Школы, драки, женщины, весна
Колька Шпынь был парень не злой. С моей точки зрения, у него вообще был только один недостаток: он учился в 37-ой школе. А я - в 44-ой.
Наш квартал, благодаря близости обеих школ, был поделён примерно поровну: половина пацанов училось в 37-ой, а другая половина - в 44-ой.
Нет, в принципе - все дружили. Просто когда нам хотелось подраться - достаточно было вспомнить, кто из какой школы.
37-ая объективно была лучше. Она была в новом, современном (той эпохе) здании, крутая и даже с недостроенным бассейном (который достроили, кстати, только сейчас, в эпоху позднего Путина - несколько поколений советских и, позже - российских, детей выросли, разбивая в кровь коленки на этом долгострое).
Моя же 44-ая приняла первых учеников в год смерти Сталина, от той эпохи унаследовав и в образовательном процессе какой-то мрачный консерватизм. Типичная тяжеловесная «сталинка», с въевшимися навсегда запахами, подоконниками в метр шириной, вот это всё. Никаких бассейнов, никаких стадионов - так, просто натоптанная полянка между школой и стеной гаражей, образующих естественное ограждение ее школьной территории…
Преподавательский состав был под стать: словно законсервированные с той эпохи звероящеры какие-то, мухи в янтаре. В 3 классе у нас учительницей была первая пионерка (не шучу). Она была уже старая, больная, но совершенно несгибаемая. Поскольку финалом третьего класса был тогда приём в пионеры, она весь учебный год готовила нас к этому действу с совершенно психиатрической серьёзностью. Каждый день мы оставались на два часа после уроков, чтобы вести «Пионерскую летопись», в которую трудолюбиво должны были записывать зачитываемую нам историю пионерии, «ab ovo» - от яйца, от начала, так сказать, начал. До сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю, сколько бумаги исписал тогда этой галиматьёй…
В общем, 44-ую родную школу я не любил. И никто из тех, кто со мной учился - тоже не любили. Тем не менее...
Тем не менее, убогость нашей школы порождала обострённую чувствительность, до болезненности, ко всяким нападкам на неё извне, таким образом, вскипали мы моментально, если кто-то из 37-ой едко проходился по нашей школе, называя её, например, «старым сараем с дебилами», или типа того. Разумеется, у нас в ответ тоже была куча обидных шпилек, прозвищ и рифм для учеников «прекрасной» 37-ой. И вообще для всего человечества.
Заканчивалось это всегда дракой, ко всеобщему удовольствию. Масштабность же драки и её последствия зависили от многого - участников, повода, и т.д. Были «многоходовочки», когда сначала мы - их, потом они быстренько подсобрали сил (вариант - подловили наших меньшей численностью/слабее составом) и наваляли нам, таки мы тоже не заскучали: укрепились вернувшимся из деревни Сашком и выздоровевшим после простуды Панковым, и снова опиздюлили тридцать седьмых во славу сорок четвёртой. И так далее, могло длиться долго. Были и эпические побоища, были заурядные драки, затрещины, лещи…
Замирение тоже могло наступить неожиданно: кому-то из загранки привезли игруху, допустим, или кто-то из старших приехал на район на мопеде (и все погнали кататься) - ну, в общем, в таких ситуациях все сразу забывали надоевшие распри, до нового обострения. Обычное дело.
* * *
…В тот день Шпынь с двумя корешами из 37-ой, и каким-то мелким, примкнувшим к ним, пришёл к нам, на двор 44-ой, где на ступеньках бокового школьного крыльца сидел я и пара моих корефанов.
Мы находились в процессе делового обсуждения, куда нам сегодня пойти хуи попинать, была вторая половина солнечного апрельского дня, весна, мы, кажется, учились в пятом классе, максимум - в шестом. Во всяком случае, уже появлялись мысли о женщинах, но пока в виде некоего абстрактного томления, без конкретики.
Коля с корешами, в сущности, был обуреваем теми же проблемами, и решил объединиться с нами для решения стоящих перед нами всеми остро вопросов.
Начал он, однако, провокационно:
-У нашей новой географички жопа - во! - и Шпынь довольно широко раскинул руки, показывая жопу, критически сам посмотрел на диаметр охвата, и ещё немного добавил щедрою рукою к географичкиной пятой точке.
Я немедленно сдетонировал на вызов:
-Херня. У нашей Риммы раза в два больше… - вкладывая максимум презрительного снисхождения к убогим, не видевшим по-настоящему больших женских жоп, через губу бросил я, хотя и того, что показал Шпынь - в природе нету до сих пор даже у Кардашьян, которой на момент моей дискуссии с Колей было лет пять от роду. Римма же Захаровна была нашей преподавательницей физры (у девочек), и, положа руку на сердце, женщин такого типа фигуры было пол-советского союза: полтора метра в прыжке, и столько же - в поперечнике в районе таза. Ходила она, как и положено физруку, в облегающем спортивном трико, и от того её выдающиеся округлости особенно бросались в глаза. Она почему-то любила выходить спиной вперёд, например, из раздевалки или спортзала, и поэтому сначала появлялась всегда внушительная задница в синем трико, по размеру почти сопоставимая с картой полушарий мира из кабинета географии, а затем уже - маленькая головка, увенчивающая всю эту гиперустойчивую, как железобетонный конус, конструкцию. Все девочки нашего класса были убеждены, что у физрукши такая диспропорция в тазу - из-за велосипеда… ))
Коля мгновенно вспыхнул: -Да у вашей Раисы вообще жопы нету! - тут все обиженно загалдели с обеих сторон, словно только и ждали повода. Шпынь махал руками, интенсивно жестикулируя, доказывая, что лучшая жопа - истинно у географички из 37-ой, и толи случайно, толи умышленно - задел меня, я же, уже сугубо умышленно, треснул его по уху (мгновенно поняв, чего мне не хватало в этом прекрасном весеннем томлении - отхуярить кого-нибудь, вот чего!) - и понеслась!
Дрались по-чеснаку, трое на трое, мелкий не в счет (это был брательник младший чей-то, второклассник). Тут как раз Римма и случилась. Она по весне в добровольном патруле часто шараёбилась вокруг школы: по велению завуча и по собственному почину ловила курильщиков. Повыдергав из клубка дерущихся своих («чужие» во главе с коляном отбежали на безопасное расстояние, и оттуда стали ждать, чем дело кончится - драку пришлось прервать) она потащила нас к завучу. К Палке. На экзекуцию.
Дотащила до Палки она только меня и Лёху, Серёга, пользуясь сумятицей и тем, что у физручки только две руки и те - коротковаты, - съебнул технично, предоставив нас судьбе.
-По какому поводу драка? - сурово спросила Палка.
-Мы поспорили…
-О чём?!
Упс. Мой внутренний «падонак» о ту пору, видимо, ещё не дошёл до той степени цинизма, чтоб спокойно и деловито поведать Палке и стоящей здесь же Римме Захаровне, что спорили мы защищая размеры жопы Риммы Захаровны, шоб она была здорова! А эти нехорошие люди из 37-ой уверяли, что жопа Риммы Захаровны меньше жопы их какой-то там географички. Но мы, Нина Павловна, не соглашались с этим, и посудите сами, Нина Павловна, разве может быть что-то больше жопы Риммы Захаровны? Римма Захаровна, вот повернитесь, пожалуйста, - ну, сами посудите, Нина Павловна? Ну как же за это не подраться?! - скажи я так, и кто знает, может быть, вся моя жизнь сложилась бы по-другому, ибо увидел бы я, как вытянутся их лица, и дальнейшая их жизнь, моя жизнь, и даже жизнь охуевшего от моей наглости, моего «правду говорить легко и приятно», Лёхи - уже никогда не стала бы прежней…
Но я так не сказал. И даже не соврал ничего, как не странно. Просто включил дурака:
-Я не знаю...
-Не знаешь, из-за чего подрались?!
-Знаю...
-Так из-за чего?!
-Я не знаю…
-Хваткин! Я от твоих фокусов… - далее привычная уже рулада о том, какой я плохой, что мне пора в колонию, и она лично позаботится, и вообще, и в частности, в общем, обычная песня. Закончила она неожиданно: приведёшь в школу отца!
-НинПална, у меня папа работает! Он в командировках всё время, давайте маму приведу!
-Нет, Хваткин, ОТЦА! - да не для себя стараюсь, НинПална, за вас же переживаю, йех… ну, отца - так отца… сама напросилась…
* * *
…Колька, на самом деле, был одним из моих лучших друзей о ту пору. Именно поэтому, спровадив куда-то свою компанию, он дождался меня на школьном крыльце. Ждал, занимаясь важным и нужным делом: пытался харкнуть таким образом, чтоб попасть в голубя, топтавшегося на асфальте неподалеку.
-Сильно орала? - спросил деловито, спрыгивая с парапета крыльца.
-Отца вызвала… дура, бля… - в сердцах ответил я.
* * *
…Не знаю, как у вас, а в нашей семье было незыблемое правило: учитель всегда прав. Какая бы лютая несправедливость не творилась бы с нами, детьми, все попытки сказать «а это она - такая-не такая!» (учительница, в смысле) пресекались на корню.
И именно это обстоятельство осложняло мне жизнь: для привода отца в школу необходимо было ему поведать причину вызова, но ни в коем случае ни разу не упомянуть хотя бы косвенно некоторое несогласие с Палкой, или тем более моё к ней и её требованиям отношение. Получилось у меня несложно: рассказал отцу всё, как было. И про сравнение жоп Риммы и неведомой географички, и про драку, и про Римму, и про Палку, которая требовала причину драки, а я не мог при Римме сформулировать, ну ты же понимаешь, пап?! - отец, начавший слушать было с заранее критическим настроем и всей педагогической серьёзностью, под конец откровенно ржал. Вот что значит грамотная подача материала, хе-хе. В субботу в школу он отправился в хорошем настроении, можно сказать - в ударе, и я мог только наслаждаться зрелищем и слушать во все уши.
Ах, Палка, Палка… Несчастная она, в общем, женщина была, как все эти советские педобразы. Грозная завуч, она привыкла общаться с зачуханными мамашками-пролетариатом, с завода, коих и было у нас 90% в нашей школе. Такие люди в принципе робеют перед любым более, чем они, образованным человеком. А если и доводилось ей общаться с папашками, то те были ещё более зачуханными, вся жизнь этих людей шла по схеме «любимый завод-дом, получка - вся зарплата жене», досуг и способы его проведения были бесхитростны и описывались исчерпывающе парой-тройкой вариантов. И общение строилось по раз и навсегда сложившемуся лекалу: Палка строгача наводит, ужасы рассказывает, мамашка или папашка каются и обещают всыпать, ух мол я ему ужо! И когда экзекутор сочтёт, что «поциент» достаточно закошмарен и оценил, как им, бедным педобразам, тяжело приходится с его отпрыском - тогда начинается сцена прощания, где начальник выражает надежду, что этого больше никогда не повторится, наш последний разговор, иначе будут приняты меры, а зачуханный родитель продолжает каяться и обещать вломить по первое число, и «будет как шёлковый», вот это вот всё.
И совсем, совсем у неё не было опыта общения с сильными, самостоятельными, умными, чего там - красивыми, импозантными, знающими себе цену, хорошо образованными и эрудированными мужчинами. К коим относился и относится до сих пор мой отец, дай Бог ему здоровья.
Когда мы вошли с отцом в её кабинет, я сразу понял, что Палка - всё. ) Отец всегда элегантно одевался. Он обладает редким для военного человека чутьём, чувством вкуса: он может (и всегда мог, даже в унылые советские годы) выглядеть стильно даже в дешёвом.
И он всегда нравился женщинам. Даже сейчас, в свои 70+ он приезжал как-то в мой офис в Москве, и все многие мои молодые сотрудницы женского пола сочли его очень интересным мужчиной. И это не лесть начальнику (мне, тобишь). Это видно, это не подделаешь. Тем более, что я это с детства видел. )
Полностью их диалог я не воспроизведу уже, по памяти. Помню только подмену ролей. Должна была говорить Палка, а родитель должен, напомню, соглашаться и каяться. Ну, а тут почему-то пошло всё с точностью до наоборот.
-Эта драка… - голос Палки предательски дрожал почему-то, отец внимательно смотрел ей прямо в глаза, а она ёрзала и всё время норовила что-то там на столе высмотреть, словно перед ней какие-то важные документы лежали…
-Ах да, Павел рассказал мне о причинах драки. Быть может, вы не знаете, но драка произошла из-за женщины. - полным неподдельного драматизма баритоном поведал мой батька. Палка глупо хлопала глазами. -И разумеется, Павел не мог раскрыть вам истинные причины конфликта, тем более, что женщина, из-за которой дрались, присутствовала при вашем разговоре с ним… - Палка, по-моему, вообще перестала что-либо понимать, как если бы мой папа заговорил бы с ней на фарси. Она единственно сообразила, что надо соскакивать со скользкой темы драки:
-И вообще, последнее время Павел постоянно и систематически ведёт себя безобразно! Срывает уроки, хамит учителям, беспрестанно хулиганит!
-Надо же! А дома ведёт себя совершенно нормально. Может быть, тут на него кто-нибудь дурно влияет?! - с озабоченной серьёзностью спросил отец, снова уперев в неё внушительный взгляд, и Палка вновь глупо захлопала глазами, пытаясь сообразить: вопрос ли ей задан, или ответ предложен?
В общем, заканчивался визит именно так, как обычно заканчивались визиты других мамашек и папашек к ней, только с обратной полярностью: мой отец солидно сообщал, что надеется, что разговор этот у нас (у них с Палкой) последний, а Палка почти что каялась и божилась оправдать доверие. Хотя никаких «начальник-подчинённый», никаких административных ресурсов задействовано не было. Элементарное обаяние нормального сильного мужика на на самом деле слабую и, может быть, не очень-то и умную, женщину. Замордованную жизнью тоже по самое не балуйся, чо уж там.
Когда вышли на улицу, отец некоторое время шагал молча (я тоже не раскрывал рта). Потом сказал: «Завуч у вас, конечно, так себе. Куцая какая-то. Замордовали вы её, шпана!» - и я так и не понял, был ли это всерьёз упрёк мне, или так, констатация факта...
Больше Палка моего отца не вызывала ни-ко-гда. ))
Счастья всем.
Наш квартал, благодаря близости обеих школ, был поделён примерно поровну: половина пацанов училось в 37-ой, а другая половина - в 44-ой.
Нет, в принципе - все дружили. Просто когда нам хотелось подраться - достаточно было вспомнить, кто из какой школы.
37-ая объективно была лучше. Она была в новом, современном (той эпохе) здании, крутая и даже с недостроенным бассейном (который достроили, кстати, только сейчас, в эпоху позднего Путина - несколько поколений советских и, позже - российских, детей выросли, разбивая в кровь коленки на этом долгострое).
Моя же 44-ая приняла первых учеников в год смерти Сталина, от той эпохи унаследовав и в образовательном процессе какой-то мрачный консерватизм. Типичная тяжеловесная «сталинка», с въевшимися навсегда запахами, подоконниками в метр шириной, вот это всё. Никаких бассейнов, никаких стадионов - так, просто натоптанная полянка между школой и стеной гаражей, образующих естественное ограждение ее школьной территории…
Преподавательский состав был под стать: словно законсервированные с той эпохи звероящеры какие-то, мухи в янтаре. В 3 классе у нас учительницей была первая пионерка (не шучу). Она была уже старая, больная, но совершенно несгибаемая. Поскольку финалом третьего класса был тогда приём в пионеры, она весь учебный год готовила нас к этому действу с совершенно психиатрической серьёзностью. Каждый день мы оставались на два часа после уроков, чтобы вести «Пионерскую летопись», в которую трудолюбиво должны были записывать зачитываемую нам историю пионерии, «ab ovo» - от яйца, от начала, так сказать, начал. До сих пор вздрагиваю, когда вспоминаю, сколько бумаги исписал тогда этой галиматьёй…
В общем, 44-ую родную школу я не любил. И никто из тех, кто со мной учился - тоже не любили. Тем не менее...
Тем не менее, убогость нашей школы порождала обострённую чувствительность, до болезненности, ко всяким нападкам на неё извне, таким образом, вскипали мы моментально, если кто-то из 37-ой едко проходился по нашей школе, называя её, например, «старым сараем с дебилами», или типа того. Разумеется, у нас в ответ тоже была куча обидных шпилек, прозвищ и рифм для учеников «прекрасной» 37-ой. И вообще для всего человечества.
Заканчивалось это всегда дракой, ко всеобщему удовольствию. Масштабность же драки и её последствия зависили от многого - участников, повода, и т.д. Были «многоходовочки», когда сначала мы - их, потом они быстренько подсобрали сил (вариант - подловили наших меньшей численностью/слабее составом) и наваляли нам, таки мы тоже не заскучали: укрепились вернувшимся из деревни Сашком и выздоровевшим после простуды Панковым, и снова опиздюлили тридцать седьмых во славу сорок четвёртой. И так далее, могло длиться долго. Были и эпические побоища, были заурядные драки, затрещины, лещи…
Замирение тоже могло наступить неожиданно: кому-то из загранки привезли игруху, допустим, или кто-то из старших приехал на район на мопеде (и все погнали кататься) - ну, в общем, в таких ситуациях все сразу забывали надоевшие распри, до нового обострения. Обычное дело.
* * *
…В тот день Шпынь с двумя корешами из 37-ой, и каким-то мелким, примкнувшим к ним, пришёл к нам, на двор 44-ой, где на ступеньках бокового школьного крыльца сидел я и пара моих корефанов.
Мы находились в процессе делового обсуждения, куда нам сегодня пойти хуи попинать, была вторая половина солнечного апрельского дня, весна, мы, кажется, учились в пятом классе, максимум - в шестом. Во всяком случае, уже появлялись мысли о женщинах, но пока в виде некоего абстрактного томления, без конкретики.
Коля с корешами, в сущности, был обуреваем теми же проблемами, и решил объединиться с нами для решения стоящих перед нами всеми остро вопросов.
Начал он, однако, провокационно:
-У нашей новой географички жопа - во! - и Шпынь довольно широко раскинул руки, показывая жопу, критически сам посмотрел на диаметр охвата, и ещё немного добавил щедрою рукою к географичкиной пятой точке.
Я немедленно сдетонировал на вызов:
-Херня. У нашей Риммы раза в два больше… - вкладывая максимум презрительного снисхождения к убогим, не видевшим по-настоящему больших женских жоп, через губу бросил я, хотя и того, что показал Шпынь - в природе нету до сих пор даже у Кардашьян, которой на момент моей дискуссии с Колей было лет пять от роду. Римма же Захаровна была нашей преподавательницей физры (у девочек), и, положа руку на сердце, женщин такого типа фигуры было пол-советского союза: полтора метра в прыжке, и столько же - в поперечнике в районе таза. Ходила она, как и положено физруку, в облегающем спортивном трико, и от того её выдающиеся округлости особенно бросались в глаза. Она почему-то любила выходить спиной вперёд, например, из раздевалки или спортзала, и поэтому сначала появлялась всегда внушительная задница в синем трико, по размеру почти сопоставимая с картой полушарий мира из кабинета географии, а затем уже - маленькая головка, увенчивающая всю эту гиперустойчивую, как железобетонный конус, конструкцию. Все девочки нашего класса были убеждены, что у физрукши такая диспропорция в тазу - из-за велосипеда… ))
Коля мгновенно вспыхнул: -Да у вашей Раисы вообще жопы нету! - тут все обиженно загалдели с обеих сторон, словно только и ждали повода. Шпынь махал руками, интенсивно жестикулируя, доказывая, что лучшая жопа - истинно у географички из 37-ой, и толи случайно, толи умышленно - задел меня, я же, уже сугубо умышленно, треснул его по уху (мгновенно поняв, чего мне не хватало в этом прекрасном весеннем томлении - отхуярить кого-нибудь, вот чего!) - и понеслась!
Дрались по-чеснаку, трое на трое, мелкий не в счет (это был брательник младший чей-то, второклассник). Тут как раз Римма и случилась. Она по весне в добровольном патруле часто шараёбилась вокруг школы: по велению завуча и по собственному почину ловила курильщиков. Повыдергав из клубка дерущихся своих («чужие» во главе с коляном отбежали на безопасное расстояние, и оттуда стали ждать, чем дело кончится - драку пришлось прервать) она потащила нас к завучу. К Палке. На экзекуцию.
Дотащила до Палки она только меня и Лёху, Серёга, пользуясь сумятицей и тем, что у физручки только две руки и те - коротковаты, - съебнул технично, предоставив нас судьбе.
-По какому поводу драка? - сурово спросила Палка.
-Мы поспорили…
-О чём?!
Упс. Мой внутренний «падонак» о ту пору, видимо, ещё не дошёл до той степени цинизма, чтоб спокойно и деловито поведать Палке и стоящей здесь же Римме Захаровне, что спорили мы защищая размеры жопы Риммы Захаровны, шоб она была здорова! А эти нехорошие люди из 37-ой уверяли, что жопа Риммы Захаровны меньше жопы их какой-то там географички. Но мы, Нина Павловна, не соглашались с этим, и посудите сами, Нина Павловна, разве может быть что-то больше жопы Риммы Захаровны? Римма Захаровна, вот повернитесь, пожалуйста, - ну, сами посудите, Нина Павловна? Ну как же за это не подраться?! - скажи я так, и кто знает, может быть, вся моя жизнь сложилась бы по-другому, ибо увидел бы я, как вытянутся их лица, и дальнейшая их жизнь, моя жизнь, и даже жизнь охуевшего от моей наглости, моего «правду говорить легко и приятно», Лёхи - уже никогда не стала бы прежней…
Но я так не сказал. И даже не соврал ничего, как не странно. Просто включил дурака:
-Я не знаю...
-Не знаешь, из-за чего подрались?!
-Знаю...
-Так из-за чего?!
-Я не знаю…
-Хваткин! Я от твоих фокусов… - далее привычная уже рулада о том, какой я плохой, что мне пора в колонию, и она лично позаботится, и вообще, и в частности, в общем, обычная песня. Закончила она неожиданно: приведёшь в школу отца!
-НинПална, у меня папа работает! Он в командировках всё время, давайте маму приведу!
-Нет, Хваткин, ОТЦА! - да не для себя стараюсь, НинПална, за вас же переживаю, йех… ну, отца - так отца… сама напросилась…
* * *
…Колька, на самом деле, был одним из моих лучших друзей о ту пору. Именно поэтому, спровадив куда-то свою компанию, он дождался меня на школьном крыльце. Ждал, занимаясь важным и нужным делом: пытался харкнуть таким образом, чтоб попасть в голубя, топтавшегося на асфальте неподалеку.
-Сильно орала? - спросил деловито, спрыгивая с парапета крыльца.
-Отца вызвала… дура, бля… - в сердцах ответил я.
* * *
…Не знаю, как у вас, а в нашей семье было незыблемое правило: учитель всегда прав. Какая бы лютая несправедливость не творилась бы с нами, детьми, все попытки сказать «а это она - такая-не такая!» (учительница, в смысле) пресекались на корню.
И именно это обстоятельство осложняло мне жизнь: для привода отца в школу необходимо было ему поведать причину вызова, но ни в коем случае ни разу не упомянуть хотя бы косвенно некоторое несогласие с Палкой, или тем более моё к ней и её требованиям отношение. Получилось у меня несложно: рассказал отцу всё, как было. И про сравнение жоп Риммы и неведомой географички, и про драку, и про Римму, и про Палку, которая требовала причину драки, а я не мог при Римме сформулировать, ну ты же понимаешь, пап?! - отец, начавший слушать было с заранее критическим настроем и всей педагогической серьёзностью, под конец откровенно ржал. Вот что значит грамотная подача материала, хе-хе. В субботу в школу он отправился в хорошем настроении, можно сказать - в ударе, и я мог только наслаждаться зрелищем и слушать во все уши.
Ах, Палка, Палка… Несчастная она, в общем, женщина была, как все эти советские педобразы. Грозная завуч, она привыкла общаться с зачуханными мамашками-пролетариатом, с завода, коих и было у нас 90% в нашей школе. Такие люди в принципе робеют перед любым более, чем они, образованным человеком. А если и доводилось ей общаться с папашками, то те были ещё более зачуханными, вся жизнь этих людей шла по схеме «любимый завод-дом, получка - вся зарплата жене», досуг и способы его проведения были бесхитростны и описывались исчерпывающе парой-тройкой вариантов. И общение строилось по раз и навсегда сложившемуся лекалу: Палка строгача наводит, ужасы рассказывает, мамашка или папашка каются и обещают всыпать, ух мол я ему ужо! И когда экзекутор сочтёт, что «поциент» достаточно закошмарен и оценил, как им, бедным педобразам, тяжело приходится с его отпрыском - тогда начинается сцена прощания, где начальник выражает надежду, что этого больше никогда не повторится, наш последний разговор, иначе будут приняты меры, а зачуханный родитель продолжает каяться и обещать вломить по первое число, и «будет как шёлковый», вот это вот всё.
И совсем, совсем у неё не было опыта общения с сильными, самостоятельными, умными, чего там - красивыми, импозантными, знающими себе цену, хорошо образованными и эрудированными мужчинами. К коим относился и относится до сих пор мой отец, дай Бог ему здоровья.
Когда мы вошли с отцом в её кабинет, я сразу понял, что Палка - всё. ) Отец всегда элегантно одевался. Он обладает редким для военного человека чутьём, чувством вкуса: он может (и всегда мог, даже в унылые советские годы) выглядеть стильно даже в дешёвом.
И он всегда нравился женщинам. Даже сейчас, в свои 70+ он приезжал как-то в мой офис в Москве, и все многие мои молодые сотрудницы женского пола сочли его очень интересным мужчиной. И это не лесть начальнику (мне, тобишь). Это видно, это не подделаешь. Тем более, что я это с детства видел. )
Полностью их диалог я не воспроизведу уже, по памяти. Помню только подмену ролей. Должна была говорить Палка, а родитель должен, напомню, соглашаться и каяться. Ну, а тут почему-то пошло всё с точностью до наоборот.
-Эта драка… - голос Палки предательски дрожал почему-то, отец внимательно смотрел ей прямо в глаза, а она ёрзала и всё время норовила что-то там на столе высмотреть, словно перед ней какие-то важные документы лежали…
-Ах да, Павел рассказал мне о причинах драки. Быть может, вы не знаете, но драка произошла из-за женщины. - полным неподдельного драматизма баритоном поведал мой батька. Палка глупо хлопала глазами. -И разумеется, Павел не мог раскрыть вам истинные причины конфликта, тем более, что женщина, из-за которой дрались, присутствовала при вашем разговоре с ним… - Палка, по-моему, вообще перестала что-либо понимать, как если бы мой папа заговорил бы с ней на фарси. Она единственно сообразила, что надо соскакивать со скользкой темы драки:
-И вообще, последнее время Павел постоянно и систематически ведёт себя безобразно! Срывает уроки, хамит учителям, беспрестанно хулиганит!
-Надо же! А дома ведёт себя совершенно нормально. Может быть, тут на него кто-нибудь дурно влияет?! - с озабоченной серьёзностью спросил отец, снова уперев в неё внушительный взгляд, и Палка вновь глупо захлопала глазами, пытаясь сообразить: вопрос ли ей задан, или ответ предложен?
В общем, заканчивался визит именно так, как обычно заканчивались визиты других мамашек и папашек к ней, только с обратной полярностью: мой отец солидно сообщал, что надеется, что разговор этот у нас (у них с Палкой) последний, а Палка почти что каялась и божилась оправдать доверие. Хотя никаких «начальник-подчинённый», никаких административных ресурсов задействовано не было. Элементарное обаяние нормального сильного мужика на на самом деле слабую и, может быть, не очень-то и умную, женщину. Замордованную жизнью тоже по самое не балуйся, чо уж там.
Когда вышли на улицу, отец некоторое время шагал молча (я тоже не раскрывал рта). Потом сказал: «Завуч у вас, конечно, так себе. Куцая какая-то. Замордовали вы её, шпана!» - и я так и не понял, был ли это всерьёз упрёк мне, или так, констатация факта...
Больше Палка моего отца не вызывала ни-ко-гда. ))
Счастья всем.