Мать
все время хочу из фб таскать сюда - чтобы не потерять. но не делаю. ну вот хотя бы - пусть это останется)))
пост 1 августа 2014 года
Ох, давайте о чем-нибудь другом. Не о компьютерах. О Горьком, например. Чтобы переключиться.
Вот я вчера дочитала «Мать» (ну, мне такая фантазия в голову пришла).
Третий раз в жизни читаю - все разы по-разному.
В детстве меня когда-то поразило начало - и я осталась трахнутой им на всю жизнь. При том, что не уверена, что прочитала тогда всё (учительнице литературы в вечерке пришлось сочинение из меня выцарапывать - редкий случай). Но первые полторы страницы абсолютно гениальны. «Били кулаками в мягкие, разжиженные водкой тела детей…» На всю жизнь.
Потом прочитала уже взрослой, лет десять назад - привязавшись к «фабрично-заводским рабочим». Тогда оно захватило меня целиком - невыразимой тонкостью отношений, этим потрясающим треугольником - он, она и Андрей, удивительной силы кинематографическими кусками, массовыми сценами - когда ты существуешь внутри кадра просто, даже неровностью, несбалансированностью своей. Мощь, какая мощь.
Сейчас - как-то по третьему. Начала с рассказа «Двадцать шесть и одна» и потом пошла читать уже роман, и оттого впечатление от рассказа на роман перешло. Он такой чистый, химически чистый романтик, так тотально здесь всё - романтизм, реализма здесь нет. Это завораживает так, что хочется колени преклонить - перед ним как перед человеком, цельным. Но читала я уже более пристально, так скажем, оттого больше видно. Да, неровно, да странно. Романтизм, как было сказано выше. Треугольник остался - да. Оно здесь есть, никуда не ушло. Да, кинематографичность осталась - хотя захватывает не так сильно, если ты к этому готов - это вопрос внутреннего момента (даже роман происходит в голове читателя, что уж говорить о спектакле - никогда, никто не увидит одного и того же, оттого я всегда боялась смотреть спектакль, который произвел на меня впечатление, дважды - страшно потерять, страшно, что не произойдет, только для нескольких я сделала исключение, так была потрясена ими, что шла на риск). Много выплыло того, чего я раньше не замечала - в описании фигуры заглавной. Вязкость утомляет, конечно же. Но есть много того, за что это приходится простить - в первой части. Вот что стало понятно -что вторая часть сильно слабее первой, потому что тут на смену романтизму пришел таки реализм - от ответственности. Вторая часть написана, чтобы объяснить, чтобы ничего не забыть, им владеет долг и чувство ответственности - это всегда плохо, ответственность это плохо, пофиг долг и ответственность - если ты художник. Думаю, именно из-за второй части мало кому приходит в голову, что это надо читать, к сожалению. И одновременно - как вообще могло в советское время это быть доступно простым школьникам, как до них это допустили - вот вопрос. Потому что ответственность и долг его сработали очень хорошо - он теряет в динамике повествования, он скатывается вниз - но методичность его фиксирования делает эту книгу куда важнее «Бесов» (ибо «Бесов» я не воспринимаю вовсе, и такая критика революционного подполья меня не достигает - а второсортное вроде бы добротное препарирование Горького - достигает, ох как достигает - потому что чтобы стало страшно, нужно немножечко хотя бы любви - и ответственности - вот так этот же роман становится неожиданно полем для рефлексии на тему ответственности и долга). Слабая вторая часть, слабая - ибо реализм («Горький - часто бывает не в форме» - любимая моя фраза из Шкловского, и потрясающе там именно то, что всегда пробирает до костей - пауза, в ней и есть любовь), но к концу оказывается, что и это было не зря. Он отслеживает то, что происходит с главной героиней, он методично фиксирует мир ее глазами - она есть, безусловно есть для него, и щелкающее - все еще щелкающее - иногда в ней эмоциональное стоит того, чтобы продраться через эту вторую часть почти до самого конца. Это ведь про расширение мира история. Про расширение пределов любви. Очень тяжко написанная - но вся про это.
Ну а к концу он всё-таки вырывается на волю - ты прямо видишь, как он понимает, что всё, всё, финал близок, он всё отписал, все долги отдал, он может, имеет право вернуться наконец к тому, что для него только и есть смысл - к песне. Романтизм. Видишь, как перо начинает дрожать у него в руке, как бежит, захлебываясь, строка и напрягается всё тело - туда, туда, конец близок. Можно уже более не скрываться.
«Кто-то ответил ей громким рыданием».
Сложно, короче, жрать арбуз целиком - но надо.
пост 1 августа 2014 года
Ох, давайте о чем-нибудь другом. Не о компьютерах. О Горьком, например. Чтобы переключиться.
Вот я вчера дочитала «Мать» (ну, мне такая фантазия в голову пришла).
Третий раз в жизни читаю - все разы по-разному.
В детстве меня когда-то поразило начало - и я осталась трахнутой им на всю жизнь. При том, что не уверена, что прочитала тогда всё (учительнице литературы в вечерке пришлось сочинение из меня выцарапывать - редкий случай). Но первые полторы страницы абсолютно гениальны. «Били кулаками в мягкие, разжиженные водкой тела детей…» На всю жизнь.
Потом прочитала уже взрослой, лет десять назад - привязавшись к «фабрично-заводским рабочим». Тогда оно захватило меня целиком - невыразимой тонкостью отношений, этим потрясающим треугольником - он, она и Андрей, удивительной силы кинематографическими кусками, массовыми сценами - когда ты существуешь внутри кадра просто, даже неровностью, несбалансированностью своей. Мощь, какая мощь.
Сейчас - как-то по третьему. Начала с рассказа «Двадцать шесть и одна» и потом пошла читать уже роман, и оттого впечатление от рассказа на роман перешло. Он такой чистый, химически чистый романтик, так тотально здесь всё - романтизм, реализма здесь нет. Это завораживает так, что хочется колени преклонить - перед ним как перед человеком, цельным. Но читала я уже более пристально, так скажем, оттого больше видно. Да, неровно, да странно. Романтизм, как было сказано выше. Треугольник остался - да. Оно здесь есть, никуда не ушло. Да, кинематографичность осталась - хотя захватывает не так сильно, если ты к этому готов - это вопрос внутреннего момента (даже роман происходит в голове читателя, что уж говорить о спектакле - никогда, никто не увидит одного и того же, оттого я всегда боялась смотреть спектакль, который произвел на меня впечатление, дважды - страшно потерять, страшно, что не произойдет, только для нескольких я сделала исключение, так была потрясена ими, что шла на риск). Много выплыло того, чего я раньше не замечала - в описании фигуры заглавной. Вязкость утомляет, конечно же. Но есть много того, за что это приходится простить - в первой части. Вот что стало понятно -что вторая часть сильно слабее первой, потому что тут на смену романтизму пришел таки реализм - от ответственности. Вторая часть написана, чтобы объяснить, чтобы ничего не забыть, им владеет долг и чувство ответственности - это всегда плохо, ответственность это плохо, пофиг долг и ответственность - если ты художник. Думаю, именно из-за второй части мало кому приходит в голову, что это надо читать, к сожалению. И одновременно - как вообще могло в советское время это быть доступно простым школьникам, как до них это допустили - вот вопрос. Потому что ответственность и долг его сработали очень хорошо - он теряет в динамике повествования, он скатывается вниз - но методичность его фиксирования делает эту книгу куда важнее «Бесов» (ибо «Бесов» я не воспринимаю вовсе, и такая критика революционного подполья меня не достигает - а второсортное вроде бы добротное препарирование Горького - достигает, ох как достигает - потому что чтобы стало страшно, нужно немножечко хотя бы любви - и ответственности - вот так этот же роман становится неожиданно полем для рефлексии на тему ответственности и долга). Слабая вторая часть, слабая - ибо реализм («Горький - часто бывает не в форме» - любимая моя фраза из Шкловского, и потрясающе там именно то, что всегда пробирает до костей - пауза, в ней и есть любовь), но к концу оказывается, что и это было не зря. Он отслеживает то, что происходит с главной героиней, он методично фиксирует мир ее глазами - она есть, безусловно есть для него, и щелкающее - все еще щелкающее - иногда в ней эмоциональное стоит того, чтобы продраться через эту вторую часть почти до самого конца. Это ведь про расширение мира история. Про расширение пределов любви. Очень тяжко написанная - но вся про это.
Ну а к концу он всё-таки вырывается на волю - ты прямо видишь, как он понимает, что всё, всё, финал близок, он всё отписал, все долги отдал, он может, имеет право вернуться наконец к тому, что для него только и есть смысл - к песне. Романтизм. Видишь, как перо начинает дрожать у него в руке, как бежит, захлебываясь, строка и напрягается всё тело - туда, туда, конец близок. Можно уже более не скрываться.
«Кто-то ответил ей громким рыданием».
Сложно, короче, жрать арбуз целиком - но надо.