Шона това!
В последние годы Юра Визбор часто вспоминается мне. Что за человек был! Вот, раз мы сидели на Цветном бульваре, зимой, на скамейке - на спинке скамейки - втроём. Юра, ещё один человек, который потом стал фашистом, близким другом Баркашова, а тогда ещё был нормальным человеком и очень хорошим парнем, и я. И пили мы водку из горла. Было очень морозно. По очереди мы прикладывались к бутылке, и закусывали единственным, очень вкусным ледяным яблоком, так что зубы ломило. И в воздухе искрилась снежная пыль. И так прекрасна была жизнь.
Милиционер неторопливо, угрожающе двинулся к нам - распитие спиртных напитков…. Но он остановился, подойдя поближе.
- Товарищ Визбор?
- Какой я тебе Визбор? Ты что, не видишь? Я Мартин Борман, в розыске с 1945 года. Живей вызывай наряд, а то я опять сбегу….
Мы смеялись. И засмеялся мент….
Сейчас, когда у меня есть наушники, я едва ли не каждый день слушаю одну его песню. Вот, ссылка. Можно прослушать по ней:
http://www.bard.ru/cgi-bin/mp3.cgi?id=493.21
Только что меня научил этому Николаич, за что ему огромое спасибо.
Но я решил и текст привести здесь полностью, потому что это стихи. Это можно петь, слушать, а можно и читать, как стихи - по-моему. Песня эта мне очень дорога по причинам, о которых можно догадаться. Юра умел уходить, и жить в прошлом: "Вставайте, граф, уже друзья с мультуками коней седлают около крыльца...". Мультук это что-то вроде аркебузы, мультуками вооружены были янычары. И мне иногда удаётся жить в прошлом, и назад возвращаться.
Но самое важное для меня - последние две строки.
Так выпьем ребята, за Женьку,
За Женечку пить хорошо,
Вы помните, сколько сражений,
Я с именем Женьки прошел?
И падали годы на шпалы,
И ветры неслись, шелестя,
О, сколько любимых пропало
По тем непутевым путям.
И в грохоте самосожженья,
Забыли мы их навсегда,
Ну, Женя, вы помните, Женя!
Я с ней приходил вот сюда,
Тогда - в девятнадцатом веке….
Да, вспомните вы, черт возьми!
Мне двор представляется некий,
В Саратове или в Перми.
То утро вставало неброско,
Лишь отсветы на полу,
Голландкою пахло и воском,
И шторой, примерзшей к стеклу.
А вы, будто только с охоты -
Я помню такой кабинет,
И пили мы мерзкое что-то,
Похожее на Каберне.
Но все же напились порядком,
И каждый из вас толковал:
Ах-ах, молодая дворянка,
Всю жизнь я такую искал.
Ну, вспомнили? То-то. И верно:
Ни разу с тех пор не встречал
Я женщину более верных,
И более чистых начал.
Не помню ничьих я объятий,
Ни губ я не помню, ни рук...
- Так где ж твоя Женька, приятель?
Сюда ее, в дружеский круг!
- Да, где-то гуляет отважно,
На пляже каком-то лежит.
Но это не важно, не важно:
Я крикну, она прибежит….
- Ну, что, гражданин, ты остался один,
Закрывать нам пора.
- А он заплатил?
- Рассчитался...
- Намерен сидеть до утра?
- Да нет…. По-привычке нахмурясь,
Я вышел из прошлого прочь...,
Гостиница "Арктика". Мурманск.
Глухая полярная ночь.
И вот, сейчас на работе, когда авсака - короткий перерыв, когда можно перекусить, попить кофе или ледяной воды и покурить - и мы собрались все вместе - три четверти чернокожих, несколько «русских», то есть евреев, просто русских, украинцев, молдаван, и вот, когда мы сидим и дышим под негромкий разноязыкий говор, вот в такой момент, я иногда вдруг произношу это:
Гостиница «Арктика». Мурманск.
Глухая полярная ночь.
Ребята из Эфиопии сначала пытались, понять, что это. Но те из наших, кто знает иврит, не могли объяснить. Как рассказать африканцу, который не знает, что такое Адис-Абеба, о городе Мурманске, о полярной ночи, о знаменитой гостинице?
Когда я это скажу, сразу несколько моих земляков, мельком глянув на меня, вздыхают - где это? Как далеко. Никто, или почти никто, в Мурманске и не был никогда, но уж очень больно звучит.
Сегодня был короткий день. А вчера я работал до часу ночи и ночевал на работе. Вчера мы до 22-х часов перетаскивали со склада, который, вообще-то, по совместительству является бомбоубежищем, скамьи, столы и стендеры (что-то вроде пюпитра для молитвенных текстов) в коридор, откуда ночью всё это ещё предстояло поднять этажом выше, в Бейт Кнессет (Синагогу), для новогодней молитвы. Сегодня, 12 сентября, с первой звездой начинается Новый год, Рош ха-шана - от сотворения мира.
Что это за работа? Столы и стендеры не тяжёлые. А скамьи - килограмм сорок, может быть, и пятьдесят. Ставить столы и стендеры нужно один на другой парами. А скамьи, переворачивая их - по три. Третью одному уже трудно поставить сверху правильно, чтоб держалась надежно, не свалилась и не зашибла никого. Приходится вдвоём.
Мне дали одного парня лет сорока, высокого, грузного, не меньше ста килограмм, но «сырого», слишком толстого. Я знал только, что в России он работал фотографом, и эта работа ему совершенно непосильна. Вентиляторы воют, а воздуха не дают. Скамью нужно не вдвоём, а одному толкать перед собой, а потом вторую наверх ставить тоже одному, а уж третью, наверх, подымаем вдвоём. Колька сначала добивался, таскать каждую скамью вдвоём.
- Да постой, Колян. Ничего не выйдет. Ты работаешь - до десяти. До десяти всё нужно поставить - не успеем. Ты напрягись! Будем еле шевелиться - хуже устанем.
То и дело он пил холодную воду, а при такой работе этого нельзя. Уже через час он был весь мокрый, хоть выжимай, и лицо его посерело.
- Давай перекурим.
- Ладно. Авсака - пять минут. Нельзя подолгу отдыхать - подохнем оба.
Он тут же пошёл к крану с очень холодной водой и стал пить стакан за стаканом. Закурили.
- Да не наливайся ты водой.
- Да иди ты! В Израиле нужно много пить.
- Только не на такой работе. Когда тяжело, они ж кофе пьют.
- Да не хочу я их ё...го кофе! Я чаю хочу. С лимоном.
Некоторое время мы молча курили. И я сдуру сказал: «Гостиница «Арктика», Мурманск. Глухая полярная ночь».
Вдруг он с яростью посмотрел на меня:
- Что ты всё, твою Бога мать, с этой ерундой! Ты был в Мурманске? - он снова не к стати помянул вовсе неповинную в его беде матушку христианского Бога.
- Был.
- А «Арктике» был?
- Был.
- Там Фотографию помнишь? Я работал там. Я родился в Мурманске. И жил там всю жизнь. Да всю жизнь. Пока в этот гадюшник не приехал.
Но при мне в гостинице никакой Фотографии не было. А может, была, да я забыл.
- Почему гадюшник?
- Тебе нравится всё это?
- Нравится. Я всё это люблю. Я сионист. Израиль борется, воюет. Ты не знал этого?
При слове «сионист», он засмеялся с безнадежной злобой отчаяния.
- Не знал.
- Как ты мог не знать?
- Не знаю. Не знаю, почему, но я не знал. А это что, война такая - этих сумасшедших обслуживать?
- Во-первых, они не сумасшедшие. Датишные.... Это совсем другое дело. А, кроме того, Колька, не жить на пособие - это вроде войны.
- О-о-о! - и опять матерно выругался.
Пришёл начальник.
- Миш, до десяти управитесь?
- Штук сто стендеров ещё останется. Не успеем. Дай другого человека. Видишь он ….
- Да неоткуда мне другого тебе…. Рожу я что ли? Не могу я сейчас с кухни никого снимать. Ну, если стендеров останется не больше сотни - ничего. Давайте, ребята.
В этой иешиве, а, возможно и в других, есть обычай. Когда уж всё сегодня утром подняли наверх, расставлять всё это должны ученики самостоятельно. Расставить скамьи, столы и стендеры нужно правильно - так, чтобы каждый комплект был выровнен, и все стояли правильными рядами. Будет торжественная общая молитва.
Боже, что там творилось! Подростки кричали, будто воробьи. Они помногу раз пересчитывали столы, скамьи и стендеры. Путались. Заливались смехом. Ссорились. Глаза у всех азартно блестели. Праздник! Новый год!
В это время мы ещё с одним чернокожим парнем, которого зовут Санай, протискиваясь между ними, выметали сор. Набрали десяток пластиковых мешков бумаги. Ещё столько же осталось, но было уже поздно. До начала молитвы оставалось несколько минут. И к нам подошёл один из мальчишек - вероятно, самый авторитетный:
- Тода раба! Шона това! Большое спасибо! Хорошего года!
Санай говорит только по-амхарски. Но и он, конечно, понял и белозубо улыбнулся.
- Шона това, адони! Хорошего года, мой господин!
Когда я сегодня освободился, автобусы уже не ходили по всей стране. И начальник меня повёз домой на своей машине.
- Отмечаете?
- Нет. Что за Новый год в сентябре?
- А мы отмечаем. Привыкли уже как-то. Здорово наломался?
- Немного есть.
- Ну, давай. Всё равно: Шона това!
- Шона това!
Милиционер неторопливо, угрожающе двинулся к нам - распитие спиртных напитков…. Но он остановился, подойдя поближе.
- Товарищ Визбор?
- Какой я тебе Визбор? Ты что, не видишь? Я Мартин Борман, в розыске с 1945 года. Живей вызывай наряд, а то я опять сбегу….
Мы смеялись. И засмеялся мент….
Сейчас, когда у меня есть наушники, я едва ли не каждый день слушаю одну его песню. Вот, ссылка. Можно прослушать по ней:
http://www.bard.ru/cgi-bin/mp3.cgi?id=493.21
Только что меня научил этому Николаич, за что ему огромое спасибо.
Но я решил и текст привести здесь полностью, потому что это стихи. Это можно петь, слушать, а можно и читать, как стихи - по-моему. Песня эта мне очень дорога по причинам, о которых можно догадаться. Юра умел уходить, и жить в прошлом: "Вставайте, граф, уже друзья с мультуками коней седлают около крыльца...". Мультук это что-то вроде аркебузы, мультуками вооружены были янычары. И мне иногда удаётся жить в прошлом, и назад возвращаться.
Но самое важное для меня - последние две строки.
Так выпьем ребята, за Женьку,
За Женечку пить хорошо,
Вы помните, сколько сражений,
Я с именем Женьки прошел?
И падали годы на шпалы,
И ветры неслись, шелестя,
О, сколько любимых пропало
По тем непутевым путям.
И в грохоте самосожженья,
Забыли мы их навсегда,
Ну, Женя, вы помните, Женя!
Я с ней приходил вот сюда,
Тогда - в девятнадцатом веке….
Да, вспомните вы, черт возьми!
Мне двор представляется некий,
В Саратове или в Перми.
То утро вставало неброско,
Лишь отсветы на полу,
Голландкою пахло и воском,
И шторой, примерзшей к стеклу.
А вы, будто только с охоты -
Я помню такой кабинет,
И пили мы мерзкое что-то,
Похожее на Каберне.
Но все же напились порядком,
И каждый из вас толковал:
Ах-ах, молодая дворянка,
Всю жизнь я такую искал.
Ну, вспомнили? То-то. И верно:
Ни разу с тех пор не встречал
Я женщину более верных,
И более чистых начал.
Не помню ничьих я объятий,
Ни губ я не помню, ни рук...
- Так где ж твоя Женька, приятель?
Сюда ее, в дружеский круг!
- Да, где-то гуляет отважно,
На пляже каком-то лежит.
Но это не важно, не важно:
Я крикну, она прибежит….
- Ну, что, гражданин, ты остался один,
Закрывать нам пора.
- А он заплатил?
- Рассчитался...
- Намерен сидеть до утра?
- Да нет…. По-привычке нахмурясь,
Я вышел из прошлого прочь...,
Гостиница "Арктика". Мурманск.
Глухая полярная ночь.
И вот, сейчас на работе, когда авсака - короткий перерыв, когда можно перекусить, попить кофе или ледяной воды и покурить - и мы собрались все вместе - три четверти чернокожих, несколько «русских», то есть евреев, просто русских, украинцев, молдаван, и вот, когда мы сидим и дышим под негромкий разноязыкий говор, вот в такой момент, я иногда вдруг произношу это:
Гостиница «Арктика». Мурманск.
Глухая полярная ночь.
Ребята из Эфиопии сначала пытались, понять, что это. Но те из наших, кто знает иврит, не могли объяснить. Как рассказать африканцу, который не знает, что такое Адис-Абеба, о городе Мурманске, о полярной ночи, о знаменитой гостинице?
Когда я это скажу, сразу несколько моих земляков, мельком глянув на меня, вздыхают - где это? Как далеко. Никто, или почти никто, в Мурманске и не был никогда, но уж очень больно звучит.
Сегодня был короткий день. А вчера я работал до часу ночи и ночевал на работе. Вчера мы до 22-х часов перетаскивали со склада, который, вообще-то, по совместительству является бомбоубежищем, скамьи, столы и стендеры (что-то вроде пюпитра для молитвенных текстов) в коридор, откуда ночью всё это ещё предстояло поднять этажом выше, в Бейт Кнессет (Синагогу), для новогодней молитвы. Сегодня, 12 сентября, с первой звездой начинается Новый год, Рош ха-шана - от сотворения мира.
Что это за работа? Столы и стендеры не тяжёлые. А скамьи - килограмм сорок, может быть, и пятьдесят. Ставить столы и стендеры нужно один на другой парами. А скамьи, переворачивая их - по три. Третью одному уже трудно поставить сверху правильно, чтоб держалась надежно, не свалилась и не зашибла никого. Приходится вдвоём.
Мне дали одного парня лет сорока, высокого, грузного, не меньше ста килограмм, но «сырого», слишком толстого. Я знал только, что в России он работал фотографом, и эта работа ему совершенно непосильна. Вентиляторы воют, а воздуха не дают. Скамью нужно не вдвоём, а одному толкать перед собой, а потом вторую наверх ставить тоже одному, а уж третью, наверх, подымаем вдвоём. Колька сначала добивался, таскать каждую скамью вдвоём.
- Да постой, Колян. Ничего не выйдет. Ты работаешь - до десяти. До десяти всё нужно поставить - не успеем. Ты напрягись! Будем еле шевелиться - хуже устанем.
То и дело он пил холодную воду, а при такой работе этого нельзя. Уже через час он был весь мокрый, хоть выжимай, и лицо его посерело.
- Давай перекурим.
- Ладно. Авсака - пять минут. Нельзя подолгу отдыхать - подохнем оба.
Он тут же пошёл к крану с очень холодной водой и стал пить стакан за стаканом. Закурили.
- Да не наливайся ты водой.
- Да иди ты! В Израиле нужно много пить.
- Только не на такой работе. Когда тяжело, они ж кофе пьют.
- Да не хочу я их ё...го кофе! Я чаю хочу. С лимоном.
Некоторое время мы молча курили. И я сдуру сказал: «Гостиница «Арктика», Мурманск. Глухая полярная ночь».
Вдруг он с яростью посмотрел на меня:
- Что ты всё, твою Бога мать, с этой ерундой! Ты был в Мурманске? - он снова не к стати помянул вовсе неповинную в его беде матушку христианского Бога.
- Был.
- А «Арктике» был?
- Был.
- Там Фотографию помнишь? Я работал там. Я родился в Мурманске. И жил там всю жизнь. Да всю жизнь. Пока в этот гадюшник не приехал.
Но при мне в гостинице никакой Фотографии не было. А может, была, да я забыл.
- Почему гадюшник?
- Тебе нравится всё это?
- Нравится. Я всё это люблю. Я сионист. Израиль борется, воюет. Ты не знал этого?
При слове «сионист», он засмеялся с безнадежной злобой отчаяния.
- Не знал.
- Как ты мог не знать?
- Не знаю. Не знаю, почему, но я не знал. А это что, война такая - этих сумасшедших обслуживать?
- Во-первых, они не сумасшедшие. Датишные.... Это совсем другое дело. А, кроме того, Колька, не жить на пособие - это вроде войны.
- О-о-о! - и опять матерно выругался.
Пришёл начальник.
- Миш, до десяти управитесь?
- Штук сто стендеров ещё останется. Не успеем. Дай другого человека. Видишь он ….
- Да неоткуда мне другого тебе…. Рожу я что ли? Не могу я сейчас с кухни никого снимать. Ну, если стендеров останется не больше сотни - ничего. Давайте, ребята.
В этой иешиве, а, возможно и в других, есть обычай. Когда уж всё сегодня утром подняли наверх, расставлять всё это должны ученики самостоятельно. Расставить скамьи, столы и стендеры нужно правильно - так, чтобы каждый комплект был выровнен, и все стояли правильными рядами. Будет торжественная общая молитва.
Боже, что там творилось! Подростки кричали, будто воробьи. Они помногу раз пересчитывали столы, скамьи и стендеры. Путались. Заливались смехом. Ссорились. Глаза у всех азартно блестели. Праздник! Новый год!
В это время мы ещё с одним чернокожим парнем, которого зовут Санай, протискиваясь между ними, выметали сор. Набрали десяток пластиковых мешков бумаги. Ещё столько же осталось, но было уже поздно. До начала молитвы оставалось несколько минут. И к нам подошёл один из мальчишек - вероятно, самый авторитетный:
- Тода раба! Шона това! Большое спасибо! Хорошего года!
Санай говорит только по-амхарски. Но и он, конечно, понял и белозубо улыбнулся.
- Шона това, адони! Хорошего года, мой господин!
Когда я сегодня освободился, автобусы уже не ходили по всей стране. И начальник меня повёз домой на своей машине.
- Отмечаете?
- Нет. Что за Новый год в сентябре?
- А мы отмечаем. Привыкли уже как-то. Здорово наломался?
- Немного есть.
- Ну, давай. Всё равно: Шона това!
- Шона това!