История одного выступления
Хор наш был славен. Действительно ли мы как-то особо хорошо пели, или грамотно поставленный пиар, помноженный на энтузиазм преподавателей музыкальной школы, или же отсутствие вменяемых конкурентов на данной поляне были тому причиной - не знаю, мне трудно судить. Но факт остаётся фактом: ни одного мало-мальски значительного всенародного праздника не проходило в моё советское детство без нашего хора.
Где только не выступали: в помещениях и на празднично украшенных площадях, в концертных залах и с кузова грузового автомобиля, перед ветеранами и партийным активом, перед тружениками-заводчанами и даже - селянами...
Однажды был особо ответственный сборный концерт. Кажется, это был первомай. В качестве единственной песни, которую мы должны были исполнить, была выбрана «Погоня» (песенка из какой-то серии «неуловимых...»). Ссылка на плеер идёт вверху поста, послушайте, кто забыл, как звучит сия песня, чтоб было более наглядно дальнейшее, кхе-кхе.
Выступали в помещении. Какой-то ДК, кажется - у нас в Мытищах, кажется - 60-ти летия октября (точно не помню уже, да и не суть важно).
Репетиция. Всё, как обычно. Выстроились на ступенях специальных. Концертмейстерша - кавказских кровей усатая женщина с огромным носом и непроизносимой фамилией (мы её звали Жопаридзе, за выдающиеся анатомические данные) - ужопилась за инструментом. Хормейстер встала перед хором, взмахнула руками - грянули. Славно грянули.
В зале присутствовали три бабы и один мужик. Одна из дам, как оказалось, художественный руководитель всего этого концерта. И по совместительству - директор ДК.
Грянули. Славно. Спели. Тишина. Худрукша подымается на сцену. Тихонько о чём-то начинает говорить с нашей хористкой. Та в ответ что-то возражает. Эмоции накаляются, но нам по-прежнему непонятно, что происходит. Те, кто стоял ближе всего к ним, по цепочке передают долетающие слова: «инсценировка... пантомима... акробатический этюд...» - непонятно нифига.
Нам было сказано «Вольно!» - организованным табуном мы ушли в большую комнату где-то в недрах кулис.
...Через долгий час нас снова позвали на сцену. Репетиция продолжилась. Однако ещё на вступлении из-за кулис справа и слева появились по трое ребят начального пионерского возраста. На словах первого куплета «...и снова копыта как сердце стучат» пионеры похотливо вскарабкались один на другого (при помощи третьего), и «поскакали» вялой припрыжкой по сцене навстречу друг другу.
Ёперный театр! Это же и есть - «инсценировка», млин! Конный бой, типа. Офигеть! Зрелище было столь потешное, что хор заметно сбился, пытаясь подавить всхрюки смеха.
И было от чего ржать: если «всадник» справа держался ещё более-менее уверенно, то у «всадника» слева была просто жопа: он и сам был довольно пухл, а «конь» под ним откровенно маялся лишним весом и тяготился ношей: его пошатывало, он дважды чуть не завалился с седоком на первый ряд хора, а на точке встречи с условным противником пёрнул столь громко, что дальше уже петь было невозможно (потрясающая акустика у сцены, слышали ВСЕ!) - песня зачахла и репетиция прервалась. Мы просто ржали в покатайку.
Нас, уссывающихся, снова выгнали, но теперь в зал. Откуда мы могли наблюдать автономную репетицию конного боя. Пока без хора.
Мда-тес, зрелище, я вам скажу. Левого всадника разжаловали в кони, пердящего коня назначив всадником, но процесс от этого пошёл только хуже. После первого же дубля всё вернули взад. Худрукша лично водила за руку коня с седоком, подводя их друг к другу, ругалась. Походу прояснилась гениальная постановочная задумка: один всадник - «за белых», второй - «красноармеец». Красноармеец (под песню) сталкивается с «беляком» на середине сцены, машет грозно подобием шашки (пластмассовая фигня) имитируя жестокий бой, конечно же, побеждает, и выгоняет бодрыми подсрачниками врага со сцены. На последних словах песни. Занавес. Гениально. Станиславский гложет ногти вместе с пальцами от зависти к чужому успеху.
Где-то на пятом-седьмом прогоне стало получаться удовлетворительно, по мнению худрука. По нашему негласному мнению стало получаться совсем потешно, тем более, что левый «конь» окончательно сдох. Смех ещё заключался в том, что относительно спортивные ребята на правом фланге были как раз «беляками», которых надо было выгонять со сцены, а тучные пионеры на левом - были красными, но при этом сами норовили сдаться без боя, и регулярно подставляли афедрон, искушая белых исказить историческую правду...
Объявили перерыв минут на двадцать, после чего репетировать стали с хором.
...Звучат первые аккорды (песню мы должны были исполнять под оркестр, но тот должен был появиться на следующих репетициях, а пока - под аранжировку для рояля), появляются «конелюди». Левый, кряхтя, взваливает на себя седока. Правые, словно единое целое, бодряком норовят уже бежать.
Выбегают. Вернее, правые выбегают, левые, вперевалку, тяжело дыша, выходят. Начинается шоу: «красный» машет шашкой больше для удержания шаткого равновесия, нежели чтоб «поразить» врага. В середине сцены встречается хорошее с прекрасным, и «коммуняка» падает (сам по себе, без помощи беляка) под общий ржачь хора и снова расстроившуюся песню.
Хористка отводит в сторону худрукшу, и выразительно ругается с ней, высказывая всё, что она думает об этой «инсценировке» и о ней самой. С покрасневшими от ярости лицами обе возвращаются к нам: никто никого не убедил.
Снова поём. Сначала. Снова конелюди. Стоявшего рядом со мной Серёжку Сажина, видимо, впечатлённого увиденным, вдруг обильно стошнило кабачковой икрой на нижестоящих (мы уже тогда вытянулись не по годам, потому стояли в самом верхнем ряду).
На этой конфузии репетицию пришлось закончить, хотя «конелюди», не вкурив из-за чего смятение в хоре, норовили проскакать по сцене со своей высокой миссией.
Потом ещё были репетиции с оркестром... И наконец - вот оно, выступление!
...Одинаково нарядные, в накрахмаленных рубашечках, мы волновались в отведённой нам комнате. Перед самым выступлением нас ждала ещё одна новость: всех мальчиков было велено обрядить в будёновки. Несмотря на сопротивление хористки, оные будёновки были напялены на стриженные головы. Но их почему-то не хватило, и верхний ряд (как раз наш, самых рослых) было решено оставить без этих прекрасных головных уборов.
В костюмчиках с пионерскими галстуками и будёновках, перемежаемых неформальными девичьими причёсками (девочек было больше) хор смотрелся, как смесь борща и молочного супа в одной кастрюле: по отдельности каждое - хорошее блюдо, а вместе - блевота и дерьмо...
- Серёж, ты сегодня кабачковую икру кушал? - озабоченно спросил я соседа, когда мы уже выстроились на ступенях подиума сцены, перед закрытым занавесом. Тот ничего не ответил, лишь нехорошо посмотрел на меня.
- Ты это, если чо, вон (я показал вниз) - на Пихуева блюй. Он всё равно в будёновке выглядит как мудак, а мы хоть поржём. - вялого и странновато-задумчивого Мишу Пихоева мы все, естественно, кликали Пихуевым.
- «Выступае-ет...» - донеслось до нас из-за занавеса. Мощная парчовая портьера раздалась в стороны, и в лицо нам ударил свет. Где-то там шевелился огромный зал, битком набитый людьми. Наши мамы и папы, ветераны, в первых рядах - руководство: от горкома, от райкома, от горисполкома, и даже - от столичного министерства культурки. Мы знали, что они все там будут.
Как обычно пишут в титрах для глухонемых: «звучит тревожная музыка». Именно тревожная музыка (вступление к песне) зазвучала из оркестровой ямы.
До сих пор помню это странное ощущение: репетировали на той же сцене, с тем же оркестром, но конкретно в момент выступления вдруг музыка начинает звучать иначе. Словно до этого оркестр играл не в полном составе или не в полную силу. Прекрасно знаю, что это не так, но тем не менее, каждый раз такой эффект присутствовал. Интересно, чем он вызван...
Не заставили себя ждать пионеры - конелюди. На сей раз они тоже были при полном параде: в гимнастёрках, портупеях, будёновке (кому положено), и в папахе (беляки). Спасибо, что на коней будёновку не надели, ограничились только гимнастёркой...
«Красные» волновались так, что было видно, как они дрожат. Так, в ритме дрожи, никак не согласуясь с песней, и поскакали.
- Если он пёрнет, я - блевану! - неожиданно в ультимативной форме, не закрывая рта и будто даже не прерывая своей партии, сказал мне Серёга Сажин. Так умеют говорить только в хоре.
...И я чуть пополам не сложился от смеха, представив себе эту пирдуху. На глазах у всего зала...
Но всё, хвала Будде, прошло хорошо: «белый» конь спецом подождал, когда к нему соизволит подойти красный, вяловато порубились для понта (чтоб, оборони Создатель, краснюк - и конь под ним - не сдох раньше времени), а потом всю оставшуюся песню эти извращенцы гоняли друг друга по сцене. Выгоняться белые должны были на том месте, где хор кричит «Ура! - Ура! - Ура-а-а!», но от волнения они попутали, и белые, добросовестно ловя подсрачники услужливым афедроном, убежали за кулису чуть раньше. Опомнившись, вернулись и те и другие, но тут как раз хор доехал до «Ура!», и белые с красными опрометью бросились со сцены, чтоб уже никогда на неё не возвращаться.
Слава Богу, допели. Допели, добегали, доскакали. По окончании песни зал буквально взорвался аплодисментами: неискушённый зритель такой благодарный зритель!
Особенно усердствовал один мужик в первом ряду. Стоящая недалеко от Пихуева Ирка Чернецкая, отличница, старше меня на год, язвительно сообщила всему хору, пока мы нежились в лучах славы и всенародной любви а хористка собирала полагающиеся букеты цветов, что мужик - начальник нашего ГУВД, а тот самый пердящий конь конармейца по имени Петя - его сынок...
Вот такое было выступление. Просто чего-то вспомнилось, даже не знаю, с чего - песню услыхал, наверное. Не иначе.
Хороших вам выходных! ))