(no subject)
очень неустойчиво всё, нет какой-то константы, за которую можно было бы зацепиться, кроме себя самого, а ты сам - вода, шторм, штиль, водоросли, медузы, осьминоги, солнце сливающееся с морем, прилив и отлив, отражение.
влияет каждый шорох и слово и дуновение в волосы, и неприкосновение, неулыбка лишний раз, невзгляд, и уже не подростковое ощущение собственной неправильности, за которой стоит всё же правота своей же природы, а взрослая неправильность, складывающаяся из решения быть плохим для кого-то, плохим неявно, сохраняя лицо ангела и ролевую модель привыкшего к обществу взрослых ребёнка.
всё хочется затаиться, скрыться, быть в тишине, в одиночестве, в книге, в сне, и в поцелуе, больше ни в чём, и только человек может превращать удовольствие в муку, человек всегда может из любой лёгкой радости сделать тяжкое горе, желая всё больше, упиваясь своим безысходным одиночеством, нежеланием что-то делать, своей неустойчивостью, своей непонятной жизнью, в которой надоело оставлять место подвигу, а только в тишину, в книгу, в сон, в поцелуй, не существуя в другое время.
хочется быть лёгким, как лёгкие не курильщика, и относиться ко всему, как к черешням, и не думать, и не зависеть от чего-то внешнего, ведь внутри так много, что через край, и сам в нём тонешь, как алиса в море слёз (но без них, слава богу), и только рисовать бесконечную воду, не могу перестать.
влияет каждый шорох и слово и дуновение в волосы, и неприкосновение, неулыбка лишний раз, невзгляд, и уже не подростковое ощущение собственной неправильности, за которой стоит всё же правота своей же природы, а взрослая неправильность, складывающаяся из решения быть плохим для кого-то, плохим неявно, сохраняя лицо ангела и ролевую модель привыкшего к обществу взрослых ребёнка.
всё хочется затаиться, скрыться, быть в тишине, в одиночестве, в книге, в сне, и в поцелуе, больше ни в чём, и только человек может превращать удовольствие в муку, человек всегда может из любой лёгкой радости сделать тяжкое горе, желая всё больше, упиваясь своим безысходным одиночеством, нежеланием что-то делать, своей неустойчивостью, своей непонятной жизнью, в которой надоело оставлять место подвигу, а только в тишину, в книгу, в сон, в поцелуй, не существуя в другое время.
хочется быть лёгким, как лёгкие не курильщика, и относиться ко всему, как к черешням, и не думать, и не зависеть от чего-то внешнего, ведь внутри так много, что через край, и сам в нём тонешь, как алиса в море слёз (но без них, слава богу), и только рисовать бесконечную воду, не могу перестать.