Как литература учит состраданию, а не снисходительности.
Авторы статьи в "Psychology Today" - Matthew Clemente, Ph.D., научный сотрудник Центра психологических, гуманитарных наук и этики Бостонского колледжа и David Goodman, Ph.D., клинический психолог Школы образования и человеческого развития Линча Бостонского колледжа - рассказывают о том, как литература учит состраданию там, где мир может пожалеть или обвинить.
Ключевые моменты:
В противоположность этому, в таких языках, как чешский, польский, немецкий и шведский, слова, обозначающие "сострадание", образуются путем объединения того же префикса со словом, означающим «чувство». Сострадание, таким образом, становится своего рода сочувствием или чувством, которое позволяет человеку «изведать то, что чувствуют они», как выразился шекспировский Король Лир. Как говорит Кундера, такое искусство эмоциональной телепатии является высшей добродетелью, «максимальной способностью эмоционального воображения», эмпатической способностью проникать в умы других и проводить время в их шкуре.
В эпоху вирусных видеороликов и политики идентичности, когда средства массовой информации распространены повсеместно и все больше ориентированы на создание кликов, такая более полная форма сострадания, похоже, идет на убыль. Нас ежедневно бомбардируют образами жестокости, несправедливости и бездушности. Корпорации и политики подпитывают наше стремление к зрелищам, стремясь монополизировать наше внимание. Кто сможет устоять перед такими заманчивыми зрелищами и полюбить грешника, одновременно ненавидя грех, как предлагает Ганди (вслед за средневековым богословом Св. Августином)? Более того, кто этого захочет? В конце концов, грех отвратителен и нам постоянно его навязывают. Какую роль играет «сочувствие» в мире насилия и беззакония?
Врачи-психиатры каждый день сталкиваются с историями подлости, жестокого обращения и пренебрежения. Мы лечим разрушительные последствия травм и устраняем разруху, которую оставляют после себя глубокие страдания.
И хотя наши клиенты часто становятся жертвами трагедий, они в то же время часто сами являются виновниками своей боли и своего горя. Сказать это, значит признать сложную человечность страдающих, с которыми мы встречаемся. В хаосе человеческого существования бок о бок существуют свобода воли и ее отсутствие. Однако признания и честности едва ли достаточно.
В своей недавней статье о травмах ирландский философ Richard Kearney говорит о значении «раненых целителей», о тех, кто способен исцелять других, потому что сами страдают от подобных ран. Примеры, которые Kearney использует для иллюстрации своей точки зрения - Одиссей, Эдип, Иаков, Христос - приходят к нам из литературы. Это не просто совпадение. Великие литературные произведения, преодолевая слишком человеческие тенденции демонизировать и осуждать или сочувствовать и проявлять снисходительную жалость, напоминают нам о человечности других, предоставляя нам путь к их ранам и позволяя услышать их истории изнутри.
Рассмотрим пример из классического произведения русской литературы. В центре романа «Преступление и наказание» Федора Достоевского - убийство скупой старухи-процентщицы, совершенное студентом-юристом Раскольниковым. Ни жертва, ни ее убийца не являются особо симпатичными персонажами: первая - редкостная скряга, а второй настолько убежден в своем наполеоновском величии, что без проблем проливает кровь.
Однако, следуя за Раскольниковым и становясь свидетелем развития всей его истории от событий, предшествовавших убийству, до его психического расстройства, которое последовало вслед за его арестом, осуждением и заключением в тюрьму, мы учимся видеть в нем не какого-то неисправимого злодея, а сложное человеческое существо, движимое силами и желаниями, которые затрагивают всех нас. Если бы нам заранее сообщили диагноз главного героя - разные психологи говорят о его «временном безумии», «болезненной мономании» и «ипохондрическом состоянии» - мы не увидели бы, что скрывается за его преступным и невменяемым поведением: страдалец спрятан внутри.
Но, становясь свидетелями заботы Раскольникова об умирающем Мармеладове (сам по себе неприятный персонаж, чьи страдания вызывают у читателей аналогичный эмпатический поворот), мы начинаем видеть в нем не убийцу, а человека. Вникнув в его отчаяние и нищету, в его любовь к сестре, в его душераздирающие мечты, которые настигают его у кладбища, где покоится его гений и его гордость - младший брат, в милость, которую он получает от Сони, и в смирение, которое требуется, чтобы принять это, и тем самым проходя весь путь рядом с ним, сочувствуя ему, будто бы раненые такой жизнью, мы начинаем понимать главного героя.
В этом и сила литературы: она учит состраданию там, где другие говорят, что надо жалеть или осуждать. Представьте себе мир, в котором Раскольникова судят в социальных сетях. Представьте себе язвительность и ярость. А теперь представьте себе, что Раскольников обращается за психологической помощью. В каком случае ему будет лучше: если он получит помощь от того, кто готов услышать его историю и погрузиться в нее вместе с ним, или от того, кто пожалеет его со стороны, сохраняя стерильную дистанцию эксперта, равнодушного к ранам больного?
Достоевский дает ответ. Ибо, хотя он и спешит предостеречь от слишком тесного отождествления с чувствами другого человека - как отмечает Иван в «Братьях Карамазовых» - «другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой, а не я» - "Преступление и наказание" предлагает нам сострадание Сони - женщины, которая вынуждена из-за собственной бедности вести жизнь в рабстве и страдать от дурной репутации. Но именно она способна почувствовать то, что чувствует Раскольников, и таким образом открыть его самому себе.
В Соне Раскольников находит сострадание раненого целителя. И если мы научимся быть внимательными читателями, возможно, мы тоже сможем быть такими."
Телеграм-канал "Интриги книги".
Ключевые моменты:
- В эпоху вирусных видео мы склонны либо осуждать других, либо проявлять к ним снисходительную жалость.
- Более полное понятие сострадания включает в себя и проникновение в сознание больного.
- Литература открывает нам возможности увидеть мир с разных точек зрения.
- Развитие такой способности позволяет нам быть более сострадательными друг к другу.
В противоположность этому, в таких языках, как чешский, польский, немецкий и шведский, слова, обозначающие "сострадание", образуются путем объединения того же префикса со словом, означающим «чувство». Сострадание, таким образом, становится своего рода сочувствием или чувством, которое позволяет человеку «изведать то, что чувствуют они», как выразился шекспировский Король Лир. Как говорит Кундера, такое искусство эмоциональной телепатии является высшей добродетелью, «максимальной способностью эмоционального воображения», эмпатической способностью проникать в умы других и проводить время в их шкуре.
В эпоху вирусных видеороликов и политики идентичности, когда средства массовой информации распространены повсеместно и все больше ориентированы на создание кликов, такая более полная форма сострадания, похоже, идет на убыль. Нас ежедневно бомбардируют образами жестокости, несправедливости и бездушности. Корпорации и политики подпитывают наше стремление к зрелищам, стремясь монополизировать наше внимание. Кто сможет устоять перед такими заманчивыми зрелищами и полюбить грешника, одновременно ненавидя грех, как предлагает Ганди (вслед за средневековым богословом Св. Августином)? Более того, кто этого захочет? В конце концов, грех отвратителен и нам постоянно его навязывают. Какую роль играет «сочувствие» в мире насилия и беззакония?
Врачи-психиатры каждый день сталкиваются с историями подлости, жестокого обращения и пренебрежения. Мы лечим разрушительные последствия травм и устраняем разруху, которую оставляют после себя глубокие страдания.
И хотя наши клиенты часто становятся жертвами трагедий, они в то же время часто сами являются виновниками своей боли и своего горя. Сказать это, значит признать сложную человечность страдающих, с которыми мы встречаемся. В хаосе человеческого существования бок о бок существуют свобода воли и ее отсутствие. Однако признания и честности едва ли достаточно.
В своей недавней статье о травмах ирландский философ Richard Kearney говорит о значении «раненых целителей», о тех, кто способен исцелять других, потому что сами страдают от подобных ран. Примеры, которые Kearney использует для иллюстрации своей точки зрения - Одиссей, Эдип, Иаков, Христос - приходят к нам из литературы. Это не просто совпадение. Великие литературные произведения, преодолевая слишком человеческие тенденции демонизировать и осуждать или сочувствовать и проявлять снисходительную жалость, напоминают нам о человечности других, предоставляя нам путь к их ранам и позволяя услышать их истории изнутри.
Рассмотрим пример из классического произведения русской литературы. В центре романа «Преступление и наказание» Федора Достоевского - убийство скупой старухи-процентщицы, совершенное студентом-юристом Раскольниковым. Ни жертва, ни ее убийца не являются особо симпатичными персонажами: первая - редкостная скряга, а второй настолько убежден в своем наполеоновском величии, что без проблем проливает кровь.
Однако, следуя за Раскольниковым и становясь свидетелем развития всей его истории от событий, предшествовавших убийству, до его психического расстройства, которое последовало вслед за его арестом, осуждением и заключением в тюрьму, мы учимся видеть в нем не какого-то неисправимого злодея, а сложное человеческое существо, движимое силами и желаниями, которые затрагивают всех нас. Если бы нам заранее сообщили диагноз главного героя - разные психологи говорят о его «временном безумии», «болезненной мономании» и «ипохондрическом состоянии» - мы не увидели бы, что скрывается за его преступным и невменяемым поведением: страдалец спрятан внутри.
Но, становясь свидетелями заботы Раскольникова об умирающем Мармеладове (сам по себе неприятный персонаж, чьи страдания вызывают у читателей аналогичный эмпатический поворот), мы начинаем видеть в нем не убийцу, а человека. Вникнув в его отчаяние и нищету, в его любовь к сестре, в его душераздирающие мечты, которые настигают его у кладбища, где покоится его гений и его гордость - младший брат, в милость, которую он получает от Сони, и в смирение, которое требуется, чтобы принять это, и тем самым проходя весь путь рядом с ним, сочувствуя ему, будто бы раненые такой жизнью, мы начинаем понимать главного героя.
В этом и сила литературы: она учит состраданию там, где другие говорят, что надо жалеть или осуждать. Представьте себе мир, в котором Раскольникова судят в социальных сетях. Представьте себе язвительность и ярость. А теперь представьте себе, что Раскольников обращается за психологической помощью. В каком случае ему будет лучше: если он получит помощь от того, кто готов услышать его историю и погрузиться в нее вместе с ним, или от того, кто пожалеет его со стороны, сохраняя стерильную дистанцию эксперта, равнодушного к ранам больного?
Достоевский дает ответ. Ибо, хотя он и спешит предостеречь от слишком тесного отождествления с чувствами другого человека - как отмечает Иван в «Братьях Карамазовых» - «другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой, а не я» - "Преступление и наказание" предлагает нам сострадание Сони - женщины, которая вынуждена из-за собственной бедности вести жизнь в рабстве и страдать от дурной репутации. Но именно она способна почувствовать то, что чувствует Раскольников, и таким образом открыть его самому себе.
В Соне Раскольников находит сострадание раненого целителя. И если мы научимся быть внимательными читателями, возможно, мы тоже сможем быть такими."
Телеграм-канал "Интриги книги".