Пришвин
"Смутно пробежало что-то очень знакомое, близкое. В моей придавленной хаотической душе есть все, чем и как страдать за красоту.
Природа некрасива. От человека узнали, что она красива… У меня есть наблюдения: две любви природы: 1) как любят родину (природа - родина) и 2) как предмет искусства. Киргизская степь - родина. Швейцария - картина.
- Не хочу добра! - говорит красивая женщина. - Добро скучно.
Мадам Каль от красоты к добру: - Не хочу добра, потому что оно некрасиво. Убейте, я буду красивой. И потому не хочу к Христу: в красоте я все это признаю, но не касайтесь меня. Красота рождается из страдания. Она есть просветление страдающего человека"
Если кто будет искать, то меня пару недель тут не будет. Уезжаю. Пока чукча не писатель, а читатель. Дневники Пришвина, кстати, оказались очень мощными. Не всегда получается вычленить мысль из общего потока (по-моему, и самому автору), но завораживает само течение. Футуристы, декаденты, хлысты, большевики. Выложу еще цитату скорее для себя (длинные тексты в лентах, кажется, мало кто читает), где-то в 1908, если мне изменяет память написано. Не для того, чтобы соглашаться или нет, а так просто на обдумывание, мне кажется, что это важно для объснения того, что тогда происходило:
"Два светила восходят в сознании русского мальчика конца прошлого века: Маркс, а потом Ницше. Одно, Маркс, стоит во главе движения, цель которого есть счастье среднего человека. Другое, Ницше, представитель иной цели - сверхчеловека, личности. Мы видим, как при помощи «Капитала» Маркса он борется с последними народниками, как Михайловский, задавленный лилипутами-марксистами, все еще вскрикивает: «Нет, я жив, жив!»
В чем спор и чего хотелось мальчику? Ему хотелось найти формулу для всего человечества, чтобы такое непонятное, как личность и герой, подчинилось закону экономической необходимости. В этот свой период марксизма он пишет трактат о рынках. В 90-х годах прошлого века с ним совершается внезапный переворот, он делается неокантианцем и пишет трактат «от марксизма к идеализму». Через несколько лет он становится приверженцем Ницше, яростно вступает в бой с рационалистами, позитивистами, материалистами, изучает славянские мифы, воскрешает древнее народное язычество. Пробует писать стихи. После 1905 г. становится богоискателем, соловьевцем и, наконец, когда юношеские его идеи восторжествовали на родине, во время III Интернационала, постригается в священники и проповедует Христа восточной церкви.
Товарищи его: один замер на своем юношеском марксизме и теперь стал честным комиссаром. Другой, пройдя с ним весь путь до Ницше, остановился на эстетизме («красота спасет мир») в редакции изящного декадентского журнала. Третий во время религиозных исканий сделался основателем одной секты; четвертый стал профессором ботаники, приверженцем витализма Бергсона и Джемса. Пятый пишет стихи о Прекрасной Даме. (Характер Блока.)
Судьбу нашего мальчика уже предрек Достоевский, он сказал, что, куда бы ни бегал такой мальчик, в конце концов он прибежит ко Христу. Почему так? Верно, потому, что самый исходный пункт его исканий есть утрата родного Бога, на место которого последовательно становятся на испытание все господствующие учения века.
Над черной бездной русской неволи павлиньим хвостом раскинулось искусство модернистов, декадентов, футуристов.
Недаром мальчик наш восстал в самом начале на гения, на личность (Христос есть высочайшая данная сознанию личность). Недаром он, будучи марксистом, вначале ожидал всемирной катастрофы. Быть может, это чувство конца и соблазнило его стать марксистом, а чувство конца света им воспринято от русской старухи, когда, указывая мальчику на хвост кометы, она говорила ему: «Вот начинается, скоро загорится земля».
Чувство конца и окружающей тебя мерзости и своей неудачи: быт России разлагается, семейная жизнь теряет всякий образ… На пустом месте становится идеал общего счастья и мыслимая близость с несчастными всех стран - пролетариями. Мать - универсальная формула человеческого счастья, отец - заговорщик и цареубийца, братья, сестры - вот они возле - такие же мальчики и девочки, готовые идти в тюрьму и на казнь, как на крест… Наш мальчик был готов на вольный крест, и вдруг случилось такое, как бывает у староверов: в старинной иконе с черным, страшным ликом Христа белый поп приписал третий пальчик - вся святыня рухнула. Так у нашего мальчика вся система рухнула, когда появились «ревизионисты»: не все верно у Маркса, вся революция, значит, обман…
Она встретилась ему как от века предназначенная, та лучшая, желанная, и стала единым образом красоты и добра, она единственная, Прекрасная Дама. И он стал единственный, не средний нищий марксист, а собственник единственного своего «Я» - он стал ницшеанец и больше не заключает себя в черную скорлупу, а раскрывает свои способности, ищет призвания: «Будем как солнце, забудем о Том, Кто нас влечет по пути золотому».
Метерлинк всколыхнул в нем инстинкты, ощущение прирожденного ему с детства, с колыбели; откопал он их, и земля родная вся зацвела ему в это время разнообразными цветами: не общая всем красная гвоздика в петличку, не каменная казарма с желтым забором, а душистый забор, анютины глазки, кудрявая мурава на большаке, можжевеловая изгородь, крытая соломой изба - родная, просветленная и любимая риза земли. Ницшеанец оброс родными скромными цветами и травами и вдруг узнал в своем боге-сверхчеловеке родного православного Бога - Христа. «Я - это Ты в моем сердце Единственный…»
Вот пример: Булгаков стал священником, Добролюбов - основателем секты, Семенов помазался на подвиг в Оптиной пустыни. Максим Горький преклонился перед народушкой. Никогда не было литературное мастерство на такой высоте, как в этот период эпохи… литераторов.
Короткое счастье скоро окончилось: на горизонте опять показался черный лик, крест общего дела, как виселица, и Прекрасная Дама Блока потускнела, померкла и стала блудницей.
Явился вопрос Слова и Дела. Слово - литература стало одно, дело - народа другое. Прекрасная Дама Блока стала блудницей, новый Пушкин - Валерий Брюсов - затерялся в романах падения Римской империи.
Вы спросите меня, какие же цветы выросли на литературной ниве в это декадентско-революционное время? Отвечаю: никаких. А сделано очень много: нива вспахана, теперь у нас есть литература.
Странствуя по Руси в это время, странную я вижу картину: высшая часть народа, цвет его, просвещенная интеллигенция (ибо есть и непросвещенная интеллигенция), задыхаясь в смраде русской жизни, ищет Бога, вопит: «Бога, Бога!» А вся многомиллионная масса народа земледельческой страны от Дуная до Алтая, от Амура до Днепра вопит: «Земли, земли!» И в то же самое время всем известно, что хлеба так много в России, что он вывозится за границу. Вывозится избыток хлеба при вопле «земли, земли!», и то же о Боге: нет страны, где бы столько было людей, живущих религиозным сознанием, нет народа, творящего столько религиозных сект, европейские религиозные писатели смотрят на Россию как на единственную хранительницу Бога: Россия в Европу и хлеб свой, и Бога своего… без преувеличения: вспомните, когда печаталась морально-религиозная повесть Толстого «Воскресение» в «Ниве», в то же самое время каждое слово ее при громадных издержках передавалось в Америку. Русская литература вся исканием Бога была, о Христе: Достоевский…
Что наш черноземный край, оскуделый центр, где на душу крестьянина, правда, приходится так мало земли, нет! - я был в Сибири среди необъятного простора, и там одинаково я слышал все тот же самый крик «земли, земли!» Что же это значит? А что народ наш рос, все ширясь, ширясь - настало время роста в глубину, но там, в глубине, громадный слой, и на помощь народной сохе нужна машина, капитал, чтобы пробиться в более глубокие пласты. Народ, ширясь, привык к этому крику «земли!», а нужно ему кричать «капитала, капитала!» И «Бога»? О, конечно, и «Бога»! Будет капитал, будет и бог [11].
Я это хорошо помню, как стрельнуло мне в сердце, когда однажды из своей бедной лачуги-квартиры на Малой Охте в далекий путь на ту сторону Невы, в Петербург, на заседание религиозно-философского общества я купил «Новое время» и прочитал в ней насмешливую статью жирного человека про этого интеллигента в рыбьем, подбитом ветром пальто, идущего с Охты пешком в Рел.-фил. общ-во. Я очень хорошо помню, как издатель-немец моей первой книжки «В краю непуганых птиц», споря со мной о гонораре, сказал: «Россия - не Америка, где автор может пить шампанское, вы русский - довольствуйтесь малым». И вот такое получается положение: нет капитала - народ кричит: «земли!» Нет средств существования - интеллигент кричит: «Бога!» А буржуй-иностранец знает, где собака зарыта: нужно включить отсталую страну экстенсивной культуры (расширения) в систему интенсивную, чтоб человек русский не думал о широком просторе Божьей земли, а каждый копал, копал бы свою норку под землей через гранитный ее подпочвенный слой.
Я видел умного иностранца в Сибири, и он мне говорил, глядя на работу там крестьян-переселенцев: «Нет в мире народа, более неземледельческого, чем русский». Видел я иностранцев, которые говорили о русской интеллигенции, что в России образованный человек всегда не на своем месте и занимается в свободное время совершенно другим, чем его дело.
Так выходит на взгляд постороннего человека, что люди, ищущие Бога, не делают по своему призванию, а ищущие земли - не умеют пахать ее.
Цивилизация несет нам завет свой: люби и тем познай материальную вещь, как самого себя. Культура наша обращена к человеку: люби ближнего, как самого себя. Цивилизация создавала до сих пор у нас кулака; привязанный к колу собственности, он ходит вокруг своего владения, повторяя завет: «познай вещь, как самого себя, и умри в вещах своих». Культура в России создает странника с его заветами: «ни града, ни веси не имам».
Так мы ставим вопрос: спутанный проволоками цивилизации мир Антихриста… наш кулак доходит до последней своей вещественности, а странник - до последней духовности (кулаки и странники: симбиоз - хлысты), и все разрешается революцией, которая хочет заключить дух в форму материальной коммуны. Как это должно разрешиться? Ответ: эта борьба разрешиться не может, так как противники равные, она может принять только универсальные размеры, захватив в себя весь мир. Русский вопрос сделается вопросом всего мира и даст нам возможность существования на земле только тем, что будет принят на плечи новых свежих масс.
И так в будущем наш русский кулак-мешочник сделается американским капиталистом, а странник града невидимого - каким-нибудь новым Ницше"