Пражские истории. Часть 5.
Почти Вечный Жид.
Прибывших в Прагу впервые я отличаю по глазам. Предвкушение, предчувствие, предугадывание и еще несколько «пред-». В зале, где продают проездные билеты, меняют деньги и кормят втридорога, таких людей достаточно много, но мне нужны особенные. Такие, которые не будут дотошно и настороженно спрашивать, кто я и откуда, а дружелюбно поведутся на мою небольшую просьбу.
- Простите, Вы не поменяете сто крон на рубли, я по обычному курсу возьму... - неловко, но обаятельно улыбаюсь. - Улетаю через час, зачем мне местные деньги…
Тертые туристы могли бы сказать - зачем. Затем, что это может быть не последний визит, например. Или затем, что сумма небольшая, и почему бы не увезти купюру с собой в качестве сувенира. Наконец, просто оставить в кармане, тоже невелика потеря. Однако те, кого я выбираю, соглашаются. Не все и не всегда, но в последнее время осечек практически не бывает.
Бумажки в сто крон, которые я меняю, каждый раз разные - новенькие или потертые, сложенные дважды, с пометками или пятнами - но их объединяют слова, в момент передачи денег мелькающие у меня в голове. Все, дело сделано! Глаза у миниатюрной блондинки с неудобным даже не вид чемоданом становятся спокойными, словно дачный пруд в тихую погоду, и такими же мутными. Я оставляю ее стоять, глядя на табло, благодарю и выскальзываю в бесшумно расходящуюся передо мной дверь.
Не спрашивайте, откуда я узнаю, сколько мне причитается. Этот таймер с обратным отчетом, кажется, выгравирован в мозгу: разбуди меня среди ночи после хорошей чешской попойки с половиной пивницы, и я смогу назвать до секунды все, что осталось.
На этот раз я выручил четырнадцать дней - стандартный, в сущности, тур, две бесплатных экскурсии, три выезда (Крумлов, Дрезден и Вена), отель три звезды в Праге-3. Неплохо, но могло быть и лучше. Как-то раз получил полгода, а потом решил, что слишком, предпочтительнее брать по мелочи.
***
Это получилось случайно. Стоял январь, рождественские праздники уже закончились, и холодный воздух был наполнен вчерашней кутерьмой, что, согласитесь, приводит душу в какое-то непонятное состояние. Она готова порваться от всхлипа одинокой скрипки на Карловом мосту, смешных детских ботиков, кусочка фольги на тротуаре или тоненькой струйки дыма, уходящей ввысь.
Я приехал впервые, и, конечно, был таким же, как все, с теми же «пред-», с теми же «хочу» и с теми же «боюсь». И внезапно мне стало понятно: если я уеду отсюда, то умру. Просто отойду в мир иной, спокойно глядя на непрокрашенные доски пола в своей унылой квартире в маленьком приволжском городке. Шляясь по темнеющим улицам, я был захвачен одной-единственной мыслью: не уезжать. Конечно, можно было бы вернуться - и возвращаться - но хотелось именно остаться, если вы понимаете, о чем я.
Будучи охвачен этими мыслями, я заметил фигуру: старик в рваном пальто приближался ко мне, протягивая руку.
- Вы не разменяете сто крон? - обратился он ко мне по-русски. Я достал кошелек.
- Последний вечер? - хмыкнул прохожий.
- Да, - ответил я. - Завтра самолет.
- Мало, да что поделаешь, - пробормотал старик. - Поздно уже, кого тут встретишь…
Я рылся в кошельке. Он пристально смотрел на меня.
- Ладно, иди, не нужно мне твоего вечера. Наслаждайся, пока есть время. - старик спрятал купюру и поковылял вдоль по улице.
Я пожал плечами и продолжил свой путь. Шаги за спиной раздались не сразу. Я обернулся: тот самый прохожий ухватил меня за рукав.
- Подожди. Последний вечер, говоришь? - он прищурился. - Я расскажу тебе, как превратить его в очередной.
- Тут где-то души принимают? - усмехнулся я. Старик выглядел совершенно сумасшедшим, и это показалось странным: несколько минут назад впечатление было совсем иным.
- Я не знаю, чем мы платим за это, - после паузы наконец вымолвил он.- Но что платим - факт.
Через некоторое время я ушел в гостиницу, обогащенный потрясающим знанием и магической фразой «Что твое - то мое!».
***
Автобус двигался по привычному маршруту. Я снова открывал для себя Прагу: дома и домики, улочки и улицы, трамваи, мягкость чешской речи и возвышающиеся вдалеке шпили. Приятный бонус: меняясь с теми, кто здесь впервые, я как будто получал остроту и незамыленность их восприятия.
На сиденье рядом со мной скользнула девушка. В ней не было ничего особенного: тоненькие руки, острый носик и ярко-голубые глаза с белесыми ресницами. Однако во мне поднялась волна паники, на секунду сдавило горло и пришло очень отчетливое ощущение конца.
Соседка покосилась на меня, потом вгляделась в мое лицо внимательнее, но ничего не сказала. Отвернулась. Стало немного полегче, я с шумом вдохнул теплый воздух. Тем не менее, всю дорогу тревожное предчувствие не покидало меня, и присутствие этой худенькой девушки его лишь усугубляло.
Оно оправдалось, когда автобус остановился на станции метро «Дейвицка», и пассажиры хлынули к выходу. Перед тем, как уйти, попутчица взглянула мне в глаза и отчетливо прошептала: «Вор!».
***
Я не считаю себя вором. Ну что такое в среднем две недели и одна из европейских столиц в жизни отдельно взятого человека? Тем более, я никогда не менялся с теми, кто выглядел так, будто эта поездка - луч света в непроглядной рутине и нищете бытия. В конце концов, когда-то для меня было именно так.
Я выбирал и выбираю молодежь: у них впереди вся жизнь и весь мир. Когда-нибудь, возможно, они сюда еще вернутся. Мне же это время нужнее, чем им - юным балбесам, путешествующим, в основном, на родительские средства. Я точно знаю, что умру, если буду вне этого города, а они - нет. Я не ворую - а заимствую.
Если бы девушка не ускользнула, то получила бы в ответ именно это. Однако сердце мое продолжало биться, как сумасшедшее, будто меня схватили за руку на чем-то очень неприглядном.
***
Вновь я встретил ее на Златой улочке. Надо сказать, что на жизнь я себе зарабатываю стихийным гидством, так и в этот раз вел разношерстную группу по узенькому проходу, не забывая выдавать на гора в общем-то известные факты. Остановившись у дома Кафки, я говорил, поджидая трех толстух, которые едва плелись, отставая от остальных.
Трудно не обернуться, почувствовав на себе такой взгляд. Он, казалось, если не прожигал насквозь, то оставлял заметные повреждения. Девушка, опустив руки, в которых ее «Кэнон» казался особенно огромным, смотрела на меня в упор, и толпа туристов обтекала тоненькую фигурку, словно все они боялись прикоснуться к хлопчатобумажному платьицу и едва загоревшей коже.
«Вор!» - прочел я по губам. Голова закружилась, дома пустились в разухабистый пляс, а мостовая вдруг начала приближаться. Меня подхватили под локти, и все-таки удалось не упасть, но, посмотрев в ту сторону, я увидел, что девушки уже нет. Удивительно, как быстро она смогла смешаться со множеством людей, которые мгновения назад ее безотчетно избегали.
С тех пор я, как ни смешно это звучит, стал плохо спать. Мне не снились люди, у которых я забрал пражское время, их голоса не звучали у меня в голове - вовсе нет, ничего подобного. Просто мне было неуютно. Как будто за мной кто-то наблюдает, и наблюдает недружелюбно: смотрящий в окно моей крохотной квартирки вечерний фонарь был соглядатаем, и пробегающая мимо собака, и даже дно пивной кружки, обнажающееся с каждым новым глотком, всматривалось в меня. Я стал недоверчивым и дерганным психом, мои руки тряслись, мне с трудом удавалось не порезаться во время бритья и, уж поверьте, совершенно не хотелось выходить из дома.
Две выменянные у блондинки недели подходили к концу, и надо было снова ехать в аэропорт. Я не знал, что со мной будет, если не получить еще одну отсрочку. Виза моя уже давно была недействительна, но, очевидно, в контракт с неизвестным входило и это. Меня никогда не трогали, я фактически был невидимкой: вроде, есть, а присмотришься - и нет, облачко, дымка, пустое место. Думаю, туристы, с которыми я исходил город вдоль и поперек, тоже забывали меня, в их памяти не всплывали ни лицо, ни цвет волос, ни выговор, словом, ничего.
Мне было страшно. Страх - безотчетный, иррациональный - захватывал всего меня целиком, не оставляя даже жалкого клочка для города. Я много думал: чьи интересы, скажем так, представляет та девушка? Тех, с кем подписан мой своеобразный контракт? Или противоположную сторону? Но кто они все, и где в этой системе место для меня? «Я не вор, - кричал я в краткие периоды, когда мне удавалось уйти в тяжелый, душный сон. -Не вор!!!» Однако достаточно было вспомнить легкое движение губ незнакомки, и меня снова скручивало и давило.
***
К воздушным вратам Праги я устремился, дотянув практически до последнего. Впервые не было сладкого, замирающего ожидания новых дней и ночей, подаренных мне тем стариком на темной улице. Он стал первым, у кого я забрал время: этого времени оказалось всего полтора часа, но тогда меня просто распирало от ощущения всемогущества и собственной дьявольской хитрости, а выражение его лица потом многократно повторялось в новых и новых людях.
- Простите, Вы не поменяете мне сто крон на рубли, по обычному курсу, - произнес я, обратившись буквально к первому встречному и ожидая немедленного явления девушки, которая принесет с собой все возможные кары. Однако потолок не обвалился, гром не грянул, небо не потемнело, и очередной «турик» доверчиво протянул мне две купюры и мелочь. «Что твое - то мое», - пробормотал я про себя, и обмен снова состоялся.
В автобус я садился с опаской, но и там меня никто не ждал. Соседкой моей оказалась корпулентная дама постбальзаковского возраста, с интересом оглядывавшая других пассажиров. На этот раз у меня в руках имелся почти месяц - двадцать девять дней в благословенной Праге, и, признаюсь, настроение резко поползло вверх, практически моментально достигнув отметки «эйфория».
***
Это был совершенно чудесный день. На небе не висело ни облачка, и я отправился сначала в Летенские сады, потом - на Петржин, а закончил путь в маленьком и почти нетуристическом кабачке Пражского града, притаившемся буквально за углом шумной улицы, но мало с нее заметным.
Я чувствовал себя внезапно освобожденным: мне удалось продлить время и избавиться от наваждения, девушка, кажется, канула в прошлое вместе с двумя муторными неделями блондинки, и теперь можно опять наслаждаться каждой секундой.
«Я не знаю, чем мы платим за это. Но что платим - факт», - внезапно всплыли в памяти слова старика. Впрочем, даже они не показались мне угрожающими моему благополучию. Пока стоит Прага, в нее всегда будут приезжать. Значит, на мой век хватит с лихвой, и даже еще останется.
- Ты никогда не думал, что становится с твоим временем, вор? - девушка появилась напротив резко, будто вспышка. Впрочем, нет - вспышка бы исчезла, а гостья обосновалась, судя по щелчку пальцев и взгляду в сторону бармена, надолго.
- Я не вор, - ответил я и выдал подготовленную еще несколько лет назад тираду. Она выслушала, внимательно кивая головой, а потом спокойно сказала:
- Ты - вор. Ты крадешь у этого места людей и упорствуешь в своей…мммм…ереси.
От последнего оборота пахнуло чем-то инквизиторским, и я попытался сосредоточиться.
- Понимаю, - мягко продолжила девушка, - ты никогда не задумывался, что работаешь в обе стороны. У тех, кто сюда приезжает, отнимаешь их время, а у той, которую, по твоим словам, любишь больше жизни, забираешь друзей и поклонников. Чем ты для нее лучше учительницы из июля позапрошлого года? Перечитав все, что было в городской библиотеке, эта женщина приехала сюда, и ее частичка могла бы остаться. Ты же подсунул себя - уже не в первый десяток раз.
Собираясь с мыслями, я молчал. Девушка тоже.
- Чем мы платим? - получилось хрипло, но именно этот вопрос интересовал меня сейчас больше всего.
- Собой. - ответила моя визави. - Всегда и только собой. Дело в том, что с каждой проведенной здесь минутой, ты становишься ей все менее и менее интересен. Любя ее назойливой и душной любовью, воруя время и людей, ты растворяешься. Хоп! - она хлопнула в ладоши, - и тебя уже нет!
- Я не понимаю.
- Впрочем, тебя и так нет, - пробежавшись по мне взглядом, сообщила девушка ласково. - Есть оболочка, которая не отлучается ни на минуту, не занимается, по сути, ничем, не общается с людьми, кроме как задавая сакраментальный вопрос про сто крон или штампуя одинаковые рассказы. Ты раб - а рабство ей противно.
Я открыл рот, чтобы ответить, чтобы сказать: я не раб и не вор, а просто человек, не представляющий другой жизни, кроме как вечно бродить по здешним улицам. Я не делаю ничего плохого, просто перераспределяю временной поток, отгрызая себе кусочки. Девушка смотрела на меня очень внимательно, словно читая мысли.
- Ты упорствуешь, - грустно сказала она. - Вот представь: если бы ты был вынужден вечно стоять на одном и том же месте, разве бы не ценил постоянно меняющийся, или же постоянно живущий, но куда-то уезжающий и вновь возвращающийся из дальних стран народ, который привозит с собой частичку других городов? Неужели тебе бы хотелось остаться с теми, кто не бывает дальше своего двора, в ком не осталось ни крупинки чего-то нового?
- Я умру, если уеду. - пересохшими губами сказал я. - Я не представляю себе остального мира, мне не нужно ничего другого. Я всего лишь беру чье-то время, которое, в сущности, можно легко заменить другим.
- Заменить! - девушка нахмурилась.
- Кто-то один раз в две-три-четыре недели.
- Ты повторяешься. Поэтому ты ей надоел. - пауза. - Ты мне надоел.
Она бросила на стол три монетки и ушла. На этот раз вполне нормально - не растворилась, не исчезла, а просто открыла тяжелую дверь и выпорхнула на улицу.
Я подумал, что, в сущности, ничего страшного не случилось. Да, пусть я привычен, как камень в жижковской мостовой, обычен, словно ярко-красные трамваи, знаком до последней капли себя.
Потом зачем-то полез в карман пиджака и достал паспорт. С фотографии, сделанной почти пять лет назад, на меня смотрел едва сдерживающий пузырящуюся радость по поводу намеченной! настоящей! заграничной! поездки! я. Я, живущий в унылой «хрущевке» и любящий свою работу один раз в месяц. Я, до одури обожающий Лену из соседнего отдела. Я, с нежностью треплющий плюшевые уши своей таксы. («Кстати, как там она?» - обожгла доселе не появлявшаяся мысль). Не может быть, чтобы тот я был ей дороже, чем я сегодняшний, знающий ее вдоль и поперек, каждую щербинку, каждую крохотную деталь, каждую пивницу и каждого хоть чем-то знаменитого жителя.
- Я люблю тебя, глупая, - сказал я вслух. - Это важнее!
***
- Простите, Вы не поменяете мне сто крон на рубли, у меня самолет через час, зачем мне здешние деньги… - я был сама любезность.
Принимая еще семь дней (не повезло, эх!), увидел знакомое ситцевое платье, на этот раз, по причине дождя, прикрытое прозрачным дождевиком.
- Вор! - прошептала девушка.
Я показал ей два больших пальца и вышел за дверь.
Прибывших в Прагу впервые я отличаю по глазам. Предвкушение, предчувствие, предугадывание и еще несколько «пред-». В зале, где продают проездные билеты, меняют деньги и кормят втридорога, таких людей достаточно много, но мне нужны особенные. Такие, которые не будут дотошно и настороженно спрашивать, кто я и откуда, а дружелюбно поведутся на мою небольшую просьбу.
- Простите, Вы не поменяете сто крон на рубли, я по обычному курсу возьму... - неловко, но обаятельно улыбаюсь. - Улетаю через час, зачем мне местные деньги…
Тертые туристы могли бы сказать - зачем. Затем, что это может быть не последний визит, например. Или затем, что сумма небольшая, и почему бы не увезти купюру с собой в качестве сувенира. Наконец, просто оставить в кармане, тоже невелика потеря. Однако те, кого я выбираю, соглашаются. Не все и не всегда, но в последнее время осечек практически не бывает.
Бумажки в сто крон, которые я меняю, каждый раз разные - новенькие или потертые, сложенные дважды, с пометками или пятнами - но их объединяют слова, в момент передачи денег мелькающие у меня в голове. Все, дело сделано! Глаза у миниатюрной блондинки с неудобным даже не вид чемоданом становятся спокойными, словно дачный пруд в тихую погоду, и такими же мутными. Я оставляю ее стоять, глядя на табло, благодарю и выскальзываю в бесшумно расходящуюся передо мной дверь.
Не спрашивайте, откуда я узнаю, сколько мне причитается. Этот таймер с обратным отчетом, кажется, выгравирован в мозгу: разбуди меня среди ночи после хорошей чешской попойки с половиной пивницы, и я смогу назвать до секунды все, что осталось.
На этот раз я выручил четырнадцать дней - стандартный, в сущности, тур, две бесплатных экскурсии, три выезда (Крумлов, Дрезден и Вена), отель три звезды в Праге-3. Неплохо, но могло быть и лучше. Как-то раз получил полгода, а потом решил, что слишком, предпочтительнее брать по мелочи.
***
Это получилось случайно. Стоял январь, рождественские праздники уже закончились, и холодный воздух был наполнен вчерашней кутерьмой, что, согласитесь, приводит душу в какое-то непонятное состояние. Она готова порваться от всхлипа одинокой скрипки на Карловом мосту, смешных детских ботиков, кусочка фольги на тротуаре или тоненькой струйки дыма, уходящей ввысь.
Я приехал впервые, и, конечно, был таким же, как все, с теми же «пред-», с теми же «хочу» и с теми же «боюсь». И внезапно мне стало понятно: если я уеду отсюда, то умру. Просто отойду в мир иной, спокойно глядя на непрокрашенные доски пола в своей унылой квартире в маленьком приволжском городке. Шляясь по темнеющим улицам, я был захвачен одной-единственной мыслью: не уезжать. Конечно, можно было бы вернуться - и возвращаться - но хотелось именно остаться, если вы понимаете, о чем я.
Будучи охвачен этими мыслями, я заметил фигуру: старик в рваном пальто приближался ко мне, протягивая руку.
- Вы не разменяете сто крон? - обратился он ко мне по-русски. Я достал кошелек.
- Последний вечер? - хмыкнул прохожий.
- Да, - ответил я. - Завтра самолет.
- Мало, да что поделаешь, - пробормотал старик. - Поздно уже, кого тут встретишь…
Я рылся в кошельке. Он пристально смотрел на меня.
- Ладно, иди, не нужно мне твоего вечера. Наслаждайся, пока есть время. - старик спрятал купюру и поковылял вдоль по улице.
Я пожал плечами и продолжил свой путь. Шаги за спиной раздались не сразу. Я обернулся: тот самый прохожий ухватил меня за рукав.
- Подожди. Последний вечер, говоришь? - он прищурился. - Я расскажу тебе, как превратить его в очередной.
- Тут где-то души принимают? - усмехнулся я. Старик выглядел совершенно сумасшедшим, и это показалось странным: несколько минут назад впечатление было совсем иным.
- Я не знаю, чем мы платим за это, - после паузы наконец вымолвил он.- Но что платим - факт.
Через некоторое время я ушел в гостиницу, обогащенный потрясающим знанием и магической фразой «Что твое - то мое!».
***
Автобус двигался по привычному маршруту. Я снова открывал для себя Прагу: дома и домики, улочки и улицы, трамваи, мягкость чешской речи и возвышающиеся вдалеке шпили. Приятный бонус: меняясь с теми, кто здесь впервые, я как будто получал остроту и незамыленность их восприятия.
На сиденье рядом со мной скользнула девушка. В ней не было ничего особенного: тоненькие руки, острый носик и ярко-голубые глаза с белесыми ресницами. Однако во мне поднялась волна паники, на секунду сдавило горло и пришло очень отчетливое ощущение конца.
Соседка покосилась на меня, потом вгляделась в мое лицо внимательнее, но ничего не сказала. Отвернулась. Стало немного полегче, я с шумом вдохнул теплый воздух. Тем не менее, всю дорогу тревожное предчувствие не покидало меня, и присутствие этой худенькой девушки его лишь усугубляло.
Оно оправдалось, когда автобус остановился на станции метро «Дейвицка», и пассажиры хлынули к выходу. Перед тем, как уйти, попутчица взглянула мне в глаза и отчетливо прошептала: «Вор!».
***
Я не считаю себя вором. Ну что такое в среднем две недели и одна из европейских столиц в жизни отдельно взятого человека? Тем более, я никогда не менялся с теми, кто выглядел так, будто эта поездка - луч света в непроглядной рутине и нищете бытия. В конце концов, когда-то для меня было именно так.
Я выбирал и выбираю молодежь: у них впереди вся жизнь и весь мир. Когда-нибудь, возможно, они сюда еще вернутся. Мне же это время нужнее, чем им - юным балбесам, путешествующим, в основном, на родительские средства. Я точно знаю, что умру, если буду вне этого города, а они - нет. Я не ворую - а заимствую.
Если бы девушка не ускользнула, то получила бы в ответ именно это. Однако сердце мое продолжало биться, как сумасшедшее, будто меня схватили за руку на чем-то очень неприглядном.
***
Вновь я встретил ее на Златой улочке. Надо сказать, что на жизнь я себе зарабатываю стихийным гидством, так и в этот раз вел разношерстную группу по узенькому проходу, не забывая выдавать на гора в общем-то известные факты. Остановившись у дома Кафки, я говорил, поджидая трех толстух, которые едва плелись, отставая от остальных.
Трудно не обернуться, почувствовав на себе такой взгляд. Он, казалось, если не прожигал насквозь, то оставлял заметные повреждения. Девушка, опустив руки, в которых ее «Кэнон» казался особенно огромным, смотрела на меня в упор, и толпа туристов обтекала тоненькую фигурку, словно все они боялись прикоснуться к хлопчатобумажному платьицу и едва загоревшей коже.
«Вор!» - прочел я по губам. Голова закружилась, дома пустились в разухабистый пляс, а мостовая вдруг начала приближаться. Меня подхватили под локти, и все-таки удалось не упасть, но, посмотрев в ту сторону, я увидел, что девушки уже нет. Удивительно, как быстро она смогла смешаться со множеством людей, которые мгновения назад ее безотчетно избегали.
С тех пор я, как ни смешно это звучит, стал плохо спать. Мне не снились люди, у которых я забрал пражское время, их голоса не звучали у меня в голове - вовсе нет, ничего подобного. Просто мне было неуютно. Как будто за мной кто-то наблюдает, и наблюдает недружелюбно: смотрящий в окно моей крохотной квартирки вечерний фонарь был соглядатаем, и пробегающая мимо собака, и даже дно пивной кружки, обнажающееся с каждым новым глотком, всматривалось в меня. Я стал недоверчивым и дерганным психом, мои руки тряслись, мне с трудом удавалось не порезаться во время бритья и, уж поверьте, совершенно не хотелось выходить из дома.
Две выменянные у блондинки недели подходили к концу, и надо было снова ехать в аэропорт. Я не знал, что со мной будет, если не получить еще одну отсрочку. Виза моя уже давно была недействительна, но, очевидно, в контракт с неизвестным входило и это. Меня никогда не трогали, я фактически был невидимкой: вроде, есть, а присмотришься - и нет, облачко, дымка, пустое место. Думаю, туристы, с которыми я исходил город вдоль и поперек, тоже забывали меня, в их памяти не всплывали ни лицо, ни цвет волос, ни выговор, словом, ничего.
Мне было страшно. Страх - безотчетный, иррациональный - захватывал всего меня целиком, не оставляя даже жалкого клочка для города. Я много думал: чьи интересы, скажем так, представляет та девушка? Тех, с кем подписан мой своеобразный контракт? Или противоположную сторону? Но кто они все, и где в этой системе место для меня? «Я не вор, - кричал я в краткие периоды, когда мне удавалось уйти в тяжелый, душный сон. -Не вор!!!» Однако достаточно было вспомнить легкое движение губ незнакомки, и меня снова скручивало и давило.
***
К воздушным вратам Праги я устремился, дотянув практически до последнего. Впервые не было сладкого, замирающего ожидания новых дней и ночей, подаренных мне тем стариком на темной улице. Он стал первым, у кого я забрал время: этого времени оказалось всего полтора часа, но тогда меня просто распирало от ощущения всемогущества и собственной дьявольской хитрости, а выражение его лица потом многократно повторялось в новых и новых людях.
- Простите, Вы не поменяете мне сто крон на рубли, по обычному курсу, - произнес я, обратившись буквально к первому встречному и ожидая немедленного явления девушки, которая принесет с собой все возможные кары. Однако потолок не обвалился, гром не грянул, небо не потемнело, и очередной «турик» доверчиво протянул мне две купюры и мелочь. «Что твое - то мое», - пробормотал я про себя, и обмен снова состоялся.
В автобус я садился с опаской, но и там меня никто не ждал. Соседкой моей оказалась корпулентная дама постбальзаковского возраста, с интересом оглядывавшая других пассажиров. На этот раз у меня в руках имелся почти месяц - двадцать девять дней в благословенной Праге, и, признаюсь, настроение резко поползло вверх, практически моментально достигнув отметки «эйфория».
***
Это был совершенно чудесный день. На небе не висело ни облачка, и я отправился сначала в Летенские сады, потом - на Петржин, а закончил путь в маленьком и почти нетуристическом кабачке Пражского града, притаившемся буквально за углом шумной улицы, но мало с нее заметным.
Я чувствовал себя внезапно освобожденным: мне удалось продлить время и избавиться от наваждения, девушка, кажется, канула в прошлое вместе с двумя муторными неделями блондинки, и теперь можно опять наслаждаться каждой секундой.
«Я не знаю, чем мы платим за это. Но что платим - факт», - внезапно всплыли в памяти слова старика. Впрочем, даже они не показались мне угрожающими моему благополучию. Пока стоит Прага, в нее всегда будут приезжать. Значит, на мой век хватит с лихвой, и даже еще останется.
- Ты никогда не думал, что становится с твоим временем, вор? - девушка появилась напротив резко, будто вспышка. Впрочем, нет - вспышка бы исчезла, а гостья обосновалась, судя по щелчку пальцев и взгляду в сторону бармена, надолго.
- Я не вор, - ответил я и выдал подготовленную еще несколько лет назад тираду. Она выслушала, внимательно кивая головой, а потом спокойно сказала:
- Ты - вор. Ты крадешь у этого места людей и упорствуешь в своей…мммм…ереси.
От последнего оборота пахнуло чем-то инквизиторским, и я попытался сосредоточиться.
- Понимаю, - мягко продолжила девушка, - ты никогда не задумывался, что работаешь в обе стороны. У тех, кто сюда приезжает, отнимаешь их время, а у той, которую, по твоим словам, любишь больше жизни, забираешь друзей и поклонников. Чем ты для нее лучше учительницы из июля позапрошлого года? Перечитав все, что было в городской библиотеке, эта женщина приехала сюда, и ее частичка могла бы остаться. Ты же подсунул себя - уже не в первый десяток раз.
Собираясь с мыслями, я молчал. Девушка тоже.
- Чем мы платим? - получилось хрипло, но именно этот вопрос интересовал меня сейчас больше всего.
- Собой. - ответила моя визави. - Всегда и только собой. Дело в том, что с каждой проведенной здесь минутой, ты становишься ей все менее и менее интересен. Любя ее назойливой и душной любовью, воруя время и людей, ты растворяешься. Хоп! - она хлопнула в ладоши, - и тебя уже нет!
- Я не понимаю.
- Впрочем, тебя и так нет, - пробежавшись по мне взглядом, сообщила девушка ласково. - Есть оболочка, которая не отлучается ни на минуту, не занимается, по сути, ничем, не общается с людьми, кроме как задавая сакраментальный вопрос про сто крон или штампуя одинаковые рассказы. Ты раб - а рабство ей противно.
Я открыл рот, чтобы ответить, чтобы сказать: я не раб и не вор, а просто человек, не представляющий другой жизни, кроме как вечно бродить по здешним улицам. Я не делаю ничего плохого, просто перераспределяю временной поток, отгрызая себе кусочки. Девушка смотрела на меня очень внимательно, словно читая мысли.
- Ты упорствуешь, - грустно сказала она. - Вот представь: если бы ты был вынужден вечно стоять на одном и том же месте, разве бы не ценил постоянно меняющийся, или же постоянно живущий, но куда-то уезжающий и вновь возвращающийся из дальних стран народ, который привозит с собой частичку других городов? Неужели тебе бы хотелось остаться с теми, кто не бывает дальше своего двора, в ком не осталось ни крупинки чего-то нового?
- Я умру, если уеду. - пересохшими губами сказал я. - Я не представляю себе остального мира, мне не нужно ничего другого. Я всего лишь беру чье-то время, которое, в сущности, можно легко заменить другим.
- Заменить! - девушка нахмурилась.
- Кто-то один раз в две-три-четыре недели.
- Ты повторяешься. Поэтому ты ей надоел. - пауза. - Ты мне надоел.
Она бросила на стол три монетки и ушла. На этот раз вполне нормально - не растворилась, не исчезла, а просто открыла тяжелую дверь и выпорхнула на улицу.
Я подумал, что, в сущности, ничего страшного не случилось. Да, пусть я привычен, как камень в жижковской мостовой, обычен, словно ярко-красные трамваи, знаком до последней капли себя.
Потом зачем-то полез в карман пиджака и достал паспорт. С фотографии, сделанной почти пять лет назад, на меня смотрел едва сдерживающий пузырящуюся радость по поводу намеченной! настоящей! заграничной! поездки! я. Я, живущий в унылой «хрущевке» и любящий свою работу один раз в месяц. Я, до одури обожающий Лену из соседнего отдела. Я, с нежностью треплющий плюшевые уши своей таксы. («Кстати, как там она?» - обожгла доселе не появлявшаяся мысль). Не может быть, чтобы тот я был ей дороже, чем я сегодняшний, знающий ее вдоль и поперек, каждую щербинку, каждую крохотную деталь, каждую пивницу и каждого хоть чем-то знаменитого жителя.
- Я люблю тебя, глупая, - сказал я вслух. - Это важнее!
***
- Простите, Вы не поменяете мне сто крон на рубли, у меня самолет через час, зачем мне здешние деньги… - я был сама любезность.
Принимая еще семь дней (не повезло, эх!), увидел знакомое ситцевое платье, на этот раз, по причине дождя, прикрытое прозрачным дождевиком.
- Вор! - прошептала девушка.
Я показал ей два больших пальца и вышел за дверь.