Королевы не плачут!
Она приехала на съемки.Я был так рад: у меня звезда снимается! Мы сделали ей роскошный костюм. Первая съемка. Сцена объяснения с Лаврецким. Стали репетировать. Чувствую, не то.
Ты видишь, здесь написано, что ты должна заплакать.
- Плакать? Я не плачу на сцене.
- Я никогда не плачу. Не знаю, как это делается.
Я ничего не понял.
- Как не плачешь?
- Я никогда не плачу. Не знаю, как это делается.
Мне стало плохо. Я почувствовал, что это катастрофа.
- Хорошо, - сказал я. - Перерыв на обед.
Отпустили всех. Только Рербергу я сказал:
- Останься.
Остался Гога с камерой (ассистент на фокусе ушел). Снимать надо крупный план. Я подошел к Беате:
- Понимаешь, нужно плакать.
- Не понимаю.
Я взял ее за плечи и тряханул.
- Понимаешь, нужно плакать. Репетиция!
Она делает все, как прежде. Понимаю, что нужно срочно что-то делать. Охватывает ужас. Дал ей по физиономии.
- Ты будешь плакать?! Мать твою...
Она побелела.
- Где мои вещи? Я уезжаю в Варшаву.
- Нет, сейчас ты будешь это играть. И будешь, бля, плакать...
Она вся надулась, губы распухли, носик покраснел...
Я кричу:
- Текст!
Пошел текст.
- Снимай, Гога!
Он снимает, фокус переводит ногой, двигая камеру на тележке... Сняли дубль, второй, третий. Все три классные дубли.
- Все хорошо. Можно обедать. Сняли!
Она повернулась и ушла. «Катастрофа! - думаю я. - Уедет, и все. Что дальше?»
Приходит ассистент, говорит, что Беата просит билет на самолет.
- Ладно, берите билет. Что я могу сделать?
Прошел час, полтора. Все вернулись на площадку. Я как ни в чем не бывало говорю:
- Давайте репетировать сцену.
Беаты нет. Что делать? Посылаю за ней. Она приходит. Со мной не разговаривает. Сыграли. Сцена та же, только сейчас не для крупного плана, а для общего. Она была прекрасна. Сняли сцену, сняли проходы, так и не сказав друг другу ни слова.
Она уехала в Варшаву. Со мной не простилась. Катастрофа! Я поругался с ней на всю жизнь!
Проходит два месяца. Мы уже закончили экспедицию, работаем на «Мосфильме». Должны снимать другую ее сцену - опять со слезами. Она приезжает. Я не еду ее встречать. Боюсь. Не знаю, что она скажет. Ее одевают, гримируют, она все время спрашивает:
- Где Кончаловский?
- Снимает.
- Он придет или не придет?
Мне передают.
- Не пойду. Боюсь до смерти.
Она приходит на площадку. Я от нее прячусь. Ассистенту сказал:
- Отрепетируй без меня. Я боюсь с ней встретиться.
А это сцена объяснения с Лаврецким. Сразу после ее возвращения. Надо плакать, и притом сразу.
Отрепетировали. Все готовы. Дали свет. Она стоит.
- Кончаловский будет вообще снимать?
Тут прихожу я. Говорю:
- Здрасьте! Здрасьте, милая!
Она потная от волнения. Ее все время пудрят. Возможно, она боялась, что я опять буду заниматься рукоприкладством. Я скомандовал:
- Мотор!
Идеальный дубль. Никаких проблем. Актриса раскрылась.
Я целовал ей руки, обнимал. Она была счастлива. Пошли съемки, взаимоотношения у нас по-прежнему были замечательные. И, смею сказать, это стало ее лучшей ролью. Не знаю, был ли иной способ сломать ее шляхетский гонор: «Я не плачу!» Режиссер должен иногда идти на жесткие меры
Андрей Кончаловский. отрывок из книги "Возвышающий обман".