Интервью с исполнительным директором БФ United Way Татьяной Задирако
UD 17.01.2013 Потихонечку начинаю выкладывать опубликованные в прошлом году работы.
Международный фонд United Way, известный в России как "Дорога вместе", помогает людям по всем миру. Сотрудничать с JTI фонд начал около десяти лет назад, а в прошлом году стартовала совместная программа по подготовке собак-поводырей для незрячих и слабовидящих людей. JTI стала крупнейшим донором учебно-кинологического центра "Собака - помощник инвалидов".
В РФ 300 тыс инвалидов по зрению. В очереди на получение собаки-поводыря только в Москве стоят 30 человек. Процесс подготовки помощника занимает больше года. Для этой работы подходят щенки только двух пород: лабрадор и голден-ретривер. Подготовка каждой собаки обходится в сумму ок 300 тыс руб, поскольку процесс нельзя прерывать. "Поэтому для нас очень важно, что проект с JTI - долгосрочный", - говорит Татьяна Задирако, исполнительный директор Фонда United Way, помогающего центру "Собака - помощник инвалидов" с 2005 г.
Благодаря финансированию подготовки собак со стороны JTI, учебно-кинологический центр смог использовать другие ресурсы на аренду первого в своей истории помещения. JTI планирует помочь с обустройством постоянной базы, что облегчило бы и работу дрессировщиков, и обучение самих слепых. "Мы не делаем одноразовые проекты. Хотя бы потому, что долго и тщательно отбираем, с кем сотрудничать, - отмечает директор по благотворительным и спонсорским проектам JTI Анатолий Верещагин. - И в случае каждого из наших проектов мы думаем о его дальнейшем развитии"
О деятельности фонда United Way и сотрудничестве с JTI - в интервью с Татьяной Задирако
Расскажите, пожалуйста, о совместной деятельности Фонда и JTI.
Татьяна Задирако: Фонд «Дорога вместе» и JTI начали сотрудничать более десяти лет назад, благодаря инициативе компании BP, которая предоставила 42 автозаправочных станции в Москве для установки ящиков для сбора пожертвований. Кроме того, BP совместно с компаниями-поставщиками организовала программу по сбору пожертвований, получившую название «Сделаем пожертвование вместе». Таким образом, создался пул финансовых ресурсов, потом ежегодно передаваемый нашему фонду. А в прошлом году мы пересеклись с Анатолием Верещагиным на одном из совместных мероприятий и неожиданно оказалось, что у нас появилось много новых возможностей для взаимодействия, например, финансирование проектов для пожилых людей. Мы встретились еще раз и выбрали совместный проект, который будет финансировать в этом и следующем году: помощь организации, которая готовят собак-поводырей для слепых и слабовидящих людей.
[Интервью полностью]Почему остановились именно на этом направлении?
Многие компании хотели бы финансировать программы собак-поводырей. Но подготовка каждой собаки - это «долгоиграющий» и дорогостоящий проект, реализующийся в среднем в течение семи-восьми месяцев. Сначала нужно эту собаку выбрать, еще щенком. Потом купить. Дальше ее нужно отдать на передержку, то есть, найти место и человека, где собака будет находиться, пока ее будут дрессировать. Нужно познакомить собаку с потенциальным хозяином и позаботиться, чтобы они «совпали» и «притерлись» друг к другу. Собаку также нужно дрессировать. Все это длительный и дорогой процесс, на который вечно не хватает денег. С помощью доноров мы могли выделять средства не больше, чем на двух-трех собак. А, благодаря JTI, мы получили хорошее финансирование. Проект будет длиться полтора года, в течение которых будет подготовлено 15 собак, - и это прекрасный результат.
На чьей базе будет осуществляться проект?
Проект буде осуществляться на базе Автономной некоммерческой организации «Учебно-кинологический центр «Собаки-помощники инвалидов». Очень важно, что они работают не только с Москвой, но и по всей России, где очень мало организаций, которые бы занимались данным видом помощи. А в учебно-кинологическом центре не только готовят собак, но и отслеживают, что с ними и их хозяевами происходит дальше. Бывает, что, когда одна собака закончила свою службу в силу возраста, организация предоставляет этому же человеку другую. А уж как рады получатели помощи! Для них такая собака - это возможность заново открыть мир, возможность интегрироваться в общество: ходить на улицу, в магазин, развлекаться. И это касается не только слепых и пожилых людей. В России в целом среда очень недружественна к людям с физическими особенностями. И мы вдвойне благодарны JTI за финансирование проекта, который имеет такую важную социальную составляющую.
Есть ли альтернатива собаки-поводырю для «маломобильника»?
Это должна быть не альтернатива, а комплексная система социальной интеграции инвалидов в общество. И это задача, которая не может быть решена только силами некоммерческих организаций и энтузиастов, даже если они получают хорошее финансирование со стороны бизнеса. Здесь решения должны приниматься на государственном уровне. Должна быть создана система, куда бы входили центры и социальной адаптации, и психологической помощи, и общения, и путешествия, то есть всего того, чем здоровые люди пользуются, даже не задумываясь об этом. В идеале, это трехсекторное партнерство, где участвуют некоммерческие организации, бизнес и государство.
Почему в России в настоящее время доля участия государства в проблемах инвалидов так мала по сравнению с ЕС, США и Канадой?
Во-первых, Россия - достаточно большая страна. Во-вторых, одних бюджетных денег недостаточно для решения подобных проблем даже в наиболее развитых в экономическом отношении странах. В-третьих, государство пока что только идет к тому, чтобы звать граждан и бизнес участвовать в этом процессе совместно. При этом сами граждане считают, что у нас главный благотворитель - это государство и подобные вопросы должно решать только оно. Но, на самом деле, это неправильно. Потому что у всех нас: у меня и у Вас - как у граждан, у бизнеса, у государства - есть своя доля ответственности, как у участников общественного договора. Ведь все мы участники одного социального процесса. И не нужно перекладывать ответственность на кого-то другого. Ни в одной стране даже с очень развитым сектором благотворительности (например, Канаде, США, Великобритании) подобные проблемы не решают в одиночку государство или бизнес. И только путем партнерства между широким кругом заинтересованных лиц создаются процветающие государства, где инвалиды включены в социальную ткань общества наравне со здоровыми людьми.
По Вашему мнению, каким образом должно «звать» государство?
Личным примером и цепью последовательных шагов в сторону привлечения к благотворительности граждан и бизнеса.
Например, снижением налогооблагаемой базы для бизнеса, который ведет благотворительную деятельность. Эта идея, кстати, сейчас нашла отражение в инициативе Минэкономразвития по предоставлению налоговых льгот для компаний, отчисляющих деньги на благотворительность. И я этому очень рада. Еще одна возможность - создание механизма сбора пожертвований на рабочих местах и льготы для организаций, чьи сотрудники делают отчисления в НКО. Было бы продуктивно, если бы органы государственной власти вели диалог с некоммерческими организациями перед принятием влияющих на их деятельность законов. Еще один эффективный способ - продвигать идею благотворительности в массы на уровне выступления профильных министров - социальной защиты, экономического развития, здравоохранения, а также знаковых медийных лиц. Если бы у российской благотворительности не было такого человека, как Чулпан Хаматова, денежных поступлений на лечение детей во всех российских благотворительных фондах было бы гораздо меньше. И еще одно важное условие, но это уже зависит целиком от некоммерческого сектора: НКО должны работать без скандалов. И тогда в наш сектор придут новые люди, идеи и деньги, а помощь получит большее число людей.
Как Вы относитесь к тому, что многие компании устанавливают порог, ниже которого пожертвования не принимаются? Например, программа жертвования бонусных миль в рамках альянса Sky Team, куда входит «Аэрофлот»?
Мне кажется, это вопрос обсуждения между конкретным фондом и конкретной компанией. В подобных акциях участвует не только «Аэрофлот». Например, «Трансаэро» очень помогает в перевозках детей, следующих на операции. Думаю, это вопрос договоренности с конкретной организацией. Если компания сделала эту программу, значит, она априори готова к диалогу; если неохваченной остается большая аудитория потенциальных жертвователей-клиентов компании-донора, это стоит обсуждать с самим донором как возможность расширения базы лояльных клиентов. Это абсолютный бизнес аргумент. И обеим сторонам надо работать на достижение определенных договоренностей. К сожалению, как и в бизнесе, их не всегда можно достичь. Но это уже другая история.
В одном из интервью 2008 г Вы говорили, что в РФ нет культуры благотворительности в том смысле, как она есть на западе. Сейчас ситуация изменилась?
Да. То, что сейчас происходит в России, я бы назвала ренессансом частной благотворительности. Благотворительность РФ находится на совершенно ином уровне, чем, например, в странах Западной Европы. Обобщение было бы некорректным. В России люди сейчас хотят помогать, даже не интересуясь, куда конкретно эти деньги пойдут. Им главное иметь личную сопричастность и моральное удовлетворение от того, что они кому-то конкретно помогли. Это один из этапов, который проходит каждая страна с развивающимся гражданским сектором.
Когда жертвующие обычно начинают интересоваться, на что потрачены деньги?
Это начинается, когда у жертвующих происходит «пресыщение» помощью частным случаям. Это произойдет, когда люди будут помогать столько, что это станет нормой для многих; когда эта область будет «твердо стоять на ногах». Тогда количество помощи перейдет в качество. И тогда те, кто жертвует, будут задумываться: а что еще важно? Кто еще, кроме больных детей, нуждается в помощи? А, может, сектор надо развивать в целом, как отрасль экономики? И это будет качественный скачок, которого я, как профессионал, жду с нетерпением.
Как благотворительная деятельность в РФ влияет на имидж России за рубежом?
Никак. Российские благотворительные фонды не занимаются в хорошем смысле агрессивным продвижением своей деятельности за рубежом. Если кто-то заинтересован, что у нас тут происходит с благотворительностью, он может найти всю информацию на профильных сайтах.
Но, если уж быть совсем откровенной, то, например, всем известно о том, что в Америке хорошо развита благотворительность, что, однако, не сильно влияет на имидж той же Америки за рубежом. Все так же знают, что точно такой же хорошо развитый некоммерческий сектор есть и в Канаде, и в Великобритании, и в ряде других стран. Вопрос в том, есть ли прямая зависимость между благотворительностью внутри страны и ее имиджем за рубежом? Мое понимание: благотворительность и имидж - понятия, не сильно интегрированные друг в друга. Что с моей точки зрения, явный парадокс.
Предположим, что Фонду оставили возможность помогать только одной категории населения в РФ. Что это была бы за группа?
Давайте сразу условимся, что это - чисто теоретическое предположение. На сегодняшний день в РФ наш фонд помогает четырем категориям получателей помощи: детям группы риска (сироты, проживающие в неполных семьях, бездомные), бездомным гражданам и беженцам, пожилым и социально изолированным (инвалидам) людям и их семьям. Наш фонд занимается исключительно социальными программами, помогая людям пережить тяжелую жизненную ситуацию. Но, если бы вдруг так случилось, что мне, как директору, пришлось бы выбрать только одну группу, я бы выбрала самую непопулярную: беженцев и бездомных граждан. Почему? Этим категориям почти никто не хочет помогать. А мы себя воспринимаем как первопроходцев и образец для подражания, поэтому и оставили бы себе самое трудное.
Почему так получилось?
Детям хотят помогать все. Отношение к пожилым людям и инвалидам постепенно выравнивается в лучшую сторону. А вот к беженцам и бездомным, не имеющим статуса, социальных гарантий, население, в силу существующих стереотипов, все равно относится плохо. Помогавшие им НКО долгое время находились на финансировании Верховного комиссариата по делам беженцев ООН. Но статус этой организации в России изменился, так как Северный Кавказ перестал быть местом военного конфликта и многие достойные НКО были вынуждены закрыться из-за прекращения финансирования, несмотря на то, что помогали одной из самых социально уязвимых категории населения. Я бы сфокусировалась на помощи эмигрантам и их детям. Сейчас в Москве разрешили детям трудовых мигрантов посещать столичные школы. Это, конечно, возможность для детей. Но они не могут туда пойти: не зная русского языка, отстав в математике, не умея писать, считать. Ребенку одиннадцать лет и его не могут посадить в первый класс, а в четвертом у него нет никаких шансов интегрироваться в существующую систему образования. В результате ребенок не имеет шансов в будущем стать равноправным членом общества.
А бездомные?
Лет десять-двадцать назад это поле деятельности было занято преимущественно международными организациями: бельгийскими и голландскими НКО. Потом эти НКО ушли из России, и бездомные остались без помощи. Сейчас их место заняли религиозные организации: они кормят, раздают одежду. Это хорошо, милосердие всегда было частью религиозной доктрины. В то же время, одна из стратегических задач фондов, таких, как наш - с большой историей, с профессиональным отношением - помогать тем, кому не помогает никто. Ну, еще есть государственные учреждения для бездомных: Дома ночного пребывания, пункты санитарной обработки и центры социальной адаптации. Мы о них знаем, и даже пробовали наладить контакты в 2011 году. И наш опыт показывает, что они крайне закрыты, не заинтересованы во взаимодействии и уж тем более в партнерстве.
В связи с недавними событиями, связанными с РПЦ, может ли благотворительность улучшить имидж церкви, как института, или же церковь может ухудшить имидж НКО?
Эти два понятия не имеют друг к другу отношения. Есть высокий, «политический» уровень, а есть - базовый, когда священник или прихожанин церкви просто раздают нуждающимся теплую кашу и сладкий чай. Между этими двумя уровнями столько этажей на социальной лестнице, что преодолеть их не под силу ни церкви, ни благотворительности. О том, что сектор помощи бездомным в России сейчас занят преимущественно религиозными организациями, знаю я и еще человек двадцать. Остальные просто не обращают на этих людей внимания и просто проходят мимо. Бездомные плохо пахнут, они пьяные, дурно одетые, плюются, занимают скамейки. Они не вызывают ощущения сопричастности тем, кому нужна помощь. Я анализирую этот сектор, потому что занимаюсь им профессионально. В Москве, на весь одиннадцатимиллионный город, всего четыре некоммерческих организации, занимающиеся этим вопросом: «Милосердие», Марфо-Мариинская обитель, еще две-три при церквях. У них просто написано: на подворье такой-то церкви кормим, если нужна ночлежка - приходите. Религиозные организации помогают в чрезвычайных ситуациях, таких, как Крымск или лесные пожары. Это идеальный вариант, когда люди, которые управляют церквями на местах, ведут себя так, как это и было завещано заповедями. Не знаю, как ситуация изменится в связи с приговором «Пусси Райт». Время покажет.
А если бы Фонду оставили возможность помогать только одной категории населения на западе?
Здесь важно понимать, про какие страны мы конкретно говорим. Если мы говорим о странах, где благотворительность развита давно и сильно, то есть, о Канаде, США, странах ЕС, то там много проектов, связанных с развитием институционального сектора, как такового. Голод помощи конкретным частным лицам доноры там удовлетворили давным-давно. И теперь речь идет о том, как сделать так, чтобы некоммерческий сектор развивался так же эффективно, как и бизнес: устойчиво, долгосрочно, достойно переживая экономические кризисы. Как сделать так, чтобы организации имели финансирование долгие годы, выполняли свою миссию и их программа осуществлялась на протяжении многих лет. А не то что: есть у тебя сегодня деньги - есть программа, нет завтра денег - нет программы - и люди остались без помощи.
То есть, здесь речь идет о долгосрочных социальных инвестициях, когда результат может быть отсрочен на много лет. Если же мы говорим о таких странах, как Индия, Китай, страны Африки, то там история другая. Там бедность очень живописная, острая, когда понимаешь - да, вот это именно она. Там бедность такая: нет у тебя антикомарника, спасающего от малярии, - ребенок умрет. Есть у тебя десять долларов на антикомарник - и ребенок будет жить. Есть деньги провести в деревню водопровод - и все жители этой деревни перестанут умирать от дизентерии. То есть, соотношение между инвестициями и результатом поистине грандиозное. Прекрасно понимаю доноров и волонтеров, которые приезжают в ту же Индию и работают там десятилетиями. Потому что они ежедневно видят результат спасенных жизней. Но, если мы будем говорить о глобальных трендах, то сейчас все больше и больше люди хотят инвестировать в будущее страны, в молодежь, в детей, в образование. Причем, как в талантливых, так и в тех, кого называют социально уязвимыми, давая им возможность равного старта.
После недавних событий в Крымске и работы там Фонда Натальи Водяновой в Общественную палату РФ была представлена концепция закона, который обяжет волонтеров заключать договора с координирующей их деятельность организацией. Подобный законопроект облегчит или усложнит деятельность благотворительных фондов в РФ?
А почему этот вопрос возник в связи с Крымском? Законопроект обсуждается давно, инициирован он был в связи с будущей олимпиадой в Сочи: там же будут волонтеры, работающие со спортсменами, организовывающие логистику и прочее. На самом деле, ничего такого страшного или необычного в законопроекте о волонтерах нет. На всех тренингах и «круглых столах», проводимых для некоммерческих организаций, все специалисты по трудовому законодательству - юристы и налоговики - давно советуют заключать с волонтерами договора. Для самого волонтера, налоговой, трудовой инспекции, органов соцзащиты совершенно не важно, заключил договор волонтер или нет, так как данная деятельность не предполагает возникновения обязательств по налогообложению. Вопрос возникает тогда, когда нужно, например, волонтера отправить из Москвы в Сочи или Крымск и нужны деньги на билет и жилье. Вот тогда и возникает необходимость заключить договор. История договоров с волонтерами вписана в более широкую перспективу, нежели Крымск. На НКО необходимость заключать договоры с волонтерами (если таковая возникнет), ляжет дополнительной административной нагрузкой. И к этому надо быть готовым. Но именно так эта схема работает во всем мире.
Будет ли полезен - или нет - благотворительным фондам с зарубежной «основой» статус «иностранного агента»?
Законом («О внесении изменений в отдельные законодательные акты РФ в части регулирования деятельности некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента» - прим ред) предусмотрены большие ужесточения для некоммерческих организаций в смысле отчетности. Но все, что указано, как ужесточение: отдельное ведение учета средств по каждому донору, аудиторское заключение, отчетность обо всех денежных поступлениях, - наш фонд и так делает с самого начала и на регулярной основе. Мы делаем эту дополнительную отчетность как элемент самоконтроля, отражения высоких стандартов деятельности с целью обеспечения прозрачности и подотчетности перед широким кругом заинтересованных лиц. К этому же мы призываем и те НКО, которые получает от нас финансирование.
Но Вы должны понимать, что мы раньше (до 1998 года) были зарегистрированы как представительство американской НКО, а в США так и принято, это норма жизни. Когда мы пришли работать в Россию, у нас это все уже было, как некая данность, как внутренняя необходимость, потому что так работать считается правильно. Бояться, скорее, следует тем, чья деятельность непрозначна. Но, мне кажется, что в данном случае имеет значение не правоприменительная практика термина, а ее интерпретация. Как-то для русского уха это некрасиво звучит, неодобряюще: «иностранный агент»!
Но мы будем подчиняться всем требованиям российского законодательства и дальше, так же, как делали это ранее.
Благотворительность и политика - вещи взаимосвязанные или взаимоисключающие?
В идеале, они должны быть отдельно. На практике же существуют разные формы взаимодействия. Например, в Китае только один вариант благотворительности- частно- государственный, и других не дано. В США государство поддерживает НКО - их отношения можно назвать партнерскими. Если государство не издает репрессивные законы, поощряет НКО, дает налоговые льготы для бизнеса и частных лиц, создает различные схемы для пожертвований из зарплат сотрудников - это прекрасно.
Как не превратить «зарплатные схемы» в обязаловку, наподобие членских взносов в СССР?
Я говорю всем руководителям компаний, с кем мя сотрудничаем: пусть лучше у вас будут пять сотрудников-добровольцев, чем двадцать пять из-под палки. Это синтез культуры компании и костяк благотворительности: никогда никого нельзя заставлять. Насильно мил не будешь.
Благотворительные организации сотрудничают между собой?
Да. Мы все заинтересованы в продвижении в массы идей и культуры благотворительности. Мы хотим продвигать идею о том, что благотворительность - это так же хорошо и естественно, как чистить зубы по утрам. В одиночку это сделать сложно, а вот в рамках коалиции или партнерства - гораздо проще. Поэтому мы работаем в рамках профессиональных ассоциаций. Это помогает заниматься продвижением интересов на законодательном уровне, проводить совместные мероприятия с большим размахом и лучшими результатами.
В этом году мы впервые проводим благотворительный забег 5275, названный так по 1/8 части марафонской дистанции. Этот забег организовывают три благотворительных фонда: «Дорога вместе», «Линия жизни» и Reach for Change. Если у одного фонда есть ресурсы, которых нет у другого, и наоборот, будь то экспертиза или знания, или финансы, - то их нужно объединить. Только в таких условиях возможна синергия с положительным результатом.
А я слышала, что, напротив, фонды конкурируют из-за доноров.
Элемент борьбы за ресурсы существует и нелепо это отрицать. Но это совершенно не означает, что фонды должны только конкурировать. Не бывает успешных проектов, если продвигаешь только себя. Но о подобных вещах обычно договариваются еще «на берегу», до запуска проекта: чья территория, чья зона ответственности и как разделить ресурсы, в том числе и деньги, в случае успеха.
Что может уничтожить благотворительность в РФ?
Ничего. Если благотворительность запретят на официальном уровне (что мне представляется идеей уж совсем фантастической), она просто уйдет в подполье. Граждане будут помогать церкви, как это было в советский период. Или собираться в кафе, вроде как по интересам, собирать там денежки (или, например, игрушки, вещи) и вчерную отдавать тем, кому они нужны.
Интернет пока никто не отменял, а там запущены огромные и эффективные механизмы сбора частных пожертвований. Доноры будут покупать и приносить оборудование в больницы. Будет такая помощь, знаете, натуральная: пошел, купил, принес, отдал. А помогать люди друг другу все равно будут. Каковы бы ни были внешние обстоятельства. Такова природа человека.
Полгода назад я хотела отнести в детский дом вещи, из которых вырос мой малыш.
И у Вас их не приняли. Детские дома являются бюджетными организациями, они ограничены требованиями пожарной охраны, департамента социальной защиты, санитарно-эпидеомиологической службы и многих других. Взять вашу одежду - это нарушить требования СЭС. Именно поэтому директор детского дома не хочет идти на такой риск. И Вы должны его понять тоже. Проблема в том, что люди из внешней аудитории просто не знают, куда идти и какие каналы нужно использовать, чтобы вещи дошли до конечных получателей.
Такая ситуация нуждается в изменении?
Вся ситуация с детьми сиротами нуждается в коренном изменении. И это, опять повторяю, проблема государственного масштаба.
Я думаю, что детям в детских домах нужна не столько материально-техническая база, сколько возможность получить навыки независимого проживания и модели поведения, которые бы они могли использовать как в детский период жизни, так и когда выйдут за пределы детского дома. Как разговаривать со мной, с Вами, что делать, если на улице остановил милиционер, как заплатить за квартиру, купить продукты. Наконец, что комната в коммуналке не меняется на магнитофон. Дети, выросшие в детских домах, зачастую не знают, например, такие вещи, как что такое безопасное прикосновения. Не чувствуют, с хорошим или нет намереньем к ним обращаются посторонние. Это то, чему нас всех учат дома, что мы видим в ежедневном взаимодействии внутри семьи.
Материально-техническая база - это важно, но детей важно вовлекать и в сам жизненный процесс. Пришли менять батареи, вешать полки, латать крышу - можно привлекать к этой деятельности детей. Потому что они не знают, как забиваются гвозди, варятся яйца, из чего делается борщ. И именно поэтому детям, проживающим в детских учреждениях, важно приобрести навыки независимого проживания. Ну, и еще вся проблематика, связанная с усыновлением.
Некоторое время назад я читала о проекте, в рамках которого детей из детских домов можно было забирать на выходные. Противники проекта говорили о том, что дети привязываются к «воскресным» семьям и страдает их психика.
К примеру, организация «Старшие братья, старшие сестры» - занимается наставничеством. Это как раз то, о чем вы меня спрашиваете. Поверьте, это эффективная модель взаимодействия. Да, ребенок может привязаться. А взрослый не захотеть его усыновить. Взрослым необходимо четко понимать правила поведения и границы своих возможностей. Но это гораздо лучше, чем не делать ничего. И этот процесс стратегически работает на преодоление изолированности детей из детских учреждений и способствует более легкой интеграции выпускников детских домов. А задача директоров детских домов, работающих там социальных психологов и сотрудников НКО, четко объяснить каждому участнику процесса, к чему он может привести.
А своего младшего ребенка и внука Вы видите в благотворительности?
Нет, я думаю, сами выберут, куда захотят. Если бы меня в студенческие годы спросили, хочу ли работать в благотворительной организации, я бы сказала: «Что?!» У каждого своя стезя. Но к благотворительности я сына привлекаю и он уже знает, куда деньги бросать, когда видит копилку.
И кем Вы видели себя?
Я хотела быть преподавателем истории и работать в университете. Но произошел развал Советского Союза и у меня стояли совсем другие приоритеты. Я получила прекрасное распределение и вынуждена была отказаться от него, потому что у меня не было московской прописки. Целый год меняла жилье и это как-то увело меня в сторону от студенческих желаний, хотя учиться не переставала: посещала курсы повышения квалификации, изучала иностранные языки. В 1995 году я уехала учиться за границу. Уже во Франции меня направили во французскую провинцию работать в маленькой НКО. Мы там строили жилье для безработных. Мне мой первый опыт работы в НКО не сильно понравился. В 1996 году я вернулась в Россию и попробовала еще раз. Так я попала во «Врачи мира».
Потом была медицинско-реабилитационная программа для местного населения (в основном, женщины и дети) в Чечне и Ингушетии. Реабилитацией занимались местные психиатры, а вот с медицинской стороной было довольно сложно: у нас были медикаменты, но не было волонтеров, готовых заниматься раздачей медикаментов на месте. Вы понимаете, там шла война и воровали людей. Я пришла к начальнику и говорю: «Слушай, у нас же нет добровольцев, которые бы хотели туда ехать?» Он говорит: «Нет». «Так, может, я поеду?» Он на меня так странно посмотрел: «А когда ты готова выехать?» «Завтра». Он: «Сейчас. Подожди. Я договорюсь на счет самолета».
Так и началась моя карьера в благотворительности. И до сегодняшнего дня она приносит мне огромное удовольствие. Надеюсь, так будет всегда.
Международный фонд United Way, известный в России как "Дорога вместе", помогает людям по всем миру. Сотрудничать с JTI фонд начал около десяти лет назад, а в прошлом году стартовала совместная программа по подготовке собак-поводырей для незрячих и слабовидящих людей. JTI стала крупнейшим донором учебно-кинологического центра "Собака - помощник инвалидов".
В РФ 300 тыс инвалидов по зрению. В очереди на получение собаки-поводыря только в Москве стоят 30 человек. Процесс подготовки помощника занимает больше года. Для этой работы подходят щенки только двух пород: лабрадор и голден-ретривер. Подготовка каждой собаки обходится в сумму ок 300 тыс руб, поскольку процесс нельзя прерывать. "Поэтому для нас очень важно, что проект с JTI - долгосрочный", - говорит Татьяна Задирако, исполнительный директор Фонда United Way, помогающего центру "Собака - помощник инвалидов" с 2005 г.
Благодаря финансированию подготовки собак со стороны JTI, учебно-кинологический центр смог использовать другие ресурсы на аренду первого в своей истории помещения. JTI планирует помочь с обустройством постоянной базы, что облегчило бы и работу дрессировщиков, и обучение самих слепых. "Мы не делаем одноразовые проекты. Хотя бы потому, что долго и тщательно отбираем, с кем сотрудничать, - отмечает директор по благотворительным и спонсорским проектам JTI Анатолий Верещагин. - И в случае каждого из наших проектов мы думаем о его дальнейшем развитии"
О деятельности фонда United Way и сотрудничестве с JTI - в интервью с Татьяной Задирако
Расскажите, пожалуйста, о совместной деятельности Фонда и JTI.
Татьяна Задирако: Фонд «Дорога вместе» и JTI начали сотрудничать более десяти лет назад, благодаря инициативе компании BP, которая предоставила 42 автозаправочных станции в Москве для установки ящиков для сбора пожертвований. Кроме того, BP совместно с компаниями-поставщиками организовала программу по сбору пожертвований, получившую название «Сделаем пожертвование вместе». Таким образом, создался пул финансовых ресурсов, потом ежегодно передаваемый нашему фонду. А в прошлом году мы пересеклись с Анатолием Верещагиным на одном из совместных мероприятий и неожиданно оказалось, что у нас появилось много новых возможностей для взаимодействия, например, финансирование проектов для пожилых людей. Мы встретились еще раз и выбрали совместный проект, который будет финансировать в этом и следующем году: помощь организации, которая готовят собак-поводырей для слепых и слабовидящих людей.
[Интервью полностью]Почему остановились именно на этом направлении?
Многие компании хотели бы финансировать программы собак-поводырей. Но подготовка каждой собаки - это «долгоиграющий» и дорогостоящий проект, реализующийся в среднем в течение семи-восьми месяцев. Сначала нужно эту собаку выбрать, еще щенком. Потом купить. Дальше ее нужно отдать на передержку, то есть, найти место и человека, где собака будет находиться, пока ее будут дрессировать. Нужно познакомить собаку с потенциальным хозяином и позаботиться, чтобы они «совпали» и «притерлись» друг к другу. Собаку также нужно дрессировать. Все это длительный и дорогой процесс, на который вечно не хватает денег. С помощью доноров мы могли выделять средства не больше, чем на двух-трех собак. А, благодаря JTI, мы получили хорошее финансирование. Проект будет длиться полтора года, в течение которых будет подготовлено 15 собак, - и это прекрасный результат.
На чьей базе будет осуществляться проект?
Проект буде осуществляться на базе Автономной некоммерческой организации «Учебно-кинологический центр «Собаки-помощники инвалидов». Очень важно, что они работают не только с Москвой, но и по всей России, где очень мало организаций, которые бы занимались данным видом помощи. А в учебно-кинологическом центре не только готовят собак, но и отслеживают, что с ними и их хозяевами происходит дальше. Бывает, что, когда одна собака закончила свою службу в силу возраста, организация предоставляет этому же человеку другую. А уж как рады получатели помощи! Для них такая собака - это возможность заново открыть мир, возможность интегрироваться в общество: ходить на улицу, в магазин, развлекаться. И это касается не только слепых и пожилых людей. В России в целом среда очень недружественна к людям с физическими особенностями. И мы вдвойне благодарны JTI за финансирование проекта, который имеет такую важную социальную составляющую.
Есть ли альтернатива собаки-поводырю для «маломобильника»?
Это должна быть не альтернатива, а комплексная система социальной интеграции инвалидов в общество. И это задача, которая не может быть решена только силами некоммерческих организаций и энтузиастов, даже если они получают хорошее финансирование со стороны бизнеса. Здесь решения должны приниматься на государственном уровне. Должна быть создана система, куда бы входили центры и социальной адаптации, и психологической помощи, и общения, и путешествия, то есть всего того, чем здоровые люди пользуются, даже не задумываясь об этом. В идеале, это трехсекторное партнерство, где участвуют некоммерческие организации, бизнес и государство.
Почему в России в настоящее время доля участия государства в проблемах инвалидов так мала по сравнению с ЕС, США и Канадой?
Во-первых, Россия - достаточно большая страна. Во-вторых, одних бюджетных денег недостаточно для решения подобных проблем даже в наиболее развитых в экономическом отношении странах. В-третьих, государство пока что только идет к тому, чтобы звать граждан и бизнес участвовать в этом процессе совместно. При этом сами граждане считают, что у нас главный благотворитель - это государство и подобные вопросы должно решать только оно. Но, на самом деле, это неправильно. Потому что у всех нас: у меня и у Вас - как у граждан, у бизнеса, у государства - есть своя доля ответственности, как у участников общественного договора. Ведь все мы участники одного социального процесса. И не нужно перекладывать ответственность на кого-то другого. Ни в одной стране даже с очень развитым сектором благотворительности (например, Канаде, США, Великобритании) подобные проблемы не решают в одиночку государство или бизнес. И только путем партнерства между широким кругом заинтересованных лиц создаются процветающие государства, где инвалиды включены в социальную ткань общества наравне со здоровыми людьми.
По Вашему мнению, каким образом должно «звать» государство?
Личным примером и цепью последовательных шагов в сторону привлечения к благотворительности граждан и бизнеса.
Например, снижением налогооблагаемой базы для бизнеса, который ведет благотворительную деятельность. Эта идея, кстати, сейчас нашла отражение в инициативе Минэкономразвития по предоставлению налоговых льгот для компаний, отчисляющих деньги на благотворительность. И я этому очень рада. Еще одна возможность - создание механизма сбора пожертвований на рабочих местах и льготы для организаций, чьи сотрудники делают отчисления в НКО. Было бы продуктивно, если бы органы государственной власти вели диалог с некоммерческими организациями перед принятием влияющих на их деятельность законов. Еще один эффективный способ - продвигать идею благотворительности в массы на уровне выступления профильных министров - социальной защиты, экономического развития, здравоохранения, а также знаковых медийных лиц. Если бы у российской благотворительности не было такого человека, как Чулпан Хаматова, денежных поступлений на лечение детей во всех российских благотворительных фондах было бы гораздо меньше. И еще одно важное условие, но это уже зависит целиком от некоммерческого сектора: НКО должны работать без скандалов. И тогда в наш сектор придут новые люди, идеи и деньги, а помощь получит большее число людей.
Как Вы относитесь к тому, что многие компании устанавливают порог, ниже которого пожертвования не принимаются? Например, программа жертвования бонусных миль в рамках альянса Sky Team, куда входит «Аэрофлот»?
Мне кажется, это вопрос обсуждения между конкретным фондом и конкретной компанией. В подобных акциях участвует не только «Аэрофлот». Например, «Трансаэро» очень помогает в перевозках детей, следующих на операции. Думаю, это вопрос договоренности с конкретной организацией. Если компания сделала эту программу, значит, она априори готова к диалогу; если неохваченной остается большая аудитория потенциальных жертвователей-клиентов компании-донора, это стоит обсуждать с самим донором как возможность расширения базы лояльных клиентов. Это абсолютный бизнес аргумент. И обеим сторонам надо работать на достижение определенных договоренностей. К сожалению, как и в бизнесе, их не всегда можно достичь. Но это уже другая история.
В одном из интервью 2008 г Вы говорили, что в РФ нет культуры благотворительности в том смысле, как она есть на западе. Сейчас ситуация изменилась?
Да. То, что сейчас происходит в России, я бы назвала ренессансом частной благотворительности. Благотворительность РФ находится на совершенно ином уровне, чем, например, в странах Западной Европы. Обобщение было бы некорректным. В России люди сейчас хотят помогать, даже не интересуясь, куда конкретно эти деньги пойдут. Им главное иметь личную сопричастность и моральное удовлетворение от того, что они кому-то конкретно помогли. Это один из этапов, который проходит каждая страна с развивающимся гражданским сектором.
Когда жертвующие обычно начинают интересоваться, на что потрачены деньги?
Это начинается, когда у жертвующих происходит «пресыщение» помощью частным случаям. Это произойдет, когда люди будут помогать столько, что это станет нормой для многих; когда эта область будет «твердо стоять на ногах». Тогда количество помощи перейдет в качество. И тогда те, кто жертвует, будут задумываться: а что еще важно? Кто еще, кроме больных детей, нуждается в помощи? А, может, сектор надо развивать в целом, как отрасль экономики? И это будет качественный скачок, которого я, как профессионал, жду с нетерпением.
Как благотворительная деятельность в РФ влияет на имидж России за рубежом?
Никак. Российские благотворительные фонды не занимаются в хорошем смысле агрессивным продвижением своей деятельности за рубежом. Если кто-то заинтересован, что у нас тут происходит с благотворительностью, он может найти всю информацию на профильных сайтах.
Но, если уж быть совсем откровенной, то, например, всем известно о том, что в Америке хорошо развита благотворительность, что, однако, не сильно влияет на имидж той же Америки за рубежом. Все так же знают, что точно такой же хорошо развитый некоммерческий сектор есть и в Канаде, и в Великобритании, и в ряде других стран. Вопрос в том, есть ли прямая зависимость между благотворительностью внутри страны и ее имиджем за рубежом? Мое понимание: благотворительность и имидж - понятия, не сильно интегрированные друг в друга. Что с моей точки зрения, явный парадокс.
Предположим, что Фонду оставили возможность помогать только одной категории населения в РФ. Что это была бы за группа?
Давайте сразу условимся, что это - чисто теоретическое предположение. На сегодняшний день в РФ наш фонд помогает четырем категориям получателей помощи: детям группы риска (сироты, проживающие в неполных семьях, бездомные), бездомным гражданам и беженцам, пожилым и социально изолированным (инвалидам) людям и их семьям. Наш фонд занимается исключительно социальными программами, помогая людям пережить тяжелую жизненную ситуацию. Но, если бы вдруг так случилось, что мне, как директору, пришлось бы выбрать только одну группу, я бы выбрала самую непопулярную: беженцев и бездомных граждан. Почему? Этим категориям почти никто не хочет помогать. А мы себя воспринимаем как первопроходцев и образец для подражания, поэтому и оставили бы себе самое трудное.
Почему так получилось?
Детям хотят помогать все. Отношение к пожилым людям и инвалидам постепенно выравнивается в лучшую сторону. А вот к беженцам и бездомным, не имеющим статуса, социальных гарантий, население, в силу существующих стереотипов, все равно относится плохо. Помогавшие им НКО долгое время находились на финансировании Верховного комиссариата по делам беженцев ООН. Но статус этой организации в России изменился, так как Северный Кавказ перестал быть местом военного конфликта и многие достойные НКО были вынуждены закрыться из-за прекращения финансирования, несмотря на то, что помогали одной из самых социально уязвимых категории населения. Я бы сфокусировалась на помощи эмигрантам и их детям. Сейчас в Москве разрешили детям трудовых мигрантов посещать столичные школы. Это, конечно, возможность для детей. Но они не могут туда пойти: не зная русского языка, отстав в математике, не умея писать, считать. Ребенку одиннадцать лет и его не могут посадить в первый класс, а в четвертом у него нет никаких шансов интегрироваться в существующую систему образования. В результате ребенок не имеет шансов в будущем стать равноправным членом общества.
А бездомные?
Лет десять-двадцать назад это поле деятельности было занято преимущественно международными организациями: бельгийскими и голландскими НКО. Потом эти НКО ушли из России, и бездомные остались без помощи. Сейчас их место заняли религиозные организации: они кормят, раздают одежду. Это хорошо, милосердие всегда было частью религиозной доктрины. В то же время, одна из стратегических задач фондов, таких, как наш - с большой историей, с профессиональным отношением - помогать тем, кому не помогает никто. Ну, еще есть государственные учреждения для бездомных: Дома ночного пребывания, пункты санитарной обработки и центры социальной адаптации. Мы о них знаем, и даже пробовали наладить контакты в 2011 году. И наш опыт показывает, что они крайне закрыты, не заинтересованы во взаимодействии и уж тем более в партнерстве.
В связи с недавними событиями, связанными с РПЦ, может ли благотворительность улучшить имидж церкви, как института, или же церковь может ухудшить имидж НКО?
Эти два понятия не имеют друг к другу отношения. Есть высокий, «политический» уровень, а есть - базовый, когда священник или прихожанин церкви просто раздают нуждающимся теплую кашу и сладкий чай. Между этими двумя уровнями столько этажей на социальной лестнице, что преодолеть их не под силу ни церкви, ни благотворительности. О том, что сектор помощи бездомным в России сейчас занят преимущественно религиозными организациями, знаю я и еще человек двадцать. Остальные просто не обращают на этих людей внимания и просто проходят мимо. Бездомные плохо пахнут, они пьяные, дурно одетые, плюются, занимают скамейки. Они не вызывают ощущения сопричастности тем, кому нужна помощь. Я анализирую этот сектор, потому что занимаюсь им профессионально. В Москве, на весь одиннадцатимиллионный город, всего четыре некоммерческих организации, занимающиеся этим вопросом: «Милосердие», Марфо-Мариинская обитель, еще две-три при церквях. У них просто написано: на подворье такой-то церкви кормим, если нужна ночлежка - приходите. Религиозные организации помогают в чрезвычайных ситуациях, таких, как Крымск или лесные пожары. Это идеальный вариант, когда люди, которые управляют церквями на местах, ведут себя так, как это и было завещано заповедями. Не знаю, как ситуация изменится в связи с приговором «Пусси Райт». Время покажет.
А если бы Фонду оставили возможность помогать только одной категории населения на западе?
Здесь важно понимать, про какие страны мы конкретно говорим. Если мы говорим о странах, где благотворительность развита давно и сильно, то есть, о Канаде, США, странах ЕС, то там много проектов, связанных с развитием институционального сектора, как такового. Голод помощи конкретным частным лицам доноры там удовлетворили давным-давно. И теперь речь идет о том, как сделать так, чтобы некоммерческий сектор развивался так же эффективно, как и бизнес: устойчиво, долгосрочно, достойно переживая экономические кризисы. Как сделать так, чтобы организации имели финансирование долгие годы, выполняли свою миссию и их программа осуществлялась на протяжении многих лет. А не то что: есть у тебя сегодня деньги - есть программа, нет завтра денег - нет программы - и люди остались без помощи.
То есть, здесь речь идет о долгосрочных социальных инвестициях, когда результат может быть отсрочен на много лет. Если же мы говорим о таких странах, как Индия, Китай, страны Африки, то там история другая. Там бедность очень живописная, острая, когда понимаешь - да, вот это именно она. Там бедность такая: нет у тебя антикомарника, спасающего от малярии, - ребенок умрет. Есть у тебя десять долларов на антикомарник - и ребенок будет жить. Есть деньги провести в деревню водопровод - и все жители этой деревни перестанут умирать от дизентерии. То есть, соотношение между инвестициями и результатом поистине грандиозное. Прекрасно понимаю доноров и волонтеров, которые приезжают в ту же Индию и работают там десятилетиями. Потому что они ежедневно видят результат спасенных жизней. Но, если мы будем говорить о глобальных трендах, то сейчас все больше и больше люди хотят инвестировать в будущее страны, в молодежь, в детей, в образование. Причем, как в талантливых, так и в тех, кого называют социально уязвимыми, давая им возможность равного старта.
После недавних событий в Крымске и работы там Фонда Натальи Водяновой в Общественную палату РФ была представлена концепция закона, который обяжет волонтеров заключать договора с координирующей их деятельность организацией. Подобный законопроект облегчит или усложнит деятельность благотворительных фондов в РФ?
А почему этот вопрос возник в связи с Крымском? Законопроект обсуждается давно, инициирован он был в связи с будущей олимпиадой в Сочи: там же будут волонтеры, работающие со спортсменами, организовывающие логистику и прочее. На самом деле, ничего такого страшного или необычного в законопроекте о волонтерах нет. На всех тренингах и «круглых столах», проводимых для некоммерческих организаций, все специалисты по трудовому законодательству - юристы и налоговики - давно советуют заключать с волонтерами договора. Для самого волонтера, налоговой, трудовой инспекции, органов соцзащиты совершенно не важно, заключил договор волонтер или нет, так как данная деятельность не предполагает возникновения обязательств по налогообложению. Вопрос возникает тогда, когда нужно, например, волонтера отправить из Москвы в Сочи или Крымск и нужны деньги на билет и жилье. Вот тогда и возникает необходимость заключить договор. История договоров с волонтерами вписана в более широкую перспективу, нежели Крымск. На НКО необходимость заключать договоры с волонтерами (если таковая возникнет), ляжет дополнительной административной нагрузкой. И к этому надо быть готовым. Но именно так эта схема работает во всем мире.
Будет ли полезен - или нет - благотворительным фондам с зарубежной «основой» статус «иностранного агента»?
Законом («О внесении изменений в отдельные законодательные акты РФ в части регулирования деятельности некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента» - прим ред) предусмотрены большие ужесточения для некоммерческих организаций в смысле отчетности. Но все, что указано, как ужесточение: отдельное ведение учета средств по каждому донору, аудиторское заключение, отчетность обо всех денежных поступлениях, - наш фонд и так делает с самого начала и на регулярной основе. Мы делаем эту дополнительную отчетность как элемент самоконтроля, отражения высоких стандартов деятельности с целью обеспечения прозрачности и подотчетности перед широким кругом заинтересованных лиц. К этому же мы призываем и те НКО, которые получает от нас финансирование.
Но Вы должны понимать, что мы раньше (до 1998 года) были зарегистрированы как представительство американской НКО, а в США так и принято, это норма жизни. Когда мы пришли работать в Россию, у нас это все уже было, как некая данность, как внутренняя необходимость, потому что так работать считается правильно. Бояться, скорее, следует тем, чья деятельность непрозначна. Но, мне кажется, что в данном случае имеет значение не правоприменительная практика термина, а ее интерпретация. Как-то для русского уха это некрасиво звучит, неодобряюще: «иностранный агент»!
Но мы будем подчиняться всем требованиям российского законодательства и дальше, так же, как делали это ранее.
Благотворительность и политика - вещи взаимосвязанные или взаимоисключающие?
В идеале, они должны быть отдельно. На практике же существуют разные формы взаимодействия. Например, в Китае только один вариант благотворительности- частно- государственный, и других не дано. В США государство поддерживает НКО - их отношения можно назвать партнерскими. Если государство не издает репрессивные законы, поощряет НКО, дает налоговые льготы для бизнеса и частных лиц, создает различные схемы для пожертвований из зарплат сотрудников - это прекрасно.
Как не превратить «зарплатные схемы» в обязаловку, наподобие членских взносов в СССР?
Я говорю всем руководителям компаний, с кем мя сотрудничаем: пусть лучше у вас будут пять сотрудников-добровольцев, чем двадцать пять из-под палки. Это синтез культуры компании и костяк благотворительности: никогда никого нельзя заставлять. Насильно мил не будешь.
Благотворительные организации сотрудничают между собой?
Да. Мы все заинтересованы в продвижении в массы идей и культуры благотворительности. Мы хотим продвигать идею о том, что благотворительность - это так же хорошо и естественно, как чистить зубы по утрам. В одиночку это сделать сложно, а вот в рамках коалиции или партнерства - гораздо проще. Поэтому мы работаем в рамках профессиональных ассоциаций. Это помогает заниматься продвижением интересов на законодательном уровне, проводить совместные мероприятия с большим размахом и лучшими результатами.
В этом году мы впервые проводим благотворительный забег 5275, названный так по 1/8 части марафонской дистанции. Этот забег организовывают три благотворительных фонда: «Дорога вместе», «Линия жизни» и Reach for Change. Если у одного фонда есть ресурсы, которых нет у другого, и наоборот, будь то экспертиза или знания, или финансы, - то их нужно объединить. Только в таких условиях возможна синергия с положительным результатом.
А я слышала, что, напротив, фонды конкурируют из-за доноров.
Элемент борьбы за ресурсы существует и нелепо это отрицать. Но это совершенно не означает, что фонды должны только конкурировать. Не бывает успешных проектов, если продвигаешь только себя. Но о подобных вещах обычно договариваются еще «на берегу», до запуска проекта: чья территория, чья зона ответственности и как разделить ресурсы, в том числе и деньги, в случае успеха.
Что может уничтожить благотворительность в РФ?
Ничего. Если благотворительность запретят на официальном уровне (что мне представляется идеей уж совсем фантастической), она просто уйдет в подполье. Граждане будут помогать церкви, как это было в советский период. Или собираться в кафе, вроде как по интересам, собирать там денежки (или, например, игрушки, вещи) и вчерную отдавать тем, кому они нужны.
Интернет пока никто не отменял, а там запущены огромные и эффективные механизмы сбора частных пожертвований. Доноры будут покупать и приносить оборудование в больницы. Будет такая помощь, знаете, натуральная: пошел, купил, принес, отдал. А помогать люди друг другу все равно будут. Каковы бы ни были внешние обстоятельства. Такова природа человека.
Полгода назад я хотела отнести в детский дом вещи, из которых вырос мой малыш.
И у Вас их не приняли. Детские дома являются бюджетными организациями, они ограничены требованиями пожарной охраны, департамента социальной защиты, санитарно-эпидеомиологической службы и многих других. Взять вашу одежду - это нарушить требования СЭС. Именно поэтому директор детского дома не хочет идти на такой риск. И Вы должны его понять тоже. Проблема в том, что люди из внешней аудитории просто не знают, куда идти и какие каналы нужно использовать, чтобы вещи дошли до конечных получателей.
Такая ситуация нуждается в изменении?
Вся ситуация с детьми сиротами нуждается в коренном изменении. И это, опять повторяю, проблема государственного масштаба.
Я думаю, что детям в детских домах нужна не столько материально-техническая база, сколько возможность получить навыки независимого проживания и модели поведения, которые бы они могли использовать как в детский период жизни, так и когда выйдут за пределы детского дома. Как разговаривать со мной, с Вами, что делать, если на улице остановил милиционер, как заплатить за квартиру, купить продукты. Наконец, что комната в коммуналке не меняется на магнитофон. Дети, выросшие в детских домах, зачастую не знают, например, такие вещи, как что такое безопасное прикосновения. Не чувствуют, с хорошим или нет намереньем к ним обращаются посторонние. Это то, чему нас всех учат дома, что мы видим в ежедневном взаимодействии внутри семьи.
Материально-техническая база - это важно, но детей важно вовлекать и в сам жизненный процесс. Пришли менять батареи, вешать полки, латать крышу - можно привлекать к этой деятельности детей. Потому что они не знают, как забиваются гвозди, варятся яйца, из чего делается борщ. И именно поэтому детям, проживающим в детских учреждениях, важно приобрести навыки независимого проживания. Ну, и еще вся проблематика, связанная с усыновлением.
Некоторое время назад я читала о проекте, в рамках которого детей из детских домов можно было забирать на выходные. Противники проекта говорили о том, что дети привязываются к «воскресным» семьям и страдает их психика.
К примеру, организация «Старшие братья, старшие сестры» - занимается наставничеством. Это как раз то, о чем вы меня спрашиваете. Поверьте, это эффективная модель взаимодействия. Да, ребенок может привязаться. А взрослый не захотеть его усыновить. Взрослым необходимо четко понимать правила поведения и границы своих возможностей. Но это гораздо лучше, чем не делать ничего. И этот процесс стратегически работает на преодоление изолированности детей из детских учреждений и способствует более легкой интеграции выпускников детских домов. А задача директоров детских домов, работающих там социальных психологов и сотрудников НКО, четко объяснить каждому участнику процесса, к чему он может привести.
А своего младшего ребенка и внука Вы видите в благотворительности?
Нет, я думаю, сами выберут, куда захотят. Если бы меня в студенческие годы спросили, хочу ли работать в благотворительной организации, я бы сказала: «Что?!» У каждого своя стезя. Но к благотворительности я сына привлекаю и он уже знает, куда деньги бросать, когда видит копилку.
И кем Вы видели себя?
Я хотела быть преподавателем истории и работать в университете. Но произошел развал Советского Союза и у меня стояли совсем другие приоритеты. Я получила прекрасное распределение и вынуждена была отказаться от него, потому что у меня не было московской прописки. Целый год меняла жилье и это как-то увело меня в сторону от студенческих желаний, хотя учиться не переставала: посещала курсы повышения квалификации, изучала иностранные языки. В 1995 году я уехала учиться за границу. Уже во Франции меня направили во французскую провинцию работать в маленькой НКО. Мы там строили жилье для безработных. Мне мой первый опыт работы в НКО не сильно понравился. В 1996 году я вернулась в Россию и попробовала еще раз. Так я попала во «Врачи мира».
Потом была медицинско-реабилитационная программа для местного населения (в основном, женщины и дети) в Чечне и Ингушетии. Реабилитацией занимались местные психиатры, а вот с медицинской стороной было довольно сложно: у нас были медикаменты, но не было волонтеров, готовых заниматься раздачей медикаментов на месте. Вы понимаете, там шла война и воровали людей. Я пришла к начальнику и говорю: «Слушай, у нас же нет добровольцев, которые бы хотели туда ехать?» Он говорит: «Нет». «Так, может, я поеду?» Он на меня так странно посмотрел: «А когда ты готова выехать?» «Завтра». Он: «Сейчас. Подожди. Я договорюсь на счет самолета».
Так и началась моя карьера в благотворительности. И до сегодняшнего дня она приносит мне огромное удовольствие. Надеюсь, так будет всегда.