(no subject)
Есть литература для тех, кому скучно. Такая преобладает. Есть литература для тех, кто спокоен. И эта, по-моему, лучше всего. Бывает ещё литература для тех, кому грустно. И литература для тех, кому весело. Литература для тех, у кого жажда знаний. И для отчаяния тоже есть своя литература.
Пункт второй: читатель в отчаянии редок, как золото в приисках Калифорнии. Он вырабатывается без остатка. Почему это так? Очевидно! Нельзя в отчаянии прожить жизнь - под конец боль переломит тело, под конец её нельзя будет больше терпеть, ясность рассудка подвергнется страшной эрозии, вымытая словно почва потоком. Отчаявшийся читатель (а тем более отчаявшийся читатель поэзии - вы уж поверьте мне на слово, этого состояния вообще нельзя долго вынести!) перестаёт интересоваться книгами, отчаявшийся читатель неминуемо становится просто отчаявшимся человеком, а вовсе уже не читателем. Либо вылечивается! И, дойдя до крайней точки, начинает медленно-медленно, словно как в вате, как под дождём, под осадками транквилизаторов, трусить обратно к литературе, написанной для спокойных, собранных и хорошо выспавшихся накануне. В сущности, это называется (я это так называю, даже если кроме меня так это не называет никто), так вот именно это называется взрослением. При этом я не хочу сказать, что, перебесившись, люди перестают читать книги, написанные для отчаяния. Конечно.они их читают! Особенно если это хорошие книги, или хотя бы нормальные книги, или им кто-то подложил их под нос. Но в глубине души им скучно! Это горькая литература, и её холодное оружие, её повешенные мессии не пронзают им сердце так, как страница спокойного, внятного текста, технически доработанная до полной ясности.
Пункт второй: читатель в отчаянии редок, как золото в приисках Калифорнии. Он вырабатывается без остатка. Почему это так? Очевидно! Нельзя в отчаянии прожить жизнь - под конец боль переломит тело, под конец её нельзя будет больше терпеть, ясность рассудка подвергнется страшной эрозии, вымытая словно почва потоком. Отчаявшийся читатель (а тем более отчаявшийся читатель поэзии - вы уж поверьте мне на слово, этого состояния вообще нельзя долго вынести!) перестаёт интересоваться книгами, отчаявшийся читатель неминуемо становится просто отчаявшимся человеком, а вовсе уже не читателем. Либо вылечивается! И, дойдя до крайней точки, начинает медленно-медленно, словно как в вате, как под дождём, под осадками транквилизаторов, трусить обратно к литературе, написанной для спокойных, собранных и хорошо выспавшихся накануне. В сущности, это называется (я это так называю, даже если кроме меня так это не называет никто), так вот именно это называется взрослением. При этом я не хочу сказать, что, перебесившись, люди перестают читать книги, написанные для отчаяния. Конечно.они их читают! Особенно если это хорошие книги, или хотя бы нормальные книги, или им кто-то подложил их под нос. Но в глубине души им скучно! Это горькая литература, и её холодное оружие, её повешенные мессии не пронзают им сердце так, как страница спокойного, внятного текста, технически доработанная до полной ясности.