Одиночество вдвоем. Эхо тифлисских и одесских выстрелов в Харькове
Оригинал взят у rbvekpros в Одиночество вдвоем. Эхо тифлисских и одесских выстрелов в Харькове
Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?..
...Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная
И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма...
Вертинский. Кокаинетка.1916
Самоубийство студента и артистки в Харькове.
Сообщаем со слов харьковских газет некоторые подробности об этой драме, в общих чертах уже известной из телеграмм.
С сентября месяца в квартире г-жи Люблинской заняла маленькую комнатку артистка городского театра Евгения Николаевна Янкевич, довольно эфектная блондинка, игравшая так называемые вторые роли, за что она получала скромное жалованье. Г-жа Янкевич, как видно из ее паспорта, была замужем за кандидатом на суд.должности (ныне следователем) Олевинским и в 1906 году развелась с ним, сама она родом из Одессы, где у нее есть мать. Почти с самого начала приезда в Харьков г-жа Янкевич познакомилась с юношей студентом технологического института Михаилом Николаевичем Замятниным. У Замятнина мать в Петербурге, живущая на пенсию, и небольшая сестра. Живой, жизнерадостный и хорошо воспитанный юноша, почти что мальчик (ему было всего 18 лет!), Замятнин вел себя скромно и жил на деньги, которые присылала ему мать, очевидно, любившая его очень сильно...
Знакомство Замятнина с Янкевич было для него роковым, - он влюбился в нее со всем пылом и страстью юноши, впервые познающего женщину; полюбила его и Янкевич, несмотря на свои 32 года. Янкевич так привязала к себе юношу, что он был с нею, можно сказать, неразлучен, и чем дальше, тем страсть его росла и как бы опьяняла его больше и больше, - так что, когда г-жа Янкевич поехала на два спектакля в Сумы, он тоже поехал с нею.
Не стесняясь своей "любви" к Замятнину, Янкевич иногда высказывала своим товаркам по службе, что ее страшит участь влюбленной в "мальчика" женщины, что скоро, возможно, Замятнин оставит ее, охладеет к своей страсти, и тогда ей лучше всего умереть... На эту тему Янкевич говорила много и со многими, а в последнее время она стала еще определеннее говорить о самоубийстве, причем один раз, как рассказывают, отравилась вместе с Замятниным, но не таким ядом, который мог оказать губительное действие (небольшая доза морфия), а в другой раз - недавно - она приняла большую дозу кокаина и ее еле спасли. Во время этого отравления Янкевич присутствовал Замятнин, который вместе с товарищами Янкевич по труппе и врачами оказывал ей помощь... Всем бросилось тогда в глаза растерянное бледное лицо красивого мальчика, с беспомощно блуждающим взором.
Наконец драма разразилась. В тесной и бедной комнате артистки нашли на кровати совершенно одетого Замятина (странный акцент, не правда ли?), а возле кровати на полу Янкевич-Оленевскую. На подзеркальнике стояла баночка со стрихнином, лежали часы Замятнина, остановившиеся на 10 м. 1-го ч... Быть может, эти часы были нарочно остановлены. На столике посредине "гостиной" лежили несколько писем в серых конвертиках и программа спектакля и на оборотной стороне подпись крупными буквами угольным карандашем: "умираем - расставаться не в силах". Рука это Замятнина.
Среди писем имелось письмо на имя полицмейстера, запечатанное, как и другие. Вот что было написано рукой Янкевич: "Мил.госуд. Клавдий Иннокентьевич! обращаюсь к вам с большой просьбой, так как вы можете это сделать. Устройте так, чтобы нас не вскрывали. Зачем? Отравились цианистым кали (в действительности стрихнином, - это прим. ред.), находясь в полном рассудке. Надеюсь, вы не откажете мне в последней просьбе, тем более, что мы не много знакомы. Вы ведь бывали в доме, т.е. в доме родных мужа в Херсоне. Зинаида Владимировна Олевинская. Михаил Замятнин". Последняя подпись сделана рукой Замятнина.
Уральский край, 1908.
Возможно, однажды я наткнусь на данные о репертуаре харьковского театра, возможно, роли, исполняемые несчастной артисткой, приблизят к разгадке, но остаюсь при впечатлении, что в данном конкретном печальном спектакле ее роль была главной... ее партнер лишь подыграл, последовав за ней за порог театральных фантазий... А "попробовать" морфий, кокаин или стрихнин, - одним словом, модные по тем временам наркотические средства, - чтобы расширить рамки сознания, утолить боль, бежать от тоски и скуки, не убивая себя, пробудить в своем подсознании новые творческие потенции, - практика по тем временам обычная...
Возможно, это лишь наркотическая зависимость, которая однажды привела к передозировке?
Но пока мы не находим проблемных статей в местных газетах относительно наркотиков... не находим и статей о завоевывающем мир фрейдизме, морфинизме...
Вот и все. Теперь мы вернемся к теме театра, к "Саломее", к катастрофе Комиссаржевской и успеху Иды Рубинштейн, и постепенному закату Кшесинской, за фигурой и творчеством каждой из которых, возможно, маячат черты той или иной формы преображения капитала и его проклятия для России, потянется вереница смутных образов членов царской семьи, банкиров, сахарозаводчиков, нефтепромышленников...
Не запускать тему, забывая о "Востоке", где кончается искусство и начинается жизнь: Особый разговор. И вновь полумесяц.
Примечания.
Относясь к творчеству Вертинского достаточно прохладно, не читал и его книги, текст не перепроверял. Я так понял, что описываемые события относятся к 1913 году, когда погибает его сестра, которую Вертинский подсадил (жестковато, конечно, звучит, но избежать "поветрия", "не попробовать", живя в среде кокаинистов... возможно ли это?) на наркотики.
Отрывок из мемуаров А.Вертинского "Я артист -- воспоминания". Полностью данные мемуары напечатынны в журнале "Наше наследие" (номер 6 за 89 и номер 1 за 90).
"...Вот тут и появился кокаин.
Кто первый начал его употреблять? Откуда занесли его в нашу среду? Не знаю. Но зла он наделал много.
Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых бачонках, по одному грамму. Самый лучший, немецкой фирмы "Марк" стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось все труднее и труднее. Его уже продавали "с рук" - нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил он в десять раз дороже. После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись, вы чувствовали необычайный подъем, ясность, бодрость, смелость, дерзание. Вы говорили остроумно и ярко, тысячи оригинальных мыслей роились у вас в голове. Жизнь со своей прозой, мелочами, неудачами как бы отодвигалась куда-то, исчезала и уже больше не интересовала. Вы улыбались самому себе, своим мыслям, новым и неожиданным, глубочайшим по содержанию.
Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин ослабевал, переставал действовать. Вы бросались к бумаге , пробовали записать эти мысли...
Утром, прочитав написанное, вы убеждались, что все это бред! Передать свои ощущуния вам не удалось! Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас на несколько минут, но уже меньше. Дальше, все учащающая понюшки, вы доходили до степени полного отупения. Тогда вы умолкали. И так и сидели, белый как смерть, с кроваво красными губами, кусая их до боли. Острое желание причинить себе самому физическую боль едва не доводило сумашествия. Но зато вы чувствовали себя гением. Все это был, конечно, жестокий обман наркоза! Говорили вы чепуху, и нормальные люди буквально шарахались от вас. <...>
...Вы ничего не могли есть, и организм истощался до предела. Пить кое-что вы могли: коньяк, водку. Только очень крепкие напитки. Они как бы отрезвляли вас, останавливали действие кокаина на некоторое время, то есть действовали как противоядие. Тут нужно было ловить момент, чтобы бросить нюхать и лечь спать. Не всегда это удавалось. Потом, приблизительно через год, появлялись тяжелые последствия в виде мании преследования, боязни пространства и прочее.
Короче говоря, кокаин был проклятием нашей молодости. Им увлекались многие. Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и "заряжались" перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег.
Не помню уже, кто дал мне первый раз понюхать кокаин, но пристрастился я к нему довольно быстро. Сперва нюхал понемножечку, потом все больше и чаще.
- Одолжайтесь! - по-старинному говорили обычно угощавшие. И я угощался. Сперва чужим, а потом своим. Надо было где-тод добывать....
...Однажды в театр пришел журналист, кажется, Сергей Яблоновский из "Русского слова" (Псевдоним Сергея Викторовича Потресова. Родился в Харькове... Несмотря на несметное число публикаций, - ежедневный театральный фельетон, еженедельная рецензия в «Русском слове», статьи в двух провинциальных газетах и публикации в театральных журналах, - Сергей Яблоновский успевал руководить литературными «вторниками» и работать товарищем директора Московского литературно-художественного кружка, председательствовать в Обществе деятелей периодической печати и литературы, совмещая это с политической деятельностью в качестве активного члена Партии народной свободы. В 1909 году вышла книга С. Яблоновского «О театре» (издание И. Сытина, Москва). - Р.Б.) - самой большой газеты того времени - и написал о нашем театре. Нельзя сказать, чтобы она была хвалебной -- критик всех поругивал, только обо мне выразился так "остроумный и жеманный Александр Вертинский". Этого было достаточно, чтобы я "задрал нос" и чтоб все наши актеры возненавидели меня моментально. Но уже было поздно. Успех мой шагал сам по себе, меня приглашали на вечера. А иногда даже писали обо мне. Марье Алексеевне пришлось дать мне наконец "жалование" двалцать пять рублей в месяц, что при "борще и котлетах" уже являлось базисом на котором можно было разворачиваться. Но увы... деньги эти главным образом шли на покупку кокаина.
Вернулась из поездки моя сестра. Мы поселились вместе, сняв большую комнату где-то на Кисловке. К моему великому огорчению, она тоже не избежала ужасного поветрия и тоже "кокаинилась".
Куда только мы не попадали. В три-четыре часа ночи, когда кабаки закрывались, мы шли в "Комаровку" -- извозчичью чайную у Петровских ворот, где в сыром подвале пили водку с проститутками , извозчиками и всякими подозрительными личностями и нюхали, нюхали это дьявольское зелье.
Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых, кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих из нас носы уже обмякли, и выглядели ужасно, а во-вторых наркоз почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния.
Я где-то таскался по целым дням и ночам и даже сестру Надю стал видеть редко. А ведь мы очень любили друг друга... Надя была единственным близким мне человеком в этом огромном шумном городе... И я не сберег ее! (Нужно уточнить, сестра Надя, актриса, по слухам погибла от передозировки кокаина... - Р.Б.) Что это, кокаин, анастезия? Полное омертвления всех чувств. Равнодушие ко всему окружающему. Психическое заболевание...
Помню, однажды я выглянул из окна монсарды, где мы жили (окно выходило на крышу), и увидел, что весь скат крыши под моим окном усеян коричневыми пустыми баночками из-под марковского кокаина. Сколько их было? Я начал в ужасе считать. Сколько же я внюхал за этот год!
И первый раз в жизни я испугался. Мне стало страшно! Что же будет дальше? Сумашедший дом? Смерть? Параличь сердца? А тут еще галлюцинации... Я жил в мире призраков!
Я встал. Я вспомнил, что среди моих знакомых есть знаменитый психиатор - профессор Баженов. Я вышел на Тверскую и решил ехать к нему. Баженов жил на Арбате. Подходя к остановке, я увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел с своего пьедестала и, тяжело шагая "по потрясенной мостовой" (крутилось у меня в голове), тоже направился к остановке трамвая. А на пьедестале остался след его ног, как в грязи оставшийся след от калош человека.
- Опять галлюцинация! - спокойно подумал я, - Ведь этого же быть не может?
Тем не менее Пушкин стал на заднюю площадку трамвая и воздух вокруг него наполнился запахом резины исходившим от плаща.
Я ждал, улыбаясь, зная, что этого быть не может. А между тем это было!
Пушкин вынул большой медный старинный пятак, которых уже не было в обращении.
- Александр Сергеевич! - тихо сказал я - Кондуктор не возьмет у вас этих денег! Они старинные!
Пушкин улыбнулся:
- Ничего. У меня возьмет!
Тогда я понял, что просто сошел с ума.
Я сошел с трамвая на Арбате. Пушкин поехал дальше.
Профессор Баженов тотчас принял меня.
- Ну? В чем дело юноша? - спросил он.
- Я сошел с ума, прфессор,- твердо выговорил я.
- Вы думаете? -- как-то равнодушно и спокойно спросил он.
- Да. Я уверен в этом.
- Ну тогда посидите пока. Я занят, и мне сейчас некогда.
И он начал, что-то писать. Через пол-часа так же спокойно вернулся к разговору.
- Из чего же вы, собственно, заключаете это? - спросил он просто, как будто даже не интересуясь моим ответом.
Я объяснил ему все, рассказав также и о том, как ехал с Пушкиным в трамвае.
- Обычные зрительные галлюцинации!-- устало заметил он. Минутку он помолчал, потом взглянул на меня и строго сказал:
- Вот что, молодой человек, или я вас сейчас же посажу в психиатрическую больницу, где через год-два вас вылечат, или вы немедленно бросите кокаин! Сейчас же!
Он засунул руку в карман моего пиджака и, найдя баночку, швырнул ее в окно.
- До свидания!- сказал он, протягивая мне руку - Больше ко мне не приходите!
Я вышел. Все было ясно".
...
Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?..
...Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная
И я знаю, что крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма...
Вертинский. Кокаинетка.1916
Самоубийство студента и артистки в Харькове.
Сообщаем со слов харьковских газет некоторые подробности об этой драме, в общих чертах уже известной из телеграмм.
С сентября месяца в квартире г-жи Люблинской заняла маленькую комнатку артистка городского театра Евгения Николаевна Янкевич, довольно эфектная блондинка, игравшая так называемые вторые роли, за что она получала скромное жалованье. Г-жа Янкевич, как видно из ее паспорта, была замужем за кандидатом на суд.должности (ныне следователем) Олевинским и в 1906 году развелась с ним, сама она родом из Одессы, где у нее есть мать. Почти с самого начала приезда в Харьков г-жа Янкевич познакомилась с юношей студентом технологического института Михаилом Николаевичем Замятниным. У Замятнина мать в Петербурге, живущая на пенсию, и небольшая сестра. Живой, жизнерадостный и хорошо воспитанный юноша, почти что мальчик (ему было всего 18 лет!), Замятнин вел себя скромно и жил на деньги, которые присылала ему мать, очевидно, любившая его очень сильно...
Знакомство Замятнина с Янкевич было для него роковым, - он влюбился в нее со всем пылом и страстью юноши, впервые познающего женщину; полюбила его и Янкевич, несмотря на свои 32 года. Янкевич так привязала к себе юношу, что он был с нею, можно сказать, неразлучен, и чем дальше, тем страсть его росла и как бы опьяняла его больше и больше, - так что, когда г-жа Янкевич поехала на два спектакля в Сумы, он тоже поехал с нею.
Не стесняясь своей "любви" к Замятнину, Янкевич иногда высказывала своим товаркам по службе, что ее страшит участь влюбленной в "мальчика" женщины, что скоро, возможно, Замятнин оставит ее, охладеет к своей страсти, и тогда ей лучше всего умереть... На эту тему Янкевич говорила много и со многими, а в последнее время она стала еще определеннее говорить о самоубийстве, причем один раз, как рассказывают, отравилась вместе с Замятниным, но не таким ядом, который мог оказать губительное действие (небольшая доза морфия), а в другой раз - недавно - она приняла большую дозу кокаина и ее еле спасли. Во время этого отравления Янкевич присутствовал Замятнин, который вместе с товарищами Янкевич по труппе и врачами оказывал ей помощь... Всем бросилось тогда в глаза растерянное бледное лицо красивого мальчика, с беспомощно блуждающим взором.
Наконец драма разразилась. В тесной и бедной комнате артистки нашли на кровати совершенно одетого Замятина (странный акцент, не правда ли?), а возле кровати на полу Янкевич-Оленевскую. На подзеркальнике стояла баночка со стрихнином, лежали часы Замятнина, остановившиеся на 10 м. 1-го ч... Быть может, эти часы были нарочно остановлены. На столике посредине "гостиной" лежили несколько писем в серых конвертиках и программа спектакля и на оборотной стороне подпись крупными буквами угольным карандашем: "умираем - расставаться не в силах". Рука это Замятнина.
Среди писем имелось письмо на имя полицмейстера, запечатанное, как и другие. Вот что было написано рукой Янкевич: "Мил.госуд. Клавдий Иннокентьевич! обращаюсь к вам с большой просьбой, так как вы можете это сделать. Устройте так, чтобы нас не вскрывали. Зачем? Отравились цианистым кали (в действительности стрихнином, - это прим. ред.), находясь в полном рассудке. Надеюсь, вы не откажете мне в последней просьбе, тем более, что мы не много знакомы. Вы ведь бывали в доме, т.е. в доме родных мужа в Херсоне. Зинаида Владимировна Олевинская. Михаил Замятнин". Последняя подпись сделана рукой Замятнина.
Уральский край, 1908.
Возможно, однажды я наткнусь на данные о репертуаре харьковского театра, возможно, роли, исполняемые несчастной артисткой, приблизят к разгадке, но остаюсь при впечатлении, что в данном конкретном печальном спектакле ее роль была главной... ее партнер лишь подыграл, последовав за ней за порог театральных фантазий... А "попробовать" морфий, кокаин или стрихнин, - одним словом, модные по тем временам наркотические средства, - чтобы расширить рамки сознания, утолить боль, бежать от тоски и скуки, не убивая себя, пробудить в своем подсознании новые творческие потенции, - практика по тем временам обычная...
Возможно, это лишь наркотическая зависимость, которая однажды привела к передозировке?
Но пока мы не находим проблемных статей в местных газетах относительно наркотиков... не находим и статей о завоевывающем мир фрейдизме, морфинизме...
Вот и все. Теперь мы вернемся к теме театра, к "Саломее", к катастрофе Комиссаржевской и успеху Иды Рубинштейн, и постепенному закату Кшесинской, за фигурой и творчеством каждой из которых, возможно, маячат черты той или иной формы преображения капитала и его проклятия для России, потянется вереница смутных образов членов царской семьи, банкиров, сахарозаводчиков, нефтепромышленников...
Не запускать тему, забывая о "Востоке", где кончается искусство и начинается жизнь: Особый разговор. И вновь полумесяц.
Примечания.
Относясь к творчеству Вертинского достаточно прохладно, не читал и его книги, текст не перепроверял. Я так понял, что описываемые события относятся к 1913 году, когда погибает его сестра, которую Вертинский подсадил (жестковато, конечно, звучит, но избежать "поветрия", "не попробовать", живя в среде кокаинистов... возможно ли это?) на наркотики.
Отрывок из мемуаров А.Вертинского "Я артист -- воспоминания". Полностью данные мемуары напечатынны в журнале "Наше наследие" (номер 6 за 89 и номер 1 за 90).
"...Вот тут и появился кокаин.
Кто первый начал его употреблять? Откуда занесли его в нашу среду? Не знаю. Но зла он наделал много.
Продавался он сперва открыто в аптеках, в запечатанных коричневых бачонках, по одному грамму. Самый лучший, немецкой фирмы "Марк" стоил полтинник грамм. Потом его запретили продавать без рецепта, и доставать его становилось все труднее и труднее. Его уже продавали "с рук" - нечистый, пополам с зубным порошком, и стоил он в десять раз дороже. После первой понюшки на короткое время ваши мозги как бы прояснялись, вы чувствовали необычайный подъем, ясность, бодрость, смелость, дерзание. Вы говорили остроумно и ярко, тысячи оригинальных мыслей роились у вас в голове. Жизнь со своей прозой, мелочами, неудачами как бы отодвигалась куда-то, исчезала и уже больше не интересовала. Вы улыбались самому себе, своим мыслям, новым и неожиданным, глубочайшим по содержанию.
Продолжалось это десять минут. Через четверть часа кокаин ослабевал, переставал действовать. Вы бросались к бумаге , пробовали записать эти мысли...
Утром, прочитав написанное, вы убеждались, что все это бред! Передать свои ощущуния вам не удалось! Вы брали вторую понюшку. Она опять подбадривала вас на несколько минут, но уже меньше. Дальше, все учащающая понюшки, вы доходили до степени полного отупения. Тогда вы умолкали. И так и сидели, белый как смерть, с кроваво красными губами, кусая их до боли. Острое желание причинить себе самому физическую боль едва не доводило сумашествия. Но зато вы чувствовали себя гением. Все это был, конечно, жестокий обман наркоза! Говорили вы чепуху, и нормальные люди буквально шарахались от вас. <...>
...Вы ничего не могли есть, и организм истощался до предела. Пить кое-что вы могли: коньяк, водку. Только очень крепкие напитки. Они как бы отрезвляли вас, останавливали действие кокаина на некоторое время, то есть действовали как противоядие. Тут нужно было ловить момент, чтобы бросить нюхать и лечь спать. Не всегда это удавалось. Потом, приблизительно через год, появлялись тяжелые последствия в виде мании преследования, боязни пространства и прочее.
Короче говоря, кокаин был проклятием нашей молодости. Им увлекались многие. Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и "заряжались" перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили кокаин в пудреницах. Поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин чаще всего не было денег.
Не помню уже, кто дал мне первый раз понюхать кокаин, но пристрастился я к нему довольно быстро. Сперва нюхал понемножечку, потом все больше и чаще.
- Одолжайтесь! - по-старинному говорили обычно угощавшие. И я угощался. Сперва чужим, а потом своим. Надо было где-тод добывать....
...Однажды в театр пришел журналист, кажется, Сергей Яблоновский из "Русского слова" (Псевдоним Сергея Викторовича Потресова. Родился в Харькове... Несмотря на несметное число публикаций, - ежедневный театральный фельетон, еженедельная рецензия в «Русском слове», статьи в двух провинциальных газетах и публикации в театральных журналах, - Сергей Яблоновский успевал руководить литературными «вторниками» и работать товарищем директора Московского литературно-художественного кружка, председательствовать в Обществе деятелей периодической печати и литературы, совмещая это с политической деятельностью в качестве активного члена Партии народной свободы. В 1909 году вышла книга С. Яблоновского «О театре» (издание И. Сытина, Москва). - Р.Б.) - самой большой газеты того времени - и написал о нашем театре. Нельзя сказать, чтобы она была хвалебной -- критик всех поругивал, только обо мне выразился так "остроумный и жеманный Александр Вертинский". Этого было достаточно, чтобы я "задрал нос" и чтоб все наши актеры возненавидели меня моментально. Но уже было поздно. Успех мой шагал сам по себе, меня приглашали на вечера. А иногда даже писали обо мне. Марье Алексеевне пришлось дать мне наконец "жалование" двалцать пять рублей в месяц, что при "борще и котлетах" уже являлось базисом на котором можно было разворачиваться. Но увы... деньги эти главным образом шли на покупку кокаина.
Вернулась из поездки моя сестра. Мы поселились вместе, сняв большую комнату где-то на Кисловке. К моему великому огорчению, она тоже не избежала ужасного поветрия и тоже "кокаинилась".
Куда только мы не попадали. В три-четыре часа ночи, когда кабаки закрывались, мы шли в "Комаровку" -- извозчичью чайную у Петровских ворот, где в сыром подвале пили водку с проститутками , извозчиками и всякими подозрительными личностями и нюхали, нюхали это дьявольское зелье.
Конечно, ни к чему хорошему это привести не могло. Во-первых, кокаин разъедал слизистую оболочку носа, и у многих из нас носы уже обмякли, и выглядели ужасно, а во-вторых наркоз почти не действовал и не давал ничего, кроме удручающего, безнадежного отчаяния.
Я где-то таскался по целым дням и ночам и даже сестру Надю стал видеть редко. А ведь мы очень любили друг друга... Надя была единственным близким мне человеком в этом огромном шумном городе... И я не сберег ее! (Нужно уточнить, сестра Надя, актриса, по слухам погибла от передозировки кокаина... - Р.Б.) Что это, кокаин, анастезия? Полное омертвления всех чувств. Равнодушие ко всему окружающему. Психическое заболевание...
Помню, однажды я выглянул из окна монсарды, где мы жили (окно выходило на крышу), и увидел, что весь скат крыши под моим окном усеян коричневыми пустыми баночками из-под марковского кокаина. Сколько их было? Я начал в ужасе считать. Сколько же я внюхал за этот год!
И первый раз в жизни я испугался. Мне стало страшно! Что же будет дальше? Сумашедший дом? Смерть? Параличь сердца? А тут еще галлюцинации... Я жил в мире призраков!
Я встал. Я вспомнил, что среди моих знакомых есть знаменитый психиатор - профессор Баженов. Я вышел на Тверскую и решил ехать к нему. Баженов жил на Арбате. Подходя к остановке, я увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел с своего пьедестала и, тяжело шагая "по потрясенной мостовой" (крутилось у меня в голове), тоже направился к остановке трамвая. А на пьедестале остался след его ног, как в грязи оставшийся след от калош человека.
- Опять галлюцинация! - спокойно подумал я, - Ведь этого же быть не может?
Тем не менее Пушкин стал на заднюю площадку трамвая и воздух вокруг него наполнился запахом резины исходившим от плаща.
Я ждал, улыбаясь, зная, что этого быть не может. А между тем это было!
Пушкин вынул большой медный старинный пятак, которых уже не было в обращении.
- Александр Сергеевич! - тихо сказал я - Кондуктор не возьмет у вас этих денег! Они старинные!
Пушкин улыбнулся:
- Ничего. У меня возьмет!
Тогда я понял, что просто сошел с ума.
Я сошел с трамвая на Арбате. Пушкин поехал дальше.
Профессор Баженов тотчас принял меня.
- Ну? В чем дело юноша? - спросил он.
- Я сошел с ума, прфессор,- твердо выговорил я.
- Вы думаете? -- как-то равнодушно и спокойно спросил он.
- Да. Я уверен в этом.
- Ну тогда посидите пока. Я занят, и мне сейчас некогда.
И он начал, что-то писать. Через пол-часа так же спокойно вернулся к разговору.
- Из чего же вы, собственно, заключаете это? - спросил он просто, как будто даже не интересуясь моим ответом.
Я объяснил ему все, рассказав также и о том, как ехал с Пушкиным в трамвае.
- Обычные зрительные галлюцинации!-- устало заметил он. Минутку он помолчал, потом взглянул на меня и строго сказал:
- Вот что, молодой человек, или я вас сейчас же посажу в психиатрическую больницу, где через год-два вас вылечат, или вы немедленно бросите кокаин! Сейчас же!
Он засунул руку в карман моего пиджака и, найдя баночку, швырнул ее в окно.
- До свидания!- сказал он, протягивая мне руку - Больше ко мне не приходите!
Я вышел. Все было ясно".
...