День семьи, любви и верности. Клиническая жизнь
Прошу всех прочесть внимательно это стихотворение:
В день семьи, любви и верности
Пусть будет в жизни больше честности.
Желаю каждому найти свою любовь,
Что будоражит страстью кровь.
Пусть придет в вашу жизнь понимание,
Что дарит уважение и внимание.
Желаю всем крепкой и дружной семьи,
Чтобы весело и беззаботно шли ваши дни.
Это я нашёл в ЖЖ. Ссылку дать не могу. Я очень горжусь тем, что ни разу в жизни не выставил человека на посмешище. Стихи эти опубликованы под ликующим заголовком: С праздником, друзья!
По этому поводу в другом журнале, автор которого женщина, можно прочесть о чём-то неприличном, чем она в этот день собирается заниматься - это я опущу. А затем: "Люблю себя! Верна себе!"
Это показалось мне более остроумным. Хотя, на мой взгляд, мрачновато.
Что касается меня, то я не решаюсь никого с этим праздником поздравлять. Я боюсь, что меня обвинят в бесцеремонном вмешательстве в частную жизнь.
Дальше коротенький рассказ о моей давней работе санитаром в 24 московской клинике - угол Страстного бульвара и Петровки.
В этой клинике было второе после Склифосовского травматологическое отделение в Москве. Я работал в разных отделениях. Но больше всего в приёмном покое. Главным врачом клиники тогда был академик, имени которого я не запомнил. Это был великолепный человек. Я видел его два раза в жизни, в один и тот же день. Однажды я пришёл на его лекцию по паталогоанатомии. Он производил вскрытие и очень здорово рассказывал студентам о том, что удавалось выяснить:
- Что тут пишут? Неизвестный. Без документов. Смерть наступила предположительно в четвёртом часу, сегодня. От переохлаждения. Не думаю, что от переохлаждения. У него ещё и сильная черепно-мозговая травма. Ему было около пятидесяти лет. От печени, практически остатки - цирроз. Эх, грехи наши тяжкие! Как это он дожил до такого возраста? Врождённый порок сердца.
Ну, и что-то дальше. В таком же духе. Бледная, как мел, девочка:
- Можно выйти?
- Нет, выйти нельзя. Смотрите и слушайте, коллега. Множественные переломы рёбер, которые срастались кое-как. Интересно - отчего? Он очень много пил спиртного, курил и очень мало ел. Желудок пустой….
Студенты слушали. Некоторые торопливо что-то записывали.
Второй раз я видел его в тот же день, когда он пришёл в сопровождении свиты врачей с обходом в приёмный покой. Я возился с женщиной, которая лежала на каталке с переломом шейки бедра. Она была очень тяжела. Мне никак не удавалось подложить судно. Она тяжко стонала. Вдруг я услышал:
- Молодой человек!
Я оглянулся. Грозный академик стоял у меня за спиной.
- Простыня будет мокрая. И больной больно. Позвольте, я вам покажу.
Он засучил рукава и вымыл руки.
- Работать, вообще говоря, вам следует в перчатках, которых, как я понимаю, у вас нет. Очень мило.
Мгновенно он подложил судно - как он это сделал, я запомнил. И сейчас могу сделать это правильно. Это совсем не трудно. Затем академик прикрыл больную простынёй. Снова вымыл руки. И сказал, обращаясь уже не ко мне, а к окружавшим его врачам:
- Эту работу не должен забывать ни один врач никогда. Это база. Фундамент. В этом случае следут помнить, что если медику тяжело - это значит, что больному больно. Как вы сюда попали, простите? - спросил он меня.
- Я учусь в Литинституте. Вот, подрабатываю.
- А! Вы литератор. Что ж. Это вам не помешает. Вы присмотритесь к этой работе. Это интересно.
Тогда я нагнал его в коридоре и сказал, набравшись храбрости:
- Доктор, простите. На минутку. Я должен вам что-то показать.
- Что случилось? - он улыбался.
На стене висела стенгазета.
- Да. Стенгазета. Так в чём дело?
- Доктор, посмотрите, как называется эта стенгазета.
Стенгазета называлась «Клиническая жизнь».
Академик засмеялся. Слёзы выступили на глазах, и он вынул белоснежный платок. Он положил мне руку на плечо и сказал:
- Вы славный молодой человек. Не обращайте внимания.
В день семьи, любви и верности
Пусть будет в жизни больше честности.
Желаю каждому найти свою любовь,
Что будоражит страстью кровь.
Пусть придет в вашу жизнь понимание,
Что дарит уважение и внимание.
Желаю всем крепкой и дружной семьи,
Чтобы весело и беззаботно шли ваши дни.
Это я нашёл в ЖЖ. Ссылку дать не могу. Я очень горжусь тем, что ни разу в жизни не выставил человека на посмешище. Стихи эти опубликованы под ликующим заголовком: С праздником, друзья!
По этому поводу в другом журнале, автор которого женщина, можно прочесть о чём-то неприличном, чем она в этот день собирается заниматься - это я опущу. А затем: "Люблю себя! Верна себе!"
Это показалось мне более остроумным. Хотя, на мой взгляд, мрачновато.
Что касается меня, то я не решаюсь никого с этим праздником поздравлять. Я боюсь, что меня обвинят в бесцеремонном вмешательстве в частную жизнь.
Дальше коротенький рассказ о моей давней работе санитаром в 24 московской клинике - угол Страстного бульвара и Петровки.
В этой клинике было второе после Склифосовского травматологическое отделение в Москве. Я работал в разных отделениях. Но больше всего в приёмном покое. Главным врачом клиники тогда был академик, имени которого я не запомнил. Это был великолепный человек. Я видел его два раза в жизни, в один и тот же день. Однажды я пришёл на его лекцию по паталогоанатомии. Он производил вскрытие и очень здорово рассказывал студентам о том, что удавалось выяснить:
- Что тут пишут? Неизвестный. Без документов. Смерть наступила предположительно в четвёртом часу, сегодня. От переохлаждения. Не думаю, что от переохлаждения. У него ещё и сильная черепно-мозговая травма. Ему было около пятидесяти лет. От печени, практически остатки - цирроз. Эх, грехи наши тяжкие! Как это он дожил до такого возраста? Врождённый порок сердца.
Ну, и что-то дальше. В таком же духе. Бледная, как мел, девочка:
- Можно выйти?
- Нет, выйти нельзя. Смотрите и слушайте, коллега. Множественные переломы рёбер, которые срастались кое-как. Интересно - отчего? Он очень много пил спиртного, курил и очень мало ел. Желудок пустой….
Студенты слушали. Некоторые торопливо что-то записывали.
Второй раз я видел его в тот же день, когда он пришёл в сопровождении свиты врачей с обходом в приёмный покой. Я возился с женщиной, которая лежала на каталке с переломом шейки бедра. Она была очень тяжела. Мне никак не удавалось подложить судно. Она тяжко стонала. Вдруг я услышал:
- Молодой человек!
Я оглянулся. Грозный академик стоял у меня за спиной.
- Простыня будет мокрая. И больной больно. Позвольте, я вам покажу.
Он засучил рукава и вымыл руки.
- Работать, вообще говоря, вам следует в перчатках, которых, как я понимаю, у вас нет. Очень мило.
Мгновенно он подложил судно - как он это сделал, я запомнил. И сейчас могу сделать это правильно. Это совсем не трудно. Затем академик прикрыл больную простынёй. Снова вымыл руки. И сказал, обращаясь уже не ко мне, а к окружавшим его врачам:
- Эту работу не должен забывать ни один врач никогда. Это база. Фундамент. В этом случае следут помнить, что если медику тяжело - это значит, что больному больно. Как вы сюда попали, простите? - спросил он меня.
- Я учусь в Литинституте. Вот, подрабатываю.
- А! Вы литератор. Что ж. Это вам не помешает. Вы присмотритесь к этой работе. Это интересно.
Тогда я нагнал его в коридоре и сказал, набравшись храбрости:
- Доктор, простите. На минутку. Я должен вам что-то показать.
- Что случилось? - он улыбался.
На стене висела стенгазета.
- Да. Стенгазета. Так в чём дело?
- Доктор, посмотрите, как называется эта стенгазета.
Стенгазета называлась «Клиническая жизнь».
Академик засмеялся. Слёзы выступили на глазах, и он вынул белоснежный платок. Он положил мне руку на плечо и сказал:
- Вы славный молодой человек. Не обращайте внимания.