Что будет, если не... (продолжение).
К весне вся картошка была съедена. Варили ее прямо в кожуре, и съедали вместе с кожурой - Ляхов прямо плакал, вспоминая сколько за свою еще студенческую жизнь этой кожуры срезал и выбросил, вот бы сейчас ее вернуть...
Последний мешок растягивали как могли - однако он был закончен, а еще даже снег не сошел. От полного голода их спасла крупная бродячая собака, которую Ляхову удалось подманить и убить кирпичом. Собаку они ели почти месяц - под конец даже шкуру вываривали и жевали, также раздробили и выварили все кости. Когда закончилась собака - наконец пришла весна, и наступило счастье. Везде где только можно, повылазили нежные, молодые побеги крапивы. В прежней жизни Ляхов даже и не слышал, что крапивой можно питаться - а сейчас, увидев, как ее собирают соседи, понял всю ценность этого спасительного весеннего растения. Охапку крапивных веточек запихивали в кастрюльку, заливали водой и слегка приваривали; раньше Ляхов и думать бы не смог, чтобы эти вареные зеленые невкусные тряпочки взять в рот; но сейчас это было прекрасно - возможность набить желудок чем-то, что этот желудок может переварить, и чья питательная ценность отлична от нуля.
Из соседей к весне в живых остались далеко не все - погибло больше половины жителей коттеджного поселка. Те, у кого не оказалось запасов продовольствия, и те, у кого дом не был укреплен от попыток вломиться - умерли от голода, или были убиты. С наступлением тепла тошнотворный запах стал разноситься далеко от запертых изнутри коттеджей. Никто на это не обращал внимания - своих проблем хватало, да и набеги банд не прекратились.
В мае Ляхов попытался посадить картошку, обратившись к тем же соседям, у которых меняли ее на драгоценности; но у тех осталось картошки едва-едва самим посадить на жалком клочке земли. Нормальных огородов ни у кого и не могло быть - большая часть участков в поселке была по несчастных 5 соток. На слезные просьбы Ляхова дать хоть чуть-чуть картошки - сосед лишь наорал на него, посоветовав засунуть свои швейцарские часы в задницу. Впрочем, вырастить урожай им тоже была не судьба. Одичавшие типы в лохмотьях, шатающиеся по поселку, присмотрели, кто садит картошку, и уже через несколько дней посаженное выкопали. Питаться все продолжали крапивой - однако было ясно что долго так продолжаться не может - желудок Ляхова постоянно болел, сил что-то делать не было. В паре километров от коттеджного поселка был лесок - он не-сколько раз выбирался туда, пытаясь найти что-то съедобное, нашел немного земляники и еще какие-то непонятные безвкусные ягоды, насытиться которыми не получилось. Мечталось об еще одной собаке, однако, хотя стаи бродячих собак и были обыкновенным явлением - собаки были уже учеными, и близко к ним подойти было нельзя. Некоторое оживление вызвали походы к озеру, где Ляхову удавалось набрать в ведро ракушек, которых они ели сырыми, или варили, и наловить лягушек, ценить которых он научился как заправский француз. Однако возле озера шаталось много людей, и там было опасно, да и ракушек с лягушками было не бесконечное количество. За озером были поля, которые в этом году никто не обрабатывал - они заросли лохматым бурьяном.
В течение лета Ляхова посещали мысли, что следующей зимы им никак не пережить. Ни-каких досок в округе уже нет. Дрова заготовить невозможно без пилы и нормального топора. Ну и главное - никаких, совершенно ни малейших возможностей заготовить или где-то взять продукты. В голове вязко плавали мысли, что надо что-то делать, что-то решать, куда-то двигаться.. Однако Ляхов был уже не тот. Его воля была сильно сломлена этой зимовкой и постоянным недоеданием. Куда-то отходить от коттеджа было страшно; куда идти - было непонятно... никаких нормальных деревень поблизости не было. Насколько Ляхов знал местность - в ближайшей округе есть только такие же коттеджные поселки и ПГТ (поселок городского типа). Близость к Москве, которая раньше так радовала Ляхова - когда он покупал свой коттедж - обернулась безвыходной засадой. Дойти куда-то далеко было нереально; а даже и дойдя до какой-то более-менее благополучной деревни - кому там нужна эта семейка бомжей, еле переставляющих ноги? Кто ему будет помогать? скорее на вила подымут.. Каждый день он прокручивал эти мысли в голове, думал что что-то надо делать, и - ничего не делал.
В конце лета опять блеснул луч надежды - слежка за соседями навела его на такой источник пищи, как грушки-дички, которые росли дикорастущими в лесу. Есть их было очень сложно - терпкий вяжущий вкус сковывал челюсти - но если дать им немножко загнить, то они становились чуть слаще и более съедобными. Ляхов продержался на этих грушках всю осень, и даже заготовил их с полмешка, разрезая пополам и высушивая; однако заготовить больше не удалось - груш в лесу было мало, а таких умных как он - много. Он еще сильно надеялся на грибы - однако то ли год был неурожайный, то ли лесок неудачный, то ли желающих много - но поесть каких-то сомнительных сыроежек удалось всего два раза, и о заготовке на зиму речь не шла. В помутненном сознании Ляхова иногда мелькали мечты - вот бы сейчас к его дому подошла чья-то приблудная корова... это было бы спасение, мясо на всю зиму. Но откуда? И деревень-то в округе нету, в самом поселке ко-ров ни у кого изначально не было, а если б и были - первую зиму по любому они не пережили бы...
Вот так вот, к началу второй зимовки, ситуация у Ляхова была отчаянная. Груши закончились, и уже дней десять ни он, ни жена с детьми ничего не ели, кроме совершенно бесполезного отвара березовой коры, и еле двигались от голода.
Осенью в поселке появились новые слухи. Говорили про то что какая-никакая, а власть установилась. И власть эта пришла в посёлок, молчаливые парни - в штурмовых комбезах, с автоматами. Встречать автоматчиков никто не вышел, они шли по вымершим улицам, заходили в дома. Против ожидания, они почти никого не тронули, не повезло только банкиру с семейством, что ютились в ближайшей к лесу хоромине с остатками лиловой краски на облупленном фасаде. Так же как и Ляхов, банкир запирался в своем доме; однако пришельцы без лишних слов выдернули решетку окна тросом, привязанным к БТРу. Потом пришельцы поговорили с алкашом Васей - по его словам, допытывались о бандах мародёров и каннибалов, подозрительных личностях, расспрашивали о жителях посёлка. Сказали, что по шоссе установлено патрулирование, пометили ближайший блок-пост, куда Вася мог ходить с докладами. Вася выкладывал это всё наивно до дурости - после смерти жены он совсем опустился, и очень плохо соображал.
Слухи, подобно крови, в холода циркулировали медленнее. О новой власти доносилось противоречивое. Рассказывали про фермы то ли в Калужской, то ли в Брянской области, где горожане-беженцы выживают впроголодь. Рассказывали про деревни, где в каждом доме ютилось по четыре семьи. Рассказывали про забитые трупами рвы и публичные казни, про семьи, заживо сожжённые в амбарах.
Смерть банкира, его жены и детей подтверждала худшую часть слухов. Но теперь дети самого Ляхова умирали от голода в ледяных стенах некогда шикарного дома, и Ляхов был готов на всё.
...В оскалившемся стеклянными клыками окне мелькнула тень, а в следующее мгновение на пороге оказался плечистый паренёк, казавшийся очень смуглым из-за белого маскхалата. Паренёк злобно-настороженно зыркнул по стенам и скрючившейся в углу фигуре, а потом беззвучно канул в морозный воздух снаружи. Ляхов даже не успел испугаться.
Тут до слуха Ляхова наконец-то дошёл шум моторов, и только тогда он испугался. Сразу за всё - что не обратил внимания раньше, что ослабел до потери внимания, что мог вообще пропустить патруль. Ляхов на дрожащих ногах вышел наружу и присел возле дверного проёма. На зимней дороге, нарушая опостылевшую Ляхову белизну, стояла колонна машин, головным в ней был чадящий БТР, ещё один - замыкающим. Между бронированными близнецами расположились несколько разношёрстных тентованных грузовиков и какая-то низкая гусеничная машина.
Людей на дороге было немного, хотя кое-кто вышел поразмяться и обозреть окрестности. На броне головного БТРа сидели то ли трое, то ли четверо бойцов, глянувших на Ляхова с коротким вялым любопытством. От колонны вперёд шли два сапёра с миноискателями, похожими на ручные газонокосилки, странные зимой. Рядом с сапёрами важно ступала овчарка. Они как раз пересекали следы Ляхова, оставленные им на снежной целине.
«Обычные ребята, сколько им? Шесть-семь было, когда мой Серёжа родился», - подумал Ляхов. Несмело улыбаясь, он двинулся к сапёрам. - «В ногах буду валяться, но выпрошу хлеба, вымолю».
Чёрная в подпалинах овчарка присела и ощерилась, блеснули длинные клыки цвета снега. Мрачная черноволосая девушка в смешном кепи, чем-то похожая на свою питомицу, подняла свободной рукой маленький чёрный пистолет-пулемёт с коротким рожком и неразборчиво выкрикнула предостережение. Ляхов стал выкрикивать просительную невнятицу, продолжая идти, но звонкий выстрел, выбивший лохмотья белой штукатурки за спиной, заставила его остановиться и замереть, холодея от ужаса - Ляхов с непонятным удивлением осознал, что боится не за себя, а за тех, кто его ждал. Самым пугающим было, что Ляхов не знал, что теперь делать.
Он, наверное, так и простоял бы, пропуская колонну. Почему они решили, что здесь могут быть мины, равнодушно думал Ляхов о неважном. Спросили бы его, он сказал бы - совсем задёшево, за буханку, за полбуханки, за ломоть, чёрствый и крошащийся, за корку, в кровь режущую дёсны и выламывающую шатающиеся зубы...
Дёрнувшись на какой-то выбоине в асфальте - коварной, притворившейся мелкой, укрывшейся снегом и воспользовавшейся неопытностью водителя - головной БТР вдруг резко и поразительно беспомощно для своего победительного вида пошёл в сторону, сполз с дороги и уткнулся бронированным рылом в глубокий кювет. С брони с матерками посыпались бойцы, колонна встала. Из-за грузовика, следовавшего сразу за БТРом, послышался сдвоенный скрипучий удар подошв о заснеженную землю, потом оттуда вальяжно, по-барски вышел стройный человек в подогнанном зимнем камуфляже и залихватски заломленном чёрном берете. Человек вразвалочку подошёл к созерцающим аварию бойцам и театрально, вчетвертьсилы осенил кулаком растерянное лицо чумазого механика-водителя, только что выбравшегося на волю.
- Мазута, - ласково сообщил человек в берете механику. - Сейчас из-за тебя опять полчаса стоять будем.
Потом его взор упал на Ляхова. Точно так же, рисуясь, человек подошёл к замершему Ляхову и, закрыв спиной свежие выбоины от пуль, светским тоном поинтересовался, не по-русски выговаривая шипящие:
- Милостивый государь, благоволите пояснить, будут ли Ваши друзья сегодня чинить нам препоны? Ждать ли нам гранаты в бочину или всё же не ждать? Я жду ответа... милостивый государь.
Чувствовалось, что «Ваши» он произнёс с большой буквы.
Ляхов, ошарашенный забытым и похожим на уважительное обращением, дружелюбным тоном, не осознавая полностью значения слов, просто услышав человеческую речь из уст небожителя, как стоял, повалился в ноги и, целуя корку льда, намёрзшую на берцы у самых подошв, закричал. Вернее, ему казалось, что он кричит - на деле его растрескавшиеся губы извергали сбивчивый шёпот:
- Господин... товарищ... господин... помогите, там дети мои, деточки..... умирают, господин... товарищ... - и Ляхов забормотал что-то еще более невразумительное, жалостливое, восходящее к тёмным временам обезьяних стай.
Брюнет осклабился, на его лице сложилась гримаса презрения и ехидства, за которыми могло крыться сочувствие. Могло и не крыться.
- Конечно, мы поможем Вам, милостивый государь, непременно поможем.
- Правда? - удивлённо прошептал Ляхов в снег.
- Разумеется, - глядя сверху вниз на Ляхова ясными карими глазами, без тени двусмысленности произнёс боец. - Мы всем помогаем. Вот вы кем до всего этого были?
Ляхов испугался лгать.
- Я... я в Вест-Инвесте... начальником отдела. Юрист я... юристом... отдел... я, - прошамкал он.
- Банкир, значит, олигарх? вест, значит, инвест? юрист-финансист, крыса офисная? - с какой-то окончательной радостью спросил брюнет. - Что ж... Я помогу тебе. Лично и прямо щас помогу... банкир, значит... - Брюнет, жутко улыбнувшись, стал поднимать Ляхова на негнущиеся ноги, одновременно разворачивая его лицом к стене. - Вставай, милостивый государь.
Слово «банкир» отняло у Ляхова всякую волю к сопротивлению, он не находил слов и безвольно обмяк, вывернувшись из сильных рук и студнем оползая по стенке. Взглянув на результаты своих усилий, боец недовольно хмыкнул, и, отойдя на шаг, передернул затвор «калаша».
- Ваха, чёрт нерусский, ты чего собрался делать? - откуда-то из другого мира донесся до Ляхова уверенный и как будто знакомый голос.
- Мочить, - коротко, безо всякой рисовки прозвучал ответ.
- Мочить... мочить надо кого прикажут... и когда прикажут... - тут знакомый голос добавил оборот, вызвавший нервный хохоток у свидетелей разговора, возившихся, судя по звукам, с каким-то железом. - За что ты его?
- Понимаешь, он банкир, - резко бросил Ваха с неожиданно прорезавшимся гортанным говором.
- Да какой он банкир, банкиры в Стамбуле жён на панелях пасут, - сказал знакомый голос. Бойцы радостно загоготали.
- А какая, по большому счёту, разница, Вениамин Анатольевич? Какая мне, по большому счёту, разница? - вновь светски, почти без акцента, чуть устало отчеканил Ваха. Ляхову отчего-то показалось, что мочить его прямо сейчас не будут. - Сникерсы на халяву жрал? Жрал...
«Вениамин Анатольевич, Вениамин Анатольевич, Вениамин», - Ляхову казалось, что от этой мысли сейчас зависит всё. - «Знакомый голос... Вениамин...»
Набравшись смелости, Ляхов обернулся - точно, Веня! Он продолжил поворот, упав на колени и во всю мочь заорал - на деле захрипел чуть сильнее шёпота:
- ВЕНЯ!
Подошедший ближе обладатель голоса всмотрелся в опустошённое голодом и морозом темное лицо, заросшее дикой бородой, а всмотревшись, замер.
- Женя? Ляхов? Ну, встреча! - он подошёл и без труда вздёрнул Ляхова на ноги, заключив в медвежьи объятия. - Ты как, друг? Как сам, Татьяна как, дети?
Веня тормошил старого приятеля так, как будто пересеклись они не в поле посреди зимы в окружении суровых вооружённых людей, а где-нибудь в уютной кафешке по дороге с работы в прежние времена.
- Как... - Веня, кажется, только сейчас понял, насколько неуместны - или напротив, на-сколько уместны его вопросы, и осёкся.
- Татьяна, дети, - бормотал Ляхов, выискивая внутри чудом уцелевшие крупицы уверен-ности, - там они, в посёлке, голодно нам очень, Веня, голодно совсем...
Вениамина Борисова Ляхов знал издавна, они вместе учились в институте, правда, на разных потоках. В бытность свою юристом Ляхову иногда было неловко вспоминать об этом, потому что он испытывал чувство вины перед Вениамином. На младших курсах Ляхов подрабатывал официантом и не испытывал особо тёплых чувств по поводу резкого изменения уровня жизни своих родителей - типичной офицерской семьи - с распадом Союза. Из-за стеснённости в деньгах и жилье, дополненной отсутствием перспективы, Ляхов ударился в чтение Калашникова, Крупнова, Паршева - авторов, стяжавших себе эпитеты от «пресловутый» до «маргинальный». К этому чтиву Ляхов приохотил и Вениамина. Потом, когда с перспективами всё определилось, а денежные затруднения отошли в прошлое, Ляхов со стыдливой усмешкой вспоминал свои прежние вздохи «и в та-кой богатой стране...» или «какая была Империя...» Ему теперь было ясно, что каждый человечек сам кузнечик своего счастья; работай для своего блага, делай карьеру - и все у тебя будет. А Вениамин... Вениамин всё это не бросил, связался с совсем уж отмороженными красными, занимался политикой, мотался по стране, выпускал какую-то дурацкую газету - в общем, занимался ерундой. При редких встречах с ним и в почти столь же редких созвонах, Ляхов, терзаемый угрызениями совести, убеждал приятеля: «Брось это, брось, безнадежно всё это. Фантазии. Утопия. Займись делом, Веня, встраивайся, другой системы тут нет и не будет. Да хоть женись ты наконец...» В ответ на упрёки Вениамина в отсутствии прежнего боевого задора Ляхов только отмахивался и здраво отвечал: «Если начнётся, то начнётся». Разговоры оказались бесполезны для обоих - Вениамин всё глубже погружался в эту пучину, потом и вовсе исчез - то ли воевал где-то, то ли сидел, то ли сперва воевал, потом сидел.
...Вокруг них уже собралось несколько человек - тех, что крепили ржавые тросовые чалки к БТР. Откуда-то в руках Ляхова возникла краюха тёмного хлеба - та самая, вымечтанная - и фляжка с чем-то терпким, неведомого не то забытого вкуса. Ваха поглядывал на свою несостоявшуюся жертву уже без угрозы, на его смуглом лице безжалостное любопытство мешалось с брезгливостью.
- А ты его к стенке хотел, образина. Это ж кореш мой, однокорытник, в институте вместе учились, Женькой звать, - обрадованно объяснил ему Вениамин.
- Юрист он, а не кореш, - пробормотал Ваха.
- Детям, хлеба бы, муки, хоть чего-нибудь, Веня, - стонал Ляхов. - Хлеба, Веня, картошки...
- Соберём-соберём, не волнуйся, - торопливо успокоил его Вениамин. - Правда, ребята?
На этот раз ответом словам Вениамина стало молчание. Ляхов с возродившейся тревогой смотрел на мрачные лица за спиной друга. Подчинённые Вениамина явно не хотели де-литься, тем более с Ляховым.
- Я своё мнение по данному вопросу выразил, Вениамин Анатольевич. - Ваха говорил веско, без обиды или сомнения в голосе. - Он своё уже схавал. Даже больше, чем надо, схавал.
Подкатил второй БТР, который, очевидно, намеревались использовать как тягач, с него спрыгнул высокий молодой парень, затянутый под тонким бронежилетом в танкач с непонятными Ляхову знаками различия. Парень подошёл, обменялся несколькими фразами с собравшимися, фразы прошли мимо слуха Ляхова. Прозвучало слово «разойдитесь», воспринятое как приказ.
Обратившись к Борисову, парень произнёс:
- Вениамин Анатольевич, я вас знаю давно. Многие здесь вам обязаны, в том числе жизнью. Однако в данном вопросе я просто вынужден поддержать мнение Вахи, молчаливо одобренное ребятами. Вы в курсе, сколько у нас на элеваторе осталось зерна, сколько у нас ртов, и сколько надо оставить на посев. Мы сами к весне будем голодать. Всех скотов мы сейчас спасти не в состоянии, а подрывать боеспособность подразделения, раздавая еду кому попало - неприемлемо. Мы не Чип, не Дейл и не Красный Крест, мы санитары леса. А также полей, дорог и городов. Нам сейчас хоть какой-нибудь порядок навести. Нам к весне организовать сельхозработы, при этом сохранить себя и наш контингент. Мы всё это уже обсуждали. И вы сами согласились, что у этих, - короткое движение подбородка явно имело отношение к Ляхову, - офисных уродов был шанс всегда. Они им не воспользовались.
В ушах у Ляхова звенело, он бессмысленно смотрел на левый рукав Вениамина - эмблема на нём отличалась от той, что была у остальных. Две руки, большая и малая, с хлебными колосьями. Хлеб. Пища.
Парень в бронежилете чем-то напоминал остро отточенный нож - держался твёрдо и уверенно, его серое лицо хищно врезалось в морозный воздух. Слова, исходящие паром изо рта, тоже были твёрдыми и уверенными. Вениамин обескураженно смотрел на парня, подыскивая нужные слова. Которые были бы правильнее, нежели только что услышанные. Ничего не находилось.
- Андрей, ну... может, авансом? - спросил Вениамин после тяжкой паузы. - Он летом отработает на полях. Я за него поручусь.
Андрей уделил Ляхову долгий, пронизывающий взгляд:
- Нет, - отрубил он. - Этот до лета не доживет. Если бы и дожил, на поля я его не возьму, измождён донельзя. В порядке исключения разрешаю вам выдать половину своего недельного рациона.
Половину, не больше. - Он развернулся и двинулся к БТРам, уже объединённым в рычащую сцепку.
Колонна только что восстановила боевое построение, и была готова тронуться с места. За чёрный борт грузовика цеплялся дрожащий, плачущий человек с рюкзаком на спине. Вениамин, сидя в кузове, всё старался отцепить костлявые пальцы с обломанными ногтями от дерева борта, от собственных ладоней, от лохмотьев тента и приговаривал, сбиваясь на бормотание в тон ляховскому:
- Ну, не плачь, Женя, не плачь. Рюкзак, главное, донеси. Леоново, говоришь? Заеду, обязательно заеду, если буду жив. Нам сейчас далеко, за Жиздру, но через неделю вернёмся и зайду. Протяни пока на том, что есть, я тебе ведь и лишней банки консервов положить не могу, Скальпель меня в расход пустит и будет прав.
- Веня, - скулил Ляхов. - Почему? Почему они такие жестокие? Почему, Веня?
- У них своя правда. Тут разный народ, отовсюду. И по тюрьмам за свою правду сидели, и по митингам ходили, и статьи писали - всё за правду. А теперь вот умирают за неё. И убивают. Ведь Андрюха прав, понимаешь? Вы сами так захотели - через смерть, через кровь. Нас вот никто не слушал, ты же вот сам меня не слушал...
Рюкзак тянул Ляхова назад, но нужно было что-то сказать последнее, важное, что всё поставит на свои места. И Ляхов жарко затараторил, елозя пальцами по обледенелому борту, не выбирая слов:
- Да, Веня, да, конечно. Правда всё, правда. Но я же хотел как лучше, работать хотел, зарабатывать, для лучшей жизни, для детей, чтобы у них было все хорошо... Работать надо было, кредиты отдавать, чтобы дети выросли, чтобы жили как полагается... Дочке классы, сыну мотоцикл, и чтобы потом квартиру, Веня. Я за детей боялся, заботился о них, Веня...
Что-то изменилось вокруг - Ляхов понял это по лицу Борисова. Взгляд Борисова заволокло пеленой, в памяти, как магнитофонная запись, прозвучали слова Ляхова десяти-летней давности.. после пары рюмок, он говорил нагловато, с издевкой, с превосходством в голосе - "Веня! Ну посмотри на меня! мы же в одном институте учились! Ты на моей свадьбе был? Триста человек, Веня! Ты видел ремонт в моей квартире? Машину видел? А у тебя что? Идеи твои? Борьба с системой? У тебя баба-то хоть есть, или одна борьба? За что борьба-то, за твой совок? Нет больше совка, кончился! Надо работать, Веня, а не переть против системы, и тогда при любой системе в шоколаде будешь!.."
Глаза Борисова налились кровью, лицо исказилось, в хриплом голосе прорвалось раз-дражение и ярость:
- За детей? За каких детей? За этих, с рождения в грязище и в кровище? За своих, что ли, что с голода в подвале доходят? А ну, пошел нахрен от борта, не то сейчас думалку расшибу!
Из полутьмы под тентом появились другие лица, молодые. Ляхов удивлённо посмотрел на них, не умея понять, зачем из темноты вместе с лицами выдвинулись рыльца автоматных дул. Он отказывался понять, что на него молча смотрит чужое мёртвое детство, убитое жизнью, которую Ляхов полагал разумной, естественной и благополучной. Он видел, как Вениамин что-то яростно говорит и, наверное, говорит что-то важное, но не мог оторвать взгляд от этих лиц. Первая вспышка сверкнула, когда Ляхов ещё не успел закрыть ладонями лицо.
...полдюжины автоматных стволов одновременно потянулись к квадрату дневного света, полдюжины молодых тел, отталкивая друг друга, заворочались в проходе между лавками. Полдюжины очередей почти одновременно рванули тело отпрянувшего, закрывшего лицо ладонями человека.
- О детях он думал, сволочь, - приговаривал Ваха, очищая рюкзак от подмёрзшей липкой крови. - О детях.
Вениамин молчал. Он только что спорол с рукава нашивку с изображением двух рук - большой и малой с колосьями. Теперь надо было пришить другую, как у всех - красную, со сложной эклектичной геральдикой на ней. Произнесённые про себя слова «эклектичность» и «геральдика» поражали своей неуместностью. Мысль, простая и бесполезная, пробивала сквозь них дорогу на поверхность сознания. «Санитары леса. Да. С волками жить, по-волчьи выть. А ведь всё, всё могло быть иначе...»
Опубликовано на http://www.shturmnovosti.com.