Художественный образ - Наука о литературе (Вып. 3)
Иван Айвазовский. Девятый вал, 1850
Содержание произведений словесного искусства заключено в художественных образах, созданных силой писательского таланта. Для глубокого и полного их восприятия должны быть реализованы важнейшие функции, свойственные литературе как крайне специфическому психологическому процессу.
1.Речевая функция.
Один из основных видов речевой деятельности - Литература напрямую связана с языковыми способностями, с «даром слова», с ассоциативным мышлением и эмоциональной сферой, с речевым общением, которое устанавливается между читателем и автором текста.
2.Познавательная функция.
Осознание читателем смысловой, содержательной стороны текста. Показателем познавательной результативности является понимание.
«Впечатление на чувство возможно только тогда, когда образцовое произведение совершенно понятно». (К. Д. Ушинский)
3.Инструментальная функция.
Чтение - это предмет изучения, и средство, инструмент обучения, благодаря особой роли, которую играет этот вид речевой и познавательной деятельности в учебном процессе.
4.Эстетическая функция.
Эта функция имеет особое значение. Она в наибольшей степени связывается с чтением произведений художественной литературы и проявляется в том, что побуждает читателя воспринимать их как явления словесного искусства, - возможно, наиболее трудного и сложного из всех видов искусства.
Художественная литература, как и другие виды искусства, является формой общественного сознания и человеческой деятельности, направленной на познание жизни посредством её образного отражения. Оно осуществляется по определённым законам, установленным наукой об искусстве - эстетикой (от греч. ощущение, чувство).
Все виды искусства роднит между собой то, что они базируются на образном способе восприятия действительности. Их всех объединяет сходство в подходе и сфокусированности на создании художественных образов и воплощении в них творческой мысли художника.
Художественный образ -
это специфический сплав конкретно-чувственного и отвлечённого, абстрактного, общего и особенного; такое органичное слияние индивидуально неповторимого и общего, типического, которое возникает в результате деятельности художника; создаётся силой его таланта, мысли, воображения, фантазии; достигается путём сложной аналитико-синтетической и ассоциативной переработки различных наблюдений, материалов, фактов, всего жизненного опыта, размышлений и т. п. и подчиняется стремлению выразить и донести до разума и чувства людей что-то для них значительное и важное.
В живописи, скульптуре, музыке художественные образы предстают в материально ощутимой, зримой, слышимой форме. Они воздействуют на чувства и сознание зрителя прямо, непосредственно, что предопределяет и особенности их восприятия, и влияние на человека, широкую их доступность.
Скульптура (мрамор) Живопись Музыка
Огюст Роден (1840-1917) «Убегающая любовь», скульптура (мрамор)
Карл Брюллов (1799-1852) «Последний день Помпеи», живопись
Леонид Коган, скрипка
Иное дело художественная литература - словесный вид искусства.
Здесь в распоряжении художника-писателя один источник изобразительно-выразительных средств, одна возможность живописания, создания образа - это язык, слово.
Талант художника помогает ему найти из тысяч хранимых его памятью слов одно, единственно верное и нужное для воплощения творческого замысла;
искусно вплести в словесную ткань возникающий в его, писателя-творца, воображении художественный образ, череду образов;
включить их в развивающиеся события,
наконец, выразить в тексте, состоящем из множества слов, написанных на бумаге.
Воспринять словесные художественные образы непосредственно с помощью органов чувств нельзя. Эти образы невещественны, они воспринимаются опосредованно в ходе чтения или слушания читаемого или рассказываемого художественного текста.
Глаз при чтении служит своеобразным передатчиком буквенно-графической информации в мозг, где она, поступая в соответствующие центры, переводится в слова, в звучащую или развёрнутую внутреннюю речь, возбуждая работу воображения, которое оживляет образы, созданные писателем.
«То, что мы находим прекрасным в художественном произведении, находит прекрасным не наш глаз, но при его посредстве наше воображение». (Г. Лессинг).
В процессе чтения человек силой своей творческой фантазии воссоздаёт в своём воображении и оценивает каждый художественно-словесный образ и всю образную и событийную картину в целом.
И чем ярче, рельефнее и полнее оживает эта картина в читательском воображении, тем сильнее и явственнее она воздействует на его зрительные, слуховые, осязательные, мышечные и другие ощущения.
Эти ощущения, в свою очередь, порождают мощные импульсы для эмоциональных переживаний и впечатлений, интенсивных внутренних рассуждений и раздумий, безмолвных диалогов с книгой, с её автором, действующими лицами и самим собой.
Всё это вместе взятое вовлекает в свою сферу не только мыслительные действия, но и нравственные начала читателя, воздействует на них, откладывается в памяти.
Словесно-художественное литературное произведение - это картина, которую можно увидеть мысленным взором, и одновременно это зеркало, в котором можно тем же мысленным взором разглядеть себя, подметить то, что раньше в себе не замечал.
Это удивительная возможность смоделировать своё поведение, мысли, поступки в той ситуации, которая воспроизводится в художественном произведении. Можно мысленно себя поставить рядом или вместо героя-персонажа и прикинуть, как бы ты повёл себя на его месте, что бы тебе помешало или помогло поступить так, а не иначе.
Понятно, что читать таким образом художественное произведение человек может лишь тогда, когда приобретёт определённые навыки и овладеет специальными умениями и способами полноценного чтения.
«Книга - это зеркало, и если в него смотрится обезьяна, то из него не может выглянуть лик апостола». (Г. Лихтенберг)
На следующей странице - приложение: небольшой практикум по восприятию художественных образов, созданных гениальным художником - настоящим мастером искусства слова.
[Приложение]
Приложение.
Великие художественные произведения Л. Н Толстого - вершина русского классического реализма.
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ ТОЛСТОЙ (1828-1910)
Образец одного из многочисленных шедевров литературного искусства.
Отрывок из трилогии Льва Николаевича Толстого «Детство. Отрочество. Юность».
«Гроза».
«Солнце склонялось к западу и косыми жаркими лучами невыносимо жгло мне шею и щёки; невозможно было дотронуться до раскалённых краёв брички; густая пыль поднималась по дороге и наполняла воздух. Не было ни малейшего ветерка, который бы относил её.
Впереди нас, на одинаковом расстоянии, мерно покачивался высокий запылённый кузов кареты с важами, из-за которого виднелся изредка кнут, которым помахивал кучер, его шляпа и фуражка Якова.
Я не знал куда деваться: ни чёрное от пыли лицо Володи, дремавшего подле меня, ни движения спины Филиппа, ни длинная тень нашей брички, под косым углом бежавшая за нами, не доставляли мне развлечения.
Всё моё внимание было обращено на верстовые столбы, которые я замечал издалека, и на облака, прежде рассыпанные по небосклону, которые, приняв зловещие чёрные тени, теперь собирались в одну большую мрачную тучу. Изредка погромыхивал дальний гром.
Это последнее обстоятельство более всего усиливало моё нетерпение скорее приехать на постоялый двор. Гроза наводила на меня невыразимо тяжёлое чувство тоски и страха.
До ближайшей деревни оставалось ещё вёрст десять, а большая тёмно-лиловая туча, взявшаяся бог знает откуда, без малейшего ветра, но быстро подвигалась к нам.
Солнце, ещё не скрытое за облаками, ярко освещает её мрачную фигуру и седые полосы, которые от неё идут до самого горизонта.
Изредка вдалеке вспыхивает молния и слышится слабый гул, постепенно усиливающийся, приближающийся и переходящий в прерывистые раскаты, обнимающие весь небосклон.
Василий приподнимается с козел и поднимает верх брички; кучера надевают армяки и при каждом ударе грома снимают шапки и крестятся; лошади настораживают уши, раздувают ноздри, как будто принюхиваясь к свежему воздуху, которым пахнет от приближающейся тучи, и бричка скорее катит по пыльной дороге.
Мне становится жутко, и я чувствую, как кровь быстрее обращается в моих жилах.
Но вот передовые облака уже начинают закрывать солнце; вот оно выглянуло в последний раз, осветило страшно-мрачную сторону горизонта и скрылось.
Вся окрестность вдруг изменяется и принимает мрачный характер.
Вот задрожала осиновая роща; листья становятся какого-то бело-мутного цвета, ярко выдающегося на лиловом фоне тучи, шумят и вертятся; макушки больших берёз начинают раскачиваться, и пучки сухой травы летят через дорогу.
Стрижи и белогрудые ласточки, как будто с намерением остановить нас, реют вокруг брички и пролетают под самой грудью лошадей; галки с растрёпанными крыльями как-то боком летают по ветру; края кожаного фартука, которым мы застегнулись, начинают подниматься, пропускать к нам порывы влажного ветра и, размахиваясь, биться о кузов брички.
Молния вспыхивает как будто в самой бричке, ослепляет зрение и на одно мгновение освещает серое сукно, басон и прижавшуюся в углу фигуру Володи. В ту же секунду над самой головой раздаётся величественный гул, который, как будто поднимаясь всё выше и выше, шире и шире, по огромной спиральной линии, постепенно усиливается и переходит в оглушительный треск, невольно заставляющий трепетать и сдерживать дыхание.
Гнев божий! как много поэзии в этой простонародной мысли!
Колёса вертятся скорее и скорее; по спинам Василия и Филиппа, который нетерпеливо помахивает вожжами, я замечаю, что и они боятся.
Бричка шибко катится под гору и стучит по дощатому мосту; я боюсь пошевелиться и с минуты на минуту ожидаю нашей общей погибели.
Тпру! Оторвался валёк, и на мосту, несмотря на беспрерывные оглушительные удары, мы принуждены остановиться.
Прислонив голову к краю брички, я с захватывающим дыхание замиранием сердца безнадёжно слежу за движением толстых чёрных пальцев Филиппа, который медлительно захлёстывает петлю и выравнивает постромки, толкая пристяжную ладонью и кнутовищем.
Тревожные чувства тоски и страха увеличивались во мне вместе с усилением грозы, но когда пришла величественная минута безмолвия, обыкновенно предшествующая разражению грозы, чувства эти дошли до такой степени, что, продолжись это состояние ещё четверть часа, я уверен, что умер бы от волнения.
В это самое время из-под моста вдруг появляется, в одной грязной дырявой рубахе, какое-то человеческое существо с опухшим бессмысленным лицом, качающейся, ничем не покрытой обстриженной головой, кривыми безмускульными ногами и с какой-то красной глянцевитой культяпкой вместо руки, которую он суёт прямо в бричку.
- Ба-а-шка! Убогому Хри-ста ради, - звучит болезненный голос, и нищий с каждым словом крестится и кланяется в пояс.
Не могу выразить чувства холодного ужаса, охватившего мою душу в ту минуту. Дрожь пробегала по моим волосам, а глаза с бессмыслием и страхом были устремлены на нищего…
Василий, в дороге подающий милостыню, даёт наставления Филиппу насчёт укрепления валька и, только когда уже всё готово и Филипп, собирая вожжи, лезет на козлы, начинает что-то доставать из бокового кармана.
Но только что мы трогаемся, ослепительная молния, мгновенно наполняя огненным светом всю лощину, заставляет лошадей остановиться и, без малейшего промежутка, сопровождается таким оглушительным треском грома, что, кажется, весь свод небес рушится над нами.
Ветер ещё усиливается: гривы и хвосты лошадей, шинель Василья и края фартука принимают одно направление и отчаянно развеваются от порывов неистового ветра.
На кожаный верх брички тяжело упала крупная капля дождя… другая, третья, четвёртая, и вдруг как будто кто-то забарабанил над нами, и вся окрестность огласилась равномерным шумом падающего дождя.
По движениям локтей Василья я замечаю, что он развязывает кошелёк; нищий, продолжая креститься и кланяться, бежит подле самых колёс, так что, того и гляди, раздавят его.
«Подай Хри-ста ради».
Наконец медный грош летит мимо нас, и жалкое созданье, в обтянувшем его худые члены, промокшем до нитки рубище, качаясь от ветра, в недоумении останавливается посреди дороги
и исчезает из моих глаз.
Косой дождь, гонимый сильным ветром, лил как из ведра; с фризовой спины Василья текли потоки в лужу мутной воды, образовавшуюся в фартуке. Сначала сбитая катышками пыль превратилась в жидкую грязь, которую месили колёса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные ручьи.
Молния светила шире и бледнее, раскаты грома уже были не так поразительны за равномерным шумом дождя.
Но вот дождь становится мельче; туча начинает разделяться на волнистые облака, светлеть в том месте, в котором должно быть солнце, и сквозь серовато-белые края тучи виднеется клочок ясной лазури.
Через минуту робкий луч солнца уже блестит в лужах дороги, на полосах падающего, как сквозь сито, мелкого прямого дождя и на обмытой, блестящей зелени дорожной травы.
Чёрная туча так же грозно застилает противоположную сторону небосклона, но я уже не боюсь её.
Я испытываю невыразимо отрадное чувство надежды в жизни, быстро заменяющее во мне тяжёлое чувство страха. Душа моя улыбается так же, как и освежённая, повеселевшая природа.
Василий откидывает воротник шинели, снимает фуражку и отряхивает её; Володя откидывает фартук; я высовываюсь из брички и жадно впиваю в себя освежённый душистый воздух.
Блестящий, обмытый кузов кареты с важами и чемоданами покачивается перед нами, спины лошадей, шлеи, вожжи, шины колёс - всё мокро и блестит на солнце, как покрытое лаком.
С одной стороны дороги - необозримое озимое поле, кое-где перерезанное неглубокими овражками, блестит мокрой землёю и зеленью и расстилается тенистым ковром до самого горизонта;
с другой стороны - осиновая роща, поросшая ореховым и черёмушкиным подседом, как бы в избытке счастья стоит, не шелохнётся и медленно роняет с своих обмытых ветвей светлые капли дождя на сухие прошлогодние листья.
Со всех сторон вьются с весёлой песнью и быстро падают хохлатые жаворонки; в мокрых кустах слышно хлопотливое движение маленьких птичек, и из середины рощи ясно долетают звуки кукушки.
Так обаятелен этот чудный запах леса после весенней грозы, запах берёзы , фиялки, прелого листа, сморчков, черёмухи, что я не могу усидеть в бричке, соскакиваю с подножки, бегу к кустам и, несмотря на то, что меня осыпает дождевыми каплями, рву мокрые ветки распустившейся черёмухи, бью себя ими по лицу и упиваюсь их чудным запахом.
Не обращая даже внимания на то, что к сапогам моим липнут огромные комья грязи и чулки мои давно уже мокры, я, шлёпая по грязи, бегу к окну кареты.
- Любочка! Катенька! - кричу я, подавая туда несколько веток черёмухи, - посмотри, как хорошо!
Девочки пищат, ахают; Мими кричит, чтобы я ушёл, а то меня непременно раздавят.
- Да ты понюхай, как пахнет! - кричу я.