Театр. Маленький пример большой Мужской Дружбы.
"Весь мир - театр", сказал поэт и был, конечно, прав. Но почему-то он не сказал нам, что есть сам театр. Возможно, он просто не нашел нужных слов, как не нахожу их я. Театр - это квинтессенция нашего мира. Плюс, что-то еще...
Заслуженный Артист театра с запоминающейся фамилией Пепец (и ударением на второй слог) был человеком старым, бородатым и много пьющим. Точнее - мало пьющим, поскольку артисту с таким колоссальным опытом работы на сцене, пить много было уже ни к чему: ста грамм вполне хватало, чтобы и муму водить, и лыка не вязать. Однако, настоящая беда была вовсе не в том, что Соломон Борисович Пепец будучи в подпитии плохо ориентировался в пространстве и разговоре, а в том, что он, будучи в подпитии, очень обожал петь. Голос у него, как и у всякого заслуженно Заслуженного артиста театра был громкий и звучный, но, к сожалению, нельзя сказать, чтобы очень приятный. Скорее наоборот - ни в одной консерватории, ни в единой, даже самой захолустной музыкальной школе человеку с таким голосом ни в коем случае никто и никогда не посоветовал бы пытаться заниматься вокалом. Впрочем, находясь в подпитии, Соломон Борисович не хотел прислушиваться не только к мнению людей, на самом деле умеющих петь, а даже и к собственной жене, которой почти во всех прочих случаях подчинялся почти беспрекословно. И конечно, счастливый обладатель столь громкого и некрасивого голоса был начисто лишен музыкального слуха, что неудивительно, поскольку в мире все должно находиться в равновесии. Но это еще не все. Ибо, если бы Соломон Борисович, даже будучи в подпитии, даже своим громким и противным голосом, даже абсолютно не попадая в ноты пел каждый раз РАЗНЫЕ песни - все было бы далеко не так плохо. Но, к сожалению, наш мир при всей своей уравновешенности, еще очень далек от совершенства. И поэтому Соломон Борисович, находясь в подпитии, всегда громко и фальшиво пел одну и ту же песню, а именно "Виноградную Косточку", которую великий бард Булат Окуджава в незапамятные времена обещал зарыть в грешную землю, но так этого и не сделал, к великому сожалению всех работников и гостей нашего театра.
В то время как Соломон Борисович Пепец, Заслуженный артист, лауреат, корифей и старейшина актерского цеха, залив в себя сто граммов дешевой водки и поддерживая рукой отяжелевшую голову, выводил страшным голосом и заплетающимся языком песнь о виноградной косточке, его лучший друг - чуть менее старый, но столь же Заслуженный артист театра Петр Яковлевич Газовенко глядел в потолок глазами, полными подлинной, недетской тоски. Столь скорбное его настроение было вызвано не только и столько душераздирающей песнью, которую, будучи лучшим другом Соломона Борисовича, Петр Яковлевич конечно не мог не ненавидеть всеми фибрами своей больной души, но и общим состоянием организма скорбящего. Ибо Газовенко был совершенно трезв, что ужасно противоречило всем его жизненным принципам, и чувствовал себя совершенно чужим на том буйном празднике жизни, каким несомненно является любая театральная попойка.
Петр Яковлевич очень любил выпить. И когда-то даже очень хорошо умел это делать - как жаль, что времена те безвозвратно канули в прошлое. Годы и литры неизбежно взяли свое и стало Петру Яковлевичу, как и его лучшему другу, вполне хватать граммов, чтобы начать вести себя неподобающим человеку его возраста и комплекции образом. О нет, выпив, он вовсе не чувствовал, подобно своему старшему товарищу, непреодолимого желания терзать уши собутыльников немузыкальным вокалом, нет. Тем более, что петь-то как раз Петр Яковлевич умел вполне сносно. Дело в том, что когда-то, еще в благословенные застойные годы, когда водка стоила без малого трояк, а актерской зарплаты хватало на многое, ему случилось в одном из спектаклей сыграть роль Ленина. Кстати, именно за исполнение этой роли он и был удостоен почетного звания Заслуженного Артиста, ибо в те времена исполнитель роли Ленина получал это звание автоматически, ибо негоже незаслуженным артистам играть роль великого вождя мирового пролетариата. Так вот, с тех самых пор Петр Яковлевич, приняв лишку, почему-то всегда начинал слегка ка'гтавить, улыбаться по-доброму и делать грязные, неджентельменские намеки на свои отношения с Инессой Арманд. Потом, приняв еще малость лишку, Газовенко падал лицом в салат, периодически вскакивая, воздевая вверх сжатый кулак и громко восклицая:"Никогда! Ни-Ког-Да!!!" - и тут же падая обратно лицом в салат.
В это время его лучший друг, Соломон Борисович Пепец, с неизбывной тоской смотрел в потолок. Потому, что в тот миг, когда Петр Яковлевич кричал "Никогда!", Соломон Борисович страдал от собственной, отвратительной и лично ему глубоко чуждой трезвенности.
Существует множество примеров настоящей, крепкой, как сталь, чистой, как нетронутый лист бумаги и верной, как честное слово, мужской дружбы. О ней написаны романы и картины, спеты песни и прочитаны стихи, придуманы легенды и поведаны сказки, сняты фильмы и сказаны афоризмы. И кто-то, вероятно, не найдет в этом блестящем ряду места для двух скромных, неизвестных, хоть и Заслуженных артистов театра. Но, поверьте мне - именно они достойны быть там, в этом ряду, где-нибудь неподалеку от д'Артаньяна и трех мушкетеров. Ибо кто относил домой пускающего пузыри, но все еще орущего "Виноградную Косточку" Соломона Борисовича? Это делал его друг, ради дружбы терпящий муки трезвенности. Кто подставлял твердое плечо не держащемуся на ногах, но все еще восклицающему периодически свое "Ни-Ког-Да!!" Петру Яковлевичу? Да, это делал друг, ради дружбы страдавший весь вечер, но не выпивший ни грамма. Пепец и Газовенко никогда не пили вместе, а только по очереди, через день. И если вы не видите в этом ничего по-настоящему трогательного, значит у вас камень вместо сердца и вовсе нет никакой души.
Заслуженный Артист театра с запоминающейся фамилией Пепец (и ударением на второй слог) был человеком старым, бородатым и много пьющим. Точнее - мало пьющим, поскольку артисту с таким колоссальным опытом работы на сцене, пить много было уже ни к чему: ста грамм вполне хватало, чтобы и муму водить, и лыка не вязать. Однако, настоящая беда была вовсе не в том, что Соломон Борисович Пепец будучи в подпитии плохо ориентировался в пространстве и разговоре, а в том, что он, будучи в подпитии, очень обожал петь. Голос у него, как и у всякого заслуженно Заслуженного артиста театра был громкий и звучный, но, к сожалению, нельзя сказать, чтобы очень приятный. Скорее наоборот - ни в одной консерватории, ни в единой, даже самой захолустной музыкальной школе человеку с таким голосом ни в коем случае никто и никогда не посоветовал бы пытаться заниматься вокалом. Впрочем, находясь в подпитии, Соломон Борисович не хотел прислушиваться не только к мнению людей, на самом деле умеющих петь, а даже и к собственной жене, которой почти во всех прочих случаях подчинялся почти беспрекословно. И конечно, счастливый обладатель столь громкого и некрасивого голоса был начисто лишен музыкального слуха, что неудивительно, поскольку в мире все должно находиться в равновесии. Но это еще не все. Ибо, если бы Соломон Борисович, даже будучи в подпитии, даже своим громким и противным голосом, даже абсолютно не попадая в ноты пел каждый раз РАЗНЫЕ песни - все было бы далеко не так плохо. Но, к сожалению, наш мир при всей своей уравновешенности, еще очень далек от совершенства. И поэтому Соломон Борисович, находясь в подпитии, всегда громко и фальшиво пел одну и ту же песню, а именно "Виноградную Косточку", которую великий бард Булат Окуджава в незапамятные времена обещал зарыть в грешную землю, но так этого и не сделал, к великому сожалению всех работников и гостей нашего театра.
В то время как Соломон Борисович Пепец, Заслуженный артист, лауреат, корифей и старейшина актерского цеха, залив в себя сто граммов дешевой водки и поддерживая рукой отяжелевшую голову, выводил страшным голосом и заплетающимся языком песнь о виноградной косточке, его лучший друг - чуть менее старый, но столь же Заслуженный артист театра Петр Яковлевич Газовенко глядел в потолок глазами, полными подлинной, недетской тоски. Столь скорбное его настроение было вызвано не только и столько душераздирающей песнью, которую, будучи лучшим другом Соломона Борисовича, Петр Яковлевич конечно не мог не ненавидеть всеми фибрами своей больной души, но и общим состоянием организма скорбящего. Ибо Газовенко был совершенно трезв, что ужасно противоречило всем его жизненным принципам, и чувствовал себя совершенно чужим на том буйном празднике жизни, каким несомненно является любая театральная попойка.
Петр Яковлевич очень любил выпить. И когда-то даже очень хорошо умел это делать - как жаль, что времена те безвозвратно канули в прошлое. Годы и литры неизбежно взяли свое и стало Петру Яковлевичу, как и его лучшему другу, вполне хватать граммов, чтобы начать вести себя неподобающим человеку его возраста и комплекции образом. О нет, выпив, он вовсе не чувствовал, подобно своему старшему товарищу, непреодолимого желания терзать уши собутыльников немузыкальным вокалом, нет. Тем более, что петь-то как раз Петр Яковлевич умел вполне сносно. Дело в том, что когда-то, еще в благословенные застойные годы, когда водка стоила без малого трояк, а актерской зарплаты хватало на многое, ему случилось в одном из спектаклей сыграть роль Ленина. Кстати, именно за исполнение этой роли он и был удостоен почетного звания Заслуженного Артиста, ибо в те времена исполнитель роли Ленина получал это звание автоматически, ибо негоже незаслуженным артистам играть роль великого вождя мирового пролетариата. Так вот, с тех самых пор Петр Яковлевич, приняв лишку, почему-то всегда начинал слегка ка'гтавить, улыбаться по-доброму и делать грязные, неджентельменские намеки на свои отношения с Инессой Арманд. Потом, приняв еще малость лишку, Газовенко падал лицом в салат, периодически вскакивая, воздевая вверх сжатый кулак и громко восклицая:"Никогда! Ни-Ког-Да!!!" - и тут же падая обратно лицом в салат.
В это время его лучший друг, Соломон Борисович Пепец, с неизбывной тоской смотрел в потолок. Потому, что в тот миг, когда Петр Яковлевич кричал "Никогда!", Соломон Борисович страдал от собственной, отвратительной и лично ему глубоко чуждой трезвенности.
Существует множество примеров настоящей, крепкой, как сталь, чистой, как нетронутый лист бумаги и верной, как честное слово, мужской дружбы. О ней написаны романы и картины, спеты песни и прочитаны стихи, придуманы легенды и поведаны сказки, сняты фильмы и сказаны афоризмы. И кто-то, вероятно, не найдет в этом блестящем ряду места для двух скромных, неизвестных, хоть и Заслуженных артистов театра. Но, поверьте мне - именно они достойны быть там, в этом ряду, где-нибудь неподалеку от д'Артаньяна и трех мушкетеров. Ибо кто относил домой пускающего пузыри, но все еще орущего "Виноградную Косточку" Соломона Борисовича? Это делал его друг, ради дружбы терпящий муки трезвенности. Кто подставлял твердое плечо не держащемуся на ногах, но все еще восклицающему периодически свое "Ни-Ког-Да!!" Петру Яковлевичу? Да, это делал друг, ради дружбы страдавший весь вечер, но не выпивший ни грамма. Пепец и Газовенко никогда не пили вместе, а только по очереди, через день. И если вы не видите в этом ничего по-настоящему трогательного, значит у вас камень вместо сердца и вовсе нет никакой души.