев <А. И. Тургенев и В. Скотт> http://az.lib.ru/t/turgenew_a_i/text_0110.shtml
1907. Зинаида Афанасьевна Венгерова
Скотт Вальтер (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона)
(Sir Walter Scott) -- знаменитый англ. романист (1771--1831). Детство провел среди шотландской природы, учился в Эдинбурге и отличался страстною любовью к чтению. Его любимыми авторами были Шекспир, Мильтон, Спенсер. Ранняя его склонность к изучению истории сказалась в увлечении средневековыми хрониками Фруассара и национальными шотландскими преданиями. На 21-м г. он стал адвокатом, но очень мало занимался этой профессией, скоро отдавшись всецело литературной деятельности. Он начал со стихотворных переводов двух баллад Бюргера, "Ленора" и "Дикий охотник" (1796). В 1799 г. он получил место шерифа в Селькиркшире и поселился там на ферме Ашскиль, на берегу Твида, с молодой женой, француженкой по происхождению. Изданный им трехтомный сборник "Minstrelsy of the Scottish Border" создал ему сразу литературное имя. В состав сборника вошло несколько оригинальных баллад и множество обработок южно-шотландских народных сказаний. В 1805 г. С. выступил с большой поэмой "The Lay of the last minstrel" -- первой из целой серии поэм, описывающих в романтическом духе рыцарский быт старинной Шотландии. Самые выдающиеся поэмы или, вернее, стихотворные романы: "Marmion", "The Lady of the Lake", "The Vision of Don Roderick", "Rokeby", "The Lord of the Isles", "The Field of Waterloo", "The Bridal of Triermain". К тому же периоду относятся литературно-исторические труды С.: "Life and works of John Drydon" (1808) и "Life a. works of De a n Swift" (1814--1817), a также "Border antiquities" (1814) и "Paul's Letters to his Kinsfolk" (описание заграничных впечатлений, 1815). Возрастающая литературная слава настолько увеличила состояние Вальтера С., что он в 1812 г. приобрел поместье Абботсфорд, прославленное в литературе как место происхождения романов Вальтера С. В Абботсфорде закончены были последние поэмы С.; там же он начал серию своих знаменитых романов. Самые выдающиеся из них: "Waverley", "Guy Mannering", "The Antiquary, "Old Mortality", "Rob Roy", "Ivanhoe", "The Bride of Lamermoor", "Quentin Durward", "The fair maid of Perth". С. вел роскошный образ жизни, выстроил себе в Абботсфорде замок в средневековом стиле, куда съезжались посетители отовсюду, и при своем неуменье вести дела сильно запутался, особенно вследствие неудачных денежных спекуляций; в 1826 г., когда случился крах банкирского дома, в котором он был вкладчиком, он очутился не только без гроша, но и с огромным долгом (117000 фн. стерл.). При этом его здоровье было уже сильно расстроено. Феноменальное уменье работать при всех обстоятельствах помогло ему отчасти справиться с бедою. В произведениях, написанных после разорения, видны следы торопливой работы, но и некоторые из его наиболее популярных романов, как напр. "Woodstock", относятся к тому же времени. Последними романами Вальтера С. были "Count Robert of Paris" и "Castle Dangerous". Кроме романов, он написал обширный исторический труд "Life of Napoleon Bonaparte" (1827), ряд литературных очерков, исторических статей, "Историю Шотландии" для энциклопедии Ларднера, ряд повестей под общим заглавием "The Chronicles of Cannongate", другой сборник "Tales of a Grandfather" и др. Благодаря такому усиленному труду он в значительной степени уплатил свои долги, но здоровье его окончательно испортилось, грозивший паралич лишал возможности работать, поездки в Италию не принесли ожидаемой пользы; вернувшись на родину, он умер в Абботсфорде. Благодарная Шотландия открыла подписку, чтобы сохранить его семье поместье Абботсфорд, и воздвигла ему в Эдинбурге великолепный памятник. Главное значение Вальтера С. заключается в том, что он создал исторический роман. До него были попытки в этом роде, но произведения его предшественников -- Вальполя, м-сс Радклиф, Софии Ли, Айерланда и др. -- написаны без всякого проникновения в дух той или другой исторической эпохи. Вальтер С. убедился из изучения своих предшественников (как это видно, например, из его разбора романа Клары Рив), что нужно стремиться в историческом романе скорее к правдоподобности, чем к педантическому воспроизведению фактов, но вместе с тем необходимо сохранять дух эпохи; стиль и язык должны быть непременно архаичны, страсти и чувства должны представлять общечеловеческий интерес. В этом духе написана вся серия романов Вальтера С. (около 30 -ти так называемых "Waverley Novels"), в которых изображены выдающиеся драматичные моменты шотладской, английской и общеевропейской истории, начиная от завоевания Англии норманнами до XVIII-го в.
Критика упрекала С. в искажении истории ради драматического интереса, а также в том, что он изображал только внешнюю сторону жизни, быт различных эпох, не задумываясь над психологическим и философским значением событий.
Карлейль ставил ему также в вину отсутствие каких-либо этических идеалов и цельного исторического и философского миросозерцания. Упреки эти отчасти заслужены, но нельзя не признать, что Вальтер С. дал широкую картину прошлого, вывел массу пластично очерченных исторических характеров и во многом остался верен внутренней психологической правде истории. Он сочетал реализм бытописания с поэтической идеализацией характеров и этим стал типичным выразителем романтизма с его страстным исканием неосуществимой в будничной действительности красоты. Он несвободен от того увлечения сильными страстями и стойкими характерами -- в ущерб жизненной правде, -- которое отличает всю романтическую литературу. Лучший роман Вальтера С. -- "Айвенго", где изображен исход борьбы между саксами и норманнами и представлена захватывающая картина английской истории раннюю эпоху феодализма. В "Красавице из Перта" сказалось в полном блеске уменье Вальтера С. воссоздавать человеческие страсти; в характерах шотландских героев объективность бытописателя чрезвычайно удачно сочетается с субъективностью психолога. В романе "Квентин Дорвард" Вальтер С. дал яркую характеристику хитроумного Людовика XI-го. Романы С. далеко не все одинакового достоинства, но лучшие из них -- бесспорно художественные произведения.
Историческое значение Вальтера С. чрезвычайно велико; во всех странах у него было множество подражателей. Немецкий романист Вилибальд Алексис (Геринг) -- один из самых видных между ними. Лучш. изд. романов Вальтера С. -- эдинбургские и лондонское изд. 1839 г. Жизнь Вальтера С. изложена чрезвычайно обстоятельно его зятем Локартом (1838). О С. писали H Э tton ("Engl. Men of Letters", 1878), Watt (1879), Younge (1887); по-нем. Elza (1864), Eberty (2-е изд., 1871). см. также Hogg ("The Ettrick Shepherd"), "Domestic manners a. private life of Sir W. S." (нов. изд. 1882).
Из наших журналов романы С. больше всего переводила "Библиотека для чтения" (1848 г. и сл.) (Думаю, раньше, но Сенковский не подписывал переработанные переводы, ещё и сокращая их - Р.Б.). С 1865 г. стало выходить сокращенное иллюстрированное издание романов С. Л. Шелгуновою сокращены романы С. (изд. Павленкова для детей и юношества, с иллюстрациями). Недавно появилось "Полное собрание сочинений С.", изд. "Вестником иностр. литературы".
См. Ф. Булгаков ("Историч. вестник", 1884 г., 8), В. Белинский ("Сочинения", I и X), Брандес ("Главные течения литературы XIX в.", М., 1893), Дружинин ("Собрание сочинений", т. IV), А. Кирпичников (" Вальтер-С. и В. Гюго", СПб., 1891), Карлейль ("Отеч. записки", 1857 г., 5), В. Майков ("Критич. опыты"), Тэн ("Развитие политич. и гражд. свободы в Англии", т. II, СПб., 1871). Биографич. очерки: А. Паевская, "Вальтер С."; Эльце, "Вальтер С." (изд. "Пантеона литературы", СПб., 1894).
Источник: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Оригинал здесь: http://vehi.net/brokgauz/all/094/94509.shtml.
Интересна, конечно, история перевода... наполнение смыслами, изменение понимания и значения.
Интересно и то, что в статье о переводе Белинский начинает рассуждать о правописании...
Расширяется читательская аудитория, расширяется и круг людей пишущих и желающих писать... предположение: и в этот круг втягиваются и одарённые женщины и прежде всего в качестве переводчиц... Журнальная критика, также школа перевода и формирования нового русского языка... (Вернуться к судьбе, переводам и переписке с Сенковским Елизаветы Ахматовой)
Оригинал взят у rustam_bikbov в Перевод между историей и литературой
Письмо к Никитенко А. В., 1 августа 1835 г.
1 августа 1835 г. С.-Петербург
Милостивый государь Александр Васильевич,
Предисловие к жизни Вальтера Скотта, Аллена Каннингама,(1) писанное моей молодой притеснительницею, доставило мне истинное удовольствие, и я поставил бы себе в честь и величайшую приятность познакомиться с прекрасным врагом моим. Не можете ли Вы пособить мне в этом предприятии, так как секрет ее имени, вероятно, не секрет для Вас?(2) Я не могу лучше доказать того, сколько высоко ценю дарование девицы Д***, -- кажется, Д***?(3) -- как изъявляя искреннее мое желание видеть труды ее в нашем журнале, который она, вероятно, не откажется украшать ими. Сделайте одолжение, скажите мне ее фамилию и жительство и испросите у нее позволения для меня явиться к ней с почтением.
С истинным почтением и совершенною преданностью имею честь быть, милостивый государь, Вашим покорнейшим слугою.
Сенковский.
Августа 1, 1835.
Хранится: л. 7--8 (No 4).
1. Имеется в виду издание: О жизни и произведениях сира Вальтера Скотта: Сочинение Аллана Каннингама / Перевод девицы Д..... СПб., 1835. В предисловии к нему переводчица резко критикует трактовку современного исторического романа и значения В. Скотта, данную О. И. Сенковским в статье о романе Ф. В. Булгарина "Мазепа" (см. примеч. 3 к письму 8). Сенковский определял современный исторический роман как уродливое сочетание истории и литературы, в котором нет ни той ни другой. В. Скотт, в силу своей гениальности, породил огромное число последователей, превративших историю в "сказку", что, по мнению критика, нанесло огромный вред серьезному познанию обществом своей истории. Переводчица книги А. Каннингама придерживалась по этому вопросу более традиционной точки зрения. Рецензия на перевод книги (Б-ка для чтения. 1835. Т. 11, кн. 2 (ценз. разр. -- 30 июля 1835 г.). Отд. 6. С. 26--28) была написана в стиле Барона Брамбеуса: "Одно из тех существ розовых, молодых, прелестных <...> с горючим сердцем, с томным голубым глазом, с улыбкою и вздохом на устах, -- воздушное как вздох и мгновенное как улыбка <...> которое усердно читает романы с такою же верою, с какою мы читаем действительность <...> напало на Барона Брамбеуса, объявило ему войну, упорную, непримиримую, кровавую; преследует его со всем ожесточением невинности, со всей враждою души кроткой и нежной. О, стократ счастливый Брамбеус! На тебя нападают девицы. <...> Эта внезапная вражда кажется нам очень подозрительною. <...> Женщины всегда так начинают войну, когда хотят быть побежденными". Автор уверяет читателей, что это кончится непременно свадьбой между "смертельным врагом Вальтера Скотта" и "пламенной защитницею того же Вальтера Скотта", что брак их будет счастлив, а после смерти соседи скажут: "Добрые люди, примерные супруги; они ссорились только раз в жизни, и то в предисловии".
2. А. В. Никитенко был цензором данной книги.
3. Сведений о девице Д*** и участии ее в "Библиотеке для чтения" разыскать не удалось. Рукопись была сдана в цензуру чиновником А. Правиковым вместе с рукописью другой книги (см.: РГИА, ф. 777, оп. 27, д. 29, л. 4 об. -- 5).
Источник: http://az.lib.ru/s/senkowskij_o_i/text_0110-1.shtml
Шаронова А. В. [Предисловие: О. И. Сенковский в письмах к А. В. Никитенко (1833--1848)] // Пушкин: Исследования и материалы / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). -- СПб.: Наука, 2004. -- Т. XVI/XVII. -- С. 398--399.
http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/isg/isg-3982.htm
В Рукописном отделе Пушкинского Дома хранится коллекция писем (62) О. И. Сенковского к А. В. Никитенко,1 относящихся к 1833--1848 гг. Это было время подготовки к печати т. 1 журнала "Библиотека для чтения" (под редакцией Сенковского), которая началась, по-видимому, осенью 1833 г., и издания дальнейших его томов, -- время, отчасти совпавшее с периодом цензорства Никитенко (апрель 1833 -- июль 1848 г.). Вероятно, письма готовились к публикации, так как все они пронумерованы и в деле хранятся писарские копии 43 из них.2 Два письма3 были впоследствии полностью опубликованы В. А. Кавериным4 и Н. В. Швецовой.5 Представляется важным введение в широкий научный оборот значительной части этой коллекции.6 Во-первых, от обширного эпистолярия Сенковского практически ничего не осталось: за исключением большой коллекции писем к А. В. Старчевскому конца 1840--1850-х гг.,7 все известные нам собрания содержат 2--3, редко 7 его писем. Огромный редакторский и личный архив, по свидетельству Старчевского, был уничтожен самим писателем, чтобы его не опубликовала А. А. Сенковская после его смерти8 (Сенковский резко отрицательно относился к "преданию печати" "безжалостным потомством" "всех лоскутков бумаг" известных людей).9 Во-вторых, в отличие от разбросанных по архивам отдельных писем материалы Пушкинского Дома имеют широкий временной и тематический диапазон. В этом диапазоне особенно интересны, с нашей точки зрения, два больших периода издания "Библиотеки для чтения", в которые А. В. Никитенко был постоянным цензором журнала: первый -- от подготовки первого тома журнала осенью 1833 г. до конца 1837 г.; второй -- с 1844 г. по 1848 г.10 Из 91 тома "Библиотеки для чтения" Сенковского он цензуровал 53. Сенковский обращается к Никитенко также и как к цензору своих и чужих книг.
Несомненна информативность этого материала для истории русской журналистики и цензуры; вместе с тем он важен и для характеристики личностей адресанта и адресата. Публикуемые письма говорят о том, что в течение долгих лет тесного сотрудничества между цензором и редактором журнала сложились неплохие личные отношения, несмотря на случавшиеся иногда размолвки и следовавшие за ними периоды охлаждения. Можно говорить даже об особой форме приятельства между ними. Сенковский пишет Никитенко не только как цензору, но и как своему автору и сотруднику, как давнему приятелю, человеку пусть и не самому близкому, но верному и надежному. Желанием упростить отношения с цензором, сведя их к неформальным отношениям двух коллег и приятелей, объясняются призыв содействовать предприятию (т. е. по сути сотрудничать с журналом) и многократные просьбы не отдавать материалов в Цензурный комитет, решать все спорные вопросы между собой, полагаться на честное слово. Вся эта тактика имела одну цель -- быстрое разрешение цензурных проблем, необходимое для обязательного выхода первого числа каждого месяца новой книжки "Библиотеки для чтения". Этой цели приносились в жертву зачастую и неприкосновенность авторского замысла, и полнота журнальных материалов. Мысль о том, что цензор и редактор журнала не враги, а коллеги, совместно трудящиеся на благо отечественного просвещения, была равно близка и Сенковскому (весьма либеральному в свое время цензору), и Никитенко. Возникновение доверительных отношений с цензором было, таким образом, связано не только с необходимостью обеспечить успешный ход журнального процесса, но и с характерами и убеждениями адресанта и адресата (см. запись в дневнике Никитенко об "ожесточенных прениях с Сенковским" по поводу исключения некоторых фраз в его "Записках домового": "Он восстал, но в заключение уступил мне, однако не столько как цензору, сколько приятелю, который убеждал его со стороны вкуса и приличия. Мы расстались вполне миролюбиво"11). Часто в записях Никитенко мы встречаем мысли, созвучные высказываниям Сенковского (см., например, письмо 31), -- очевидно, доводы их автора казались цензору убедительными. Не случайно Никитенко не захотел быть цензором "Современника": "...с Пушкиным слишком тяжело иметь дело",12 но долгие годы был цензором "Библиотеки для чтения". После многих лет общения он сохранил к Сенковскому уважение. Проскальзывающие, несмотря на комплименты и уступчивость, в письмах редактора иронические, а временами и высокомерные нотки не оставили у Никитенко неприязненного чувства, которое, к сожалению, часто возникало у людей, общавшихся с Сенковским, и мешало дальнейшему сближению, оставляя его в одиночестве, литературном и личном. В письмах редактора ярко отразились непрерывность всепоглощающего журнального процесса и страстная, "опрометчивая"13 натура их автора. И, конечно, эти письма становятся еще более интересными, если рассматривать их вместе с другими письмами Сенковского, так как предоставляют возможность увидеть не только явное, но и тайное, узнать, что говорится автором о цензоре и цензором об авторе, как отличается отношение редактора к исправлению чужих и своих произведений.
Необходимое предваряющее замечание к комментарию: "Библиотека для чтения" выходила ежемесячно книжками, которые потом по две переплетались в тома. Таким образом, в год выходило 12 книжек, или 6 томов (кроме 1834 г.: 12 книжек, но 7 томов, так как тома 1 и 6 состоят из одной книжки). Нумерация страниц шла внутри тома раздельно по каждому из 7 отделений. По номеру книжки и дате цензурного разрешения, указываемых в примечаниях, устанавливается время подготовки материалов журнала. Обычно это месяц, предшествующий выходу книжки (так, например, февральская книжка готовилась в январе, и т. д.). Письма датируются на основании публикации упомянутых в них художественных произведений и статей в журнале Сенковского.
Белинский В.Г. О жизни и произведениях сира Вальтера Скотта. Сочинение Аллана Каннингама...
О ЖИЗНИ И ПРОИЗВЕДЕНИЯХ СИРА ВАЛЬТЕРА СКОТТА. Сочинение Аллана Каннингама. Перевод Девицы Д...... Санкт-Петербург. В типографии Конрада Вингебера. 1835. XLVII - 143. (8).
Перевод и издание этой книги принадлежит к числу редких и утешительных явлений в нашей литературе, которые бывают результатом мысли, исполняются con amore {с любовью (итал.) -- Ред.} и с толком. Кому не известно великое имя Вальтера Скотта, оглашавшее своим громом более четверти века, а теперь сияющее для потомства кротким и благотворным светом? Кто не знает созданий этого громадного и скромного гения, который был литературным Колумбом и открыл для жаждущего вкуса новый, неисчерпаемый источник изящных наслаждений, который дал искусству новые средства, облек его в новое могущество, разгадал потребность века и соединил действительность с вымыслом, примирил жизнь с мечтою, сочетал историю с поэзиею? Кто не читал и не перечитывал этих разнообразных созданий, в которых средние века восстают, и движутся, и проходят перед нами, дышащие всею полнотою своей жизни, играющие всеми радужными и мрачными лучами своей волшебной фантасмагории? Кто, наконец, не жил в этом роскошном и разнообразном мире чудесных событий, дивных физиономий, начиная от фанатических войн пуританских до войн за веру в Азии, от колоссальной фигуры фанатика Бурлея до фантастических образов Ричарда, Лудвига XI, Карла Смелого? Боже великий! Что за дивный мир, сколько портретов, сколько физиономий,
Какая смесь одежд и лиц,
Племен, наречий, состояний!1
О - это целая и огромная панорама вселенной, в которой движутся и толпятся всевозможные явления человеческой жизни заключенные в волшебные рамы вымысла! И есть люди, которые сомневаются и отвергают поэтический талант Вальтера Скотта, называя неестественным и нелепым соединение истории с вымыслом 2... Стоят ли эти люди опровержения?.. Как! стало быть и большая часть драм Шекспира, Шиллера, Гете суть незаконные чада воображения, а их творцы не художники, не поэты? Иначе за что же такое предпочтение драме пред романом? За что эта монополия на историю в пользу драмы? Стало быть, жизнь историческая не может быть предметом поэтического представления, так же как и жизнь частная? Разве законы той и другой не тождественны? Разве народная жизнь образуется не из действия частных интересов и побуждений, характеризующих человека? И потом, разве мы можем видеть в истории все тайные пружины и причины великих событий, часто теряющихся в самых частных действиях и побуждениях? В истории мы видим сцену и декорации; почему же роману не обнажать нам тайн закулисных, имеющих такое тесное отношение с сценою? Вы не любите, чтобы нарушали историческую истину? Странное дело! Кто будет так нелеп, чтобы не отличить истины от вымысла или учиться истории по романам? К тому же, сам историк более или менее есть творец характеров исторических, ибо, при всем своем старании быть верным фактам, каждый историк более или менее придает особенный оттенок каждому историческому лицу, сколько потому, что часто сами факты бывают недостаточны, темны, противоречащи, столько и потому, что всякий индивидуум имеет свой собственный образ воззрения на предметы. Почему же поэту не позволено понять по-своему то или другое историческое лицо и воспроизвести его в художественном создании сообразно с своим о нем понятием и обставив его обстоятельствами, частию истинными, но больше вымышленными, которые бы характеризовали его историческую и человеческую личность?
Как ни нелепы сомнения насчет законности художественного сочетания истории с вымыслом, как ни безнравственны упреки, делаемые Вальтеру Скотту в безнравственности его созданий, но все это ничто пред сомнением в поэтическом таланте автора "Пуритан" и "Ивангое"3. Здесь было бы неуместно и бесполезно распространяться об этом вопросе, давно уже решенном европейскою, или, лучше сказать, всемирною славою Вальтера Скотта. Авторитет не доказательство, скажете вы? Нет - я с этим не согласен. Знаете ли что? У народа есть какое-то чутье, столь верное, что он никогда не обманывается ни в своих любимцах, ни в предметах своего равнодушия. Я не знаю из наших русских поэтов никого, чья бы слава и народность была так прочна, так бессмертна, как слава Пушкина и Грибоедова. Державина, Озерова, Жуковского, Батюшкова и некоторых других будут помнить записные литераторы, люди книжные? Пушкина и Грибоедова будет помнить и знать парод. Сюда должно причислить еще Крылова. Правда, наш век слишком умен, - важен, хитр и лукав, слишком занят высшими, человеческими интересами и не может пленяться ни простодушием, ни затейливостию басни, не может почерпать в ней уроков мудрости; он смотрит на нее, как на поэтическую игрушку, как смотрел прошлый век на триолеты, мадригалы и рондо; но для басни остается еще обширный круг почитателей: это народ, масса народа. С постепенным образованием в России низших и средних классов народа, число читателей Крылова будет беспрестанно умножаться, и придет время, когда они сделаются ходячею философиею народа, в полном смысле этого слова, когда они будут издаваться десятками тысяч экземпляров; они, а вместе с ними и слава Крылова, погаснут только с жизнию народа. Вы скажете: но ведь и авторитеты Тредьяковского, Сумарокова, Хераскова и других были не меньше авторитетов Крылова, Пушкина и Грибоедова? Так - но педанты, толпа и чернь еще не народ. Точно то же было и в других литературах: немец признал Гете и Шиллера своею национальною славою; Франция аплодирует на улице, когда видит Беранже; Джон Буль4 любил и любит своего старого Билля5. Но этот же Джон Буль, скажете вы, заплатил 7 с половиною фунтов стерлингов за "Потерянный рай". Так, но знаете ли что? у меня престранный и пренелепый вкус: я сам недорого бы дал этому забытому народом и прославленному восьмнадцатым веком поэту, которого неестественная и напряженная фантазия изобрела порох и пушки еще прежде Адама и Евы и заставила дьяволов стрелять из этих пушек в ангелов. Многие находят в этом удивительное величие и исполинскую силу воображения, но я (и очень многие, если не все) нахожу тут одну уродливость, которой истинный художник никогда не мог бы выдумать. Нет, воля ваша, а глас народа - глас божий, и народ и века самые непогрешительные критики. На Вальтера Скотта и народ, и народы, и человечество давно уже возложили венец поэтической славы: остается векам и потомству скрепить определение современников - и это будет! Так какому ли нибудь самозванному барону удастся снять этот венок с лучезарной головы генияльного баронета?..
Переводчица сочинения Аллана Каннингама о жизни и сочинениях Вальтера Скотта, в довольно обширном предисловии, отстаивает с жаром поэтическую славу генияльного шотландца от нападений Барона Брамбеуса. В ее рассуждении виден светлый, образованный ум и теплое чувство; мы прочли его с живым удовольствием, и оно показалось нам лучше самой книги. Жаль только, что она сражалась с почтенным Бароном неравным оружием, отчего и бой был очень неравен. Причина та, что она ошибочно поняла нападки Барона на Вальтера Скотта и приняла его шутки и мистификации за дело. Барон Брамбеус человек очень умный, и надо уметь понимать его, чтоб быть в состоянии с ним сражаться. Да, я почитаю за шутки, очень милые и остроумные, его нападки на автора "Пуритан", на юную словесность, так же как почитаю за шутки критики г. О. О. на "Черную женщину" г. Греча, "Мазепу" г. Булгарина, и в то же время высоко ценю критики того же лица на "Роксолану" г. Кукольника, рецензию на "Притчи" Круммахера и некоторые другие книги(6). В самом деле, надо знать, когда человек говорит дело, когда шутит, и на дело надо отвечать сурьезно, а на шутки шутками. Посмотрите, как мило и тонко поступает в этом случае г. Булгарин, заставляя белорусского мужика защищать против Барона Брамбеуса свои любезные сии и оные(7). И в то же время посмотрите, как неловко и неуклюже начала воевать с "Библиотекою для чтения" "Северная пчела", еще недавно ее постоянная и усердная партизанка. Но как бы то ни было, а предисловие Девицы Д...... написано умно и может быть полезно для многих читателей. Жаль только, что она, возражая Барону со всем достоинством и всею твердостию человека, чувствующего правоту своего дела, слишком смиренно обезоруживает, на всякий случай, его гнев, давая ему заметить, что в ее книге нет опальных сих и оных (8).
Теперь о самой книге. Она довольно интересна, как все книги, даже посредственные, в которых содержатся какие-нибудь подробности о жизни великого человека. Но книга все-таки посредственна, потому что г. Аллан Каннингам человек очень недальный в литературе и, как кажется, принадлежит к числу литературных рыцарей печального образа. Его критические взгляды на сочинения Скотта довольно мелки и поверхностны, понятия о творчестве тоже очень недалеки. Впрочем, он добрый человек и очень любит Вальтера Скотта; да как и не любить: он имел благосклонность похвалить его сочинение, всеми разруганное. Переводчица книги Каннингама обещает еще перевести несколько сочинений о жизни горячо любимого ею автора; мы от всей души желаем, чтобы она выполнила свое обещание.
Перевод вообще очень хорош, хотя местами и встречаются неправильности и даже темнота в слоге, как, например: "Вальтер Скотт в 1813 году объявил (publia - издал?) "Матильду Ракби", или: "Каждый день писал более десяти печатных листов", то есть по целой книге? Это невозможно; верно, есть ошибка в переводе. Впрочем, это все мелочи, которые нимало не вредят достоинству перевода вообще, и я выставляю их не для публики, а для переводчицы, чтобы она обратила на них свое внимание при своих следующих переводах.
Но вот о чем хочу я еще заметить - о правописании.
Это предмет теперь очень важный в нашей письменности. И в самом деле, посмотрите: с одной стороны, "Библиотека для чтения", с которою мы, в этом отношении, совершенно согласны, производит в языке, и особенно в правописании, реформу, с другой - беспрестанно появляющиеся грамматики, каждая по-своему, также силятся произвести реформу. Что это значит?
То, что нам надоела разноголосица, что мы хотим согласиться хотя в правописании. Давно бы пора! Спорный пункт больше всего о прописных буквах. Кажись, дело очень ясно, и не о чем бы и спорить: так нет, наши литераторы упрямо держатся старины, даже тогда, как сами хлопочут из всех сил о преобразовании языка. Например: вследствие каких причин переводчица книги Каннингама ставит прописные буквы в начале слов: гений, литература, литератор, искусство, поэзия, поэт, поэма, ода, драма, роман, романист, драматик, океан (жизни) и пр.
Мы знаем, что гений гораздо выше не только титулярного советника, но и коллежского асессора; мы знаем, что слова: поэзия, искусство, роман, драма и пр. выражают предметы, священные для нашего чувства; но ведь гений такое же нарицательное слово, как и глупец, но ведь добродетель, слава, честь, храбрость, самоотвержение также выражают идеи, священные для нашего человеческого чувства; зачем же в словах: глупец, добродетель, самоотвержение начальные литеры пишутся маленькие? Собственное имя есть то, с которым соединяется понятие о каком-нибудь индивидууме; Алексеев много, но когда я говорю: я видел вчера Алексея, то разумею здесь известное лицо, единственное в мире, представляю себе в это время его образ, черты лица и все его особенности; так же точно и с словом Пушкин, я разумею творца "Онегина", одного в мире, но когда говорю: Байрон был гений, то словом гений означаю не индивидуальность, а принадлежность, атрибут, как и словом умен, высок, глуп, низок. Если мы будем изъявлять свое уважение к идеям, выражающим человеческое достоинство, большими буквами, то наша печать должна превратиться в какую-то пеструю и безобразную набойку, и здравый смысл требует, чтобы для слов, выражающих идеи низкие, как-то: подлость, неблагодарность, коварство и пр., были придуманы особенные буквы, или кривые, или самые маленькие. Конечно, странно в наше время с важностию рассуждать о таких мелочах, как стихотворные размеры, октавы, или о больших и малых буквах, и придавать этим вздорам какую-нибудь важность; но надо же и в мелочах следовать здравому смыслу; если есть определенные формы в платье, в обращении, почему же не быть им и в печати. Вам нравится человек, одевающийся опрятно и со вкусом, соблюдающий условия вежливости и хорошего тона: почему же вы не хотите позаботиться о том, чтобы ваша книга была напечатана опрятно, красиво, изящно; а если так, то зачем же вы безобразите ее, без всякой нужды, этою отвратительною пестротою, которая так неприятно рябит в глазах? Можно одеться богато, но безвкусно; можно напечатать книгу великолепно и безвкусно. Наш век любит во всем совершенство, и иностранные книги, даже слишком скромно изданные, всегда отличаются какою-то изящностию, происходящею от вкуса отпечаток которого они на себе носят.
ПРИМЕЧАНИЯ
О жизни и произведениях сира Вальтера Скотта. Сочинение Аллана Каннингама... (с. 431-435). Впервые - "Молва", 1835, ч. X, N 43, "Новые книги", стлб. 262-270 (ц. р. 2 ноября). Подпись: (В. Б.) Вошло в КСсВ, ч. I, с. 454-461.
1 Цитата из поэмы Пушкина "Братья разбойники".
2 Эти сомнения высказывал О. Сенковский. См. прим. 5 к рецензии "Посельщик. Сибирская повесть. Соч. Н. Щ.".
3 Речь идет о романах "Шотландские пуритане" и "Айвенго".
4 Джон Буль - персонаж сатирического произведения Дж. Арбетиота "История Джона Булля" (1712). Здесь - нарицательное имя англичанина.
5 То есть Вильяма Шекспира. Далее Белинский говорит о поэме Дж. Мильтона "Потерянный рай". Отрицательное отношение критика к этому произведению объясняется тем, что, по его мнению, жанр эпической поэмы законно принадлежит лишь древности и не восстановим в новое время. Ср. в статье Белинского "О русской повести и повестях г. Гоголя" (наст. т., с. 144).
6 О юной словесности см. прим. 121 к "Литературным мечтаниям". Далее упоминаются статьи Сенковского "Черная женщина", роман Николая Греча" ("Библиотека для чтения", т. IV, отд. V), "Мазепа", сочинение Фаддея Булгарина" (там же, т. II, отд. V). Драму Кукольника "Роксолана" (наряду с его же драмой "Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский") Сенковский разбирал в статье, опубликованной в "Библиотеке для чтения", 1835, т. IX, отд. V. Белинскому понравился критический тон этого разбора (ср. в статье Белинского "Ничто о ничем..." в настоящем издании, с. 434). Рецензия Сенковского на "Избранные притчи Круммахера" опубликована там же, 1835, т. XI, отд. VI.
7 Булгарин в статье "Ревель летом" ("Северная пчела", 1835, N 229) писал о том, что он встретил "преумного и пречестного русского мужичка", который автору "посоветовал... не изгонять из русского языка слов сей, сия, сие, оный, оное, оныя". "И, батюшка! сказал мне добрый старик: ведь как станем общипывать наше родное слово, как курицу, так чужие люди зажарят его и съедят, а нам оставят одни косточки" (с. 926). О расхождениях между Булгариным и Сенковским см. также прим. 17 к статье "Ничто о ничем...".
8 Сенковский ответил девице Д. специальной заметкой ("Библиотека для чтения", 1835, т. XI, отд. VI), выдержанной в характерной для него шутливо-издевательской манере: "О, стократ счастливый Брамбеус! На тебя нападают девицы. Мы отдали б все на свете за честь быть предметом гонения одного такого врага. Так нередко начинается любовь и счастие" и т. д. (с. 26-27).
Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 1. Статьи, рецензии и заметки 1834--1836. Дмитрий Калинин.
Вступит. статья к собр. соч. Н. К. Гея.
Статья и примеч. к первому тому Ю. В. Манна.
Подготовка текста В. Э. Бограда.
М., "Художественная литература", 1976
Источник: Библиотека Максима Мошкова
РНБ:
Шифр хранения: 18.41.5.57
Каннингам А. О жизни и произведениях сира Валтера Скотта /Соч. Аллана Каннингама; Пер. девицы Д..... - Санкт-Петербург : тип. К. Вингебера, 1835. - XLVIII, 143, [5] с. ; 20 см
Английское издание. Some account of the life and works of Sir Walter Scott. https://openlibrary.org/works/OL5944350W/Some_account_of_the_life_and_works_of_Sir_Walter_Scott
By Allan Cunningham.
Published 1832 by Stimpson & Clapp in Boston .
Written in English.
Примечание.
Некоторые переводы и русские писатели о В.Скотте http://az.lib.ru/s/skott_w/
М. П. Алексеев <А. И. Тургенев и В. Скотт> http://az.lib.ru/t/turgenew_a_i/text_0110.shtml
1907. Зинаида Афанасьевна Венгерова
Скотт Вальтер (Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона)
(Sir Walter Scott) -- знаменитый англ. романист (1771--1831). Детство провел среди шотландской природы, учился в Эдинбурге и отличался страстною любовью к чтению. Его любимыми авторами были Шекспир, Мильтон, Спенсер. Ранняя его склонность к изучению истории сказалась в увлечении средневековыми хрониками Фруассара и национальными шотландскими преданиями. На 21-м г. он стал адвокатом, но очень мало занимался этой профессией, скоро отдавшись всецело литературной деятельности. Он начал со стихотворных переводов двух баллад Бюргера, "Ленора" и "Дикий охотник" (1796). В 1799 г. он получил место шерифа в Селькиркшире и поселился там на ферме Ашскиль, на берегу Твида, с молодой женой, француженкой по происхождению. Изданный им трехтомный сборник "Minstrelsy of the Scottish Border" создал ему сразу литературное имя. В состав сборника вошло несколько оригинальных баллад и множество обработок южно-шотландских народных сказаний. В 1805 г. С. выступил с большой поэмой "The Lay of the last minstrel" -- первой из целой серии поэм, описывающих в романтическом духе рыцарский быт старинной Шотландии. Самые выдающиеся поэмы или, вернее, стихотворные романы: "Marmion", "The Lady of the Lake", "The Vision of Don Roderick", "Rokeby", "The Lord of the Isles", "The Field of Waterloo", "The Bridal of Triermain". К тому же периоду относятся литературно-исторические труды С.: "Life and works of John Drydon" (1808) и "Life a. works of De a n Swift" (1814--1817), a также "Border antiquities" (1814) и "Paul's Letters to his Kinsfolk" (описание заграничных впечатлений, 1815). Возрастающая литературная слава настолько увеличила состояние Вальтера С., что он в 1812 г. приобрел поместье Абботсфорд, прославленное в литературе как место происхождения романов Вальтера С. В Абботсфорде закончены были последние поэмы С.; там же он начал серию своих знаменитых романов. Самые выдающиеся из них: "Waverley", "Guy Mannering", "The Antiquary, "Old Mortality", "Rob Roy", "Ivanhoe", "The Bride of Lamermoor", "Quentin Durward", "The fair maid of Perth". С. вел роскошный образ жизни, выстроил себе в Абботсфорде замок в средневековом стиле, куда съезжались посетители отовсюду, и при своем неуменье вести дела сильно запутался, особенно вследствие неудачных денежных спекуляций; в 1826 г., когда случился крах банкирского дома, в котором он был вкладчиком, он очутился не только без гроша, но и с огромным долгом (117000 фн. стерл.). При этом его здоровье было уже сильно расстроено. Феноменальное уменье работать при всех обстоятельствах помогло ему отчасти справиться с бедою. В произведениях, написанных после разорения, видны следы торопливой работы, но и некоторые из его наиболее популярных романов, как напр. "Woodstock", относятся к тому же времени. Последними романами Вальтера С. были "Count Robert of Paris" и "Castle Dangerous". Кроме романов, он написал обширный исторический труд "Life of Napoleon Bonaparte" (1827), ряд литературных очерков, исторических статей, "Историю Шотландии" для энциклопедии Ларднера, ряд повестей под общим заглавием "The Chronicles of Cannongate", другой сборник "Tales of a Grandfather" и др. Благодаря такому усиленному труду он в значительной степени уплатил свои долги, но здоровье его окончательно испортилось, грозивший паралич лишал возможности работать, поездки в Италию не принесли ожидаемой пользы; вернувшись на родину, он умер в Абботсфорде. Благодарная Шотландия открыла подписку, чтобы сохранить его семье поместье Абботсфорд, и воздвигла ему в Эдинбурге великолепный памятник. Главное значение Вальтера С. заключается в том, что он создал исторический роман. До него были попытки в этом роде, но произведения его предшественников -- Вальполя, м-сс Радклиф, Софии Ли, Айерланда и др. -- написаны без всякого проникновения в дух той или другой исторической эпохи. Вальтер С. убедился из изучения своих предшественников (как это видно, например, из его разбора романа Клары Рив), что нужно стремиться в историческом романе скорее к правдоподобности, чем к педантическому воспроизведению фактов, но вместе с тем необходимо сохранять дух эпохи; стиль и язык должны быть непременно архаичны, страсти и чувства должны представлять общечеловеческий интерес. В этом духе написана вся серия романов Вальтера С. (около 30 -ти так называемых "Waverley Novels"), в которых изображены выдающиеся драматичные моменты шотладской, английской и общеевропейской истории, начиная от завоевания Англии норманнами до XVIII-го в.
Критика упрекала С. в искажении истории ради драматического интереса, а также в том, что он изображал только внешнюю сторону жизни, быт различных эпох, не задумываясь над психологическим и философским значением событий.
Карлейль ставил ему также в вину отсутствие каких-либо этических идеалов и цельного исторического и философского миросозерцания. Упреки эти отчасти заслужены, но нельзя не признать, что Вальтер С. дал широкую картину прошлого, вывел массу пластично очерченных исторических характеров и во многом остался верен внутренней психологической правде истории. Он сочетал реализм бытописания с поэтической идеализацией характеров и этим стал типичным выразителем романтизма с его страстным исканием неосуществимой в будничной действительности красоты. Он несвободен от того увлечения сильными страстями и стойкими характерами -- в ущерб жизненной правде, -- которое отличает всю романтическую литературу. Лучший роман Вальтера С. -- "Айвенго", где изображен исход борьбы между саксами и норманнами и представлена захватывающая картина английской истории раннюю эпоху феодализма. В "Красавице из Перта" сказалось в полном блеске уменье Вальтера С. воссоздавать человеческие страсти; в характерах шотландских героев объективность бытописателя чрезвычайно удачно сочетается с субъективностью психолога. В романе "Квентин Дорвард" Вальтер С. дал яркую характеристику хитроумного Людовика XI-го. Романы С. далеко не все одинакового достоинства, но лучшие из них -- бесспорно художественные произведения.
Историческое значение Вальтера С. чрезвычайно велико; во всех странах у него было множество подражателей. Немецкий романист Вилибальд Алексис (Геринг) -- один из самых видных между ними. Лучш. изд. романов Вальтера С. -- эдинбургские и лондонское изд. 1839 г. Жизнь Вальтера С. изложена чрезвычайно обстоятельно его зятем Локартом (1838). О С. писали H Э tton ("Engl. Men of Letters", 1878), Watt (1879), Younge (1887); по-нем. Elza (1864), Eberty (2-е изд., 1871). см. также Hogg ("The Ettrick Shepherd"), "Domestic manners a. private life of Sir W. S." (нов. изд. 1882).
Из наших журналов романы С. больше всего переводила "Библиотека для чтения" (1848 г. и сл.) (Думаю, раньше, но Сенковский не подписывал переработанные переводы, ещё и сокращая их - Р.Б.). С 1865 г. стало выходить сокращенное иллюстрированное издание романов С. Л. Шелгуновою сокращены романы С. (изд. Павленкова для детей и юношества, с иллюстрациями). Недавно появилось "Полное собрание сочинений С.", изд. "Вестником иностр. литературы".
См. Ф. Булгаков ("Историч. вестник", 1884 г., 8), В. Белинский ("Сочинения", I и X), Брандес ("Главные течения литературы XIX в.", М., 1893), Дружинин ("Собрание сочинений", т. IV), А. Кирпичников (" Вальтер-С. и В. Гюго", СПб., 1891), Карлейль ("Отеч. записки", 1857 г., 5), В. Майков ("Критич. опыты"), Тэн ("Развитие политич. и гражд. свободы в Англии", т. II, СПб., 1871). Биографич. очерки: А. Паевская, "Вальтер С."; Эльце, "Вальтер С." (изд. "Пантеона литературы", СПб., 1894).
Источник: Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Оригинал здесь: http://vehi.net/brokgauz/all/094/94509.shtml.