день театра
в фейсбуке все теряется. не найдешь никогда.
но раз в год всплывает
и тогда надо успеть это выловить - и сохранить
два года назад я писала это на день театра
пусть остается
и с праздником всех, кто
Все сегодня вспоминают, с чего у кого начиналось, я так поняла.
Когда мне было тринадцать, я попала в университет - в школу юного историка, куда меня за руку отвела Анна Вацлавовна Годинер, потому что ей не понравилась моя идея - идти в историко-архивный…
В школе юного историка я познакомилась со своей первой любовью и первой подругой Светкой Линецкой. Выяснилось, что мы живем на соседних улицах. Чуть позже именно она говорила мне, что нужно делать театр, и что нужно поставить «Преступление и наказание» - и еще, кажется, Шоу, «Пигмалиона». Я молчала, потому что не читала ни того ни другого - и совершенно не разделяла ее энтузиазма. (Светка хотела быть врачом - и готова была ради этого почти на всё, например, на вечернюю школу, на которую я готова не была. Потом, через пять лет, когда я училась в вечерке, Светка уехала - и я тогда резко поняла все про Репетилова и Чацкого в «Горе от ума». Сейчас она живет в Канаде и работает программистом.)
Со Светкой мы впервые пошли в театр. Вдвоем. Первые билеты купила нам, мне кажется, моя мама - а вторые, кажется, мама Светки.
Первый спектакль был «Конец - делу венец» в Ермоловском. Там были Якут и Бриллинг - они были великолепны, а больше там ничего интересного не было, кроме одного - когда королева уходила со сцены, она постаралась незаметно унести за широкой юбкой скамеечку, на которой сидела посреди пустой сцены. Окружение не сыграло королеву - и я почему-то сразу решила, что так нельзя.
Второй был - «Сирано де Бержерак» Бориса Морозова в Станиславского. Я помню, как мы стояли со Светкой около Музея Революции и изо всех сил спрашивали дорогу в «Современник» - а люди от нас в ужасе шарахались. «Станиславского» и «Современник» для меня тогда начинались на одну и ту же букву. Я была влюблена в Светку - и полспектакля я оборачивалась и смотрела на ее профиль, на ее молочно-белую кожу и нежный овал лица - я тогда нашла в томике Вяземского стихотворение «Ветка Палестины» и постоянно его повторяла, думая о ней (Вяземского с тех пор я не открывала). Но еще я знала «Сирано де Бержерака», очень хорошо. У нас дома была тонкая книжечка, перевод Соловьева, в корой рукой моей мамы была внесена правка, еще до моего рождения - по радиозаписи что ли какой-то она это правила, как там играли… Я вчитывалась в эти строчки и в эту правку уже давно. А еще я видела телевизионный вариант «Сирано», с Тараторкиным - и считала, что лучше ничего на свете быть не может. (Кроме того «Сирано» с Тараторкиным, в анамнезе у меня были постоянно показываемая «Мамуре» с Гоголевой - я помню ее лет с пяти, очень долго я считала, что это только и есть «театр», и «Тевье-Молочник» с Ульяновым. А живьем никакого театра у меня не было. Только пьесы - «Парень из нашего города» Симонова и все прочее, что я успела прочитать к тому моменту.)
В общем, «Сирано» я знала. Оттого происходящее на сцене показалось мне сначала поношением всего. На Сирано висели какие-то мятые длинные рукава, сцена дуэли прошла в дурацком рапиде, вообще без текста, Роксана была никакая, а Тимофей Спивак в роли Кристиана был просто оскорблением (за год до этого в кинотеатрах шел фильм про наших эмигрантов, работающих на Радио Свобода, с претензией на «западную жизнь», которую я тогда еще не знала ни в каком варианте, с какими-то политическо-сентиментальными мерзостями - по совокупности чувство отторжения было стопроцентное - там был Спивак, и он мне был отвратителен).
А потом появился Монфлери - римский патриций в зеленой тоге, с презрительной сдержанностью, бесстрастно прошедший сквозь улюлюкающий зал - в котором Сирано оказался всего лишь частью толпы, стремившейся затоптать актера ногами. Я и по сей день считаю это решение Морозова одной из главных вещей, которые мне удалось увидеть в жизни.
А потом Шакуров все-таки до меня наконец достучался. И мы понеслись.
но раз в год всплывает
и тогда надо успеть это выловить - и сохранить
два года назад я писала это на день театра
пусть остается
и с праздником всех, кто
Все сегодня вспоминают, с чего у кого начиналось, я так поняла.
Когда мне было тринадцать, я попала в университет - в школу юного историка, куда меня за руку отвела Анна Вацлавовна Годинер, потому что ей не понравилась моя идея - идти в историко-архивный…
В школе юного историка я познакомилась со своей первой любовью и первой подругой Светкой Линецкой. Выяснилось, что мы живем на соседних улицах. Чуть позже именно она говорила мне, что нужно делать театр, и что нужно поставить «Преступление и наказание» - и еще, кажется, Шоу, «Пигмалиона». Я молчала, потому что не читала ни того ни другого - и совершенно не разделяла ее энтузиазма. (Светка хотела быть врачом - и готова была ради этого почти на всё, например, на вечернюю школу, на которую я готова не была. Потом, через пять лет, когда я училась в вечерке, Светка уехала - и я тогда резко поняла все про Репетилова и Чацкого в «Горе от ума». Сейчас она живет в Канаде и работает программистом.)
Со Светкой мы впервые пошли в театр. Вдвоем. Первые билеты купила нам, мне кажется, моя мама - а вторые, кажется, мама Светки.
Первый спектакль был «Конец - делу венец» в Ермоловском. Там были Якут и Бриллинг - они были великолепны, а больше там ничего интересного не было, кроме одного - когда королева уходила со сцены, она постаралась незаметно унести за широкой юбкой скамеечку, на которой сидела посреди пустой сцены. Окружение не сыграло королеву - и я почему-то сразу решила, что так нельзя.
Второй был - «Сирано де Бержерак» Бориса Морозова в Станиславского. Я помню, как мы стояли со Светкой около Музея Революции и изо всех сил спрашивали дорогу в «Современник» - а люди от нас в ужасе шарахались. «Станиславского» и «Современник» для меня тогда начинались на одну и ту же букву. Я была влюблена в Светку - и полспектакля я оборачивалась и смотрела на ее профиль, на ее молочно-белую кожу и нежный овал лица - я тогда нашла в томике Вяземского стихотворение «Ветка Палестины» и постоянно его повторяла, думая о ней (Вяземского с тех пор я не открывала). Но еще я знала «Сирано де Бержерака», очень хорошо. У нас дома была тонкая книжечка, перевод Соловьева, в корой рукой моей мамы была внесена правка, еще до моего рождения - по радиозаписи что ли какой-то она это правила, как там играли… Я вчитывалась в эти строчки и в эту правку уже давно. А еще я видела телевизионный вариант «Сирано», с Тараторкиным - и считала, что лучше ничего на свете быть не может. (Кроме того «Сирано» с Тараторкиным, в анамнезе у меня были постоянно показываемая «Мамуре» с Гоголевой - я помню ее лет с пяти, очень долго я считала, что это только и есть «театр», и «Тевье-Молочник» с Ульяновым. А живьем никакого театра у меня не было. Только пьесы - «Парень из нашего города» Симонова и все прочее, что я успела прочитать к тому моменту.)
В общем, «Сирано» я знала. Оттого происходящее на сцене показалось мне сначала поношением всего. На Сирано висели какие-то мятые длинные рукава, сцена дуэли прошла в дурацком рапиде, вообще без текста, Роксана была никакая, а Тимофей Спивак в роли Кристиана был просто оскорблением (за год до этого в кинотеатрах шел фильм про наших эмигрантов, работающих на Радио Свобода, с претензией на «западную жизнь», которую я тогда еще не знала ни в каком варианте, с какими-то политическо-сентиментальными мерзостями - по совокупности чувство отторжения было стопроцентное - там был Спивак, и он мне был отвратителен).
А потом появился Монфлери - римский патриций в зеленой тоге, с презрительной сдержанностью, бесстрастно прошедший сквозь улюлюкающий зал - в котором Сирано оказался всего лишь частью толпы, стремившейся затоптать актера ногами. Я и по сей день считаю это решение Морозова одной из главных вещей, которые мне удалось увидеть в жизни.
А потом Шакуров все-таки до меня наконец достучался. И мы понеслись.