Николай Фёдорович Кастрикин о Шекспире. Часть V
Первым же, кто усомнился в авторстве Шекспира, был один из «университетских умов», известный писатель и драматург Роберт Грин, три пьесы которого в репертуаре труппы Бербеджа перестали давать сборы, когда она начала ставить драмы своего актера. Мы не знаем, играл ли Шекспир в пьесах Грина, но, общаясь как автор с труппой, Грин имел возможность видеть, слышать и расспрашивать его, а также собрать о нем те или иные сведения. Если учесть репутацию Грина, опубликовавшего серию разоблачительных статей о лондонских мошенниках (те пригрозили отрубить ему за это правую руку, что, однако, его не остановило), то нетрудно представить, к каким выводам пришел уязвленный в авторском самолюбии драматург. Вот самая знаменитая в англоязычной литературе цитата из его антишекспировского памфлета, где он, жалуясь на покинувших его предателей-актеров, призывает своих друзей-драматургов (как полагают, Кристофера Марло, Томаса Нэша и Джорджа Пила) не верить им, ибо среди них есть “ворона-выскочка, украшенная нашими перьями”, актер“, допускающий, что он способен греметь белым стихом не хуже лучших из вас, но являющийся всего лишь мастером на все руки...”.
Шекспир вообразил, что действие государственной тайны кончилось со смертью ее гаранта и что он теперь волен располагать собою. Мне всегда мерещилось здесь противоречие: ворона, украшенная чужими перьями, и вдруг - мастер на все руки... Это называется начать за упокой, а кончить за здравие. Следовало обратиться к подлиннику. И что же оказалось? В нем стоит слово factotum(курсив Грина), основное значение которого - доверенный слуга, и лишь второе - мастер на все руки. Таким образом, действительный смысл фразы: ворона, украшенная чужими перьями, и... всего лишь оплачиваемый доверенный слуга (an absolute Johannes factotum), т.е. не автор. Если же взять второе значение слова, то получается: мастер на все руки ради заработка.
Но причем здесь заработок? Желающих заработать много, а мастеров на все руки мало... И еще. Почему при переводе всегда опускают “ради заработка”, или “оплачиваемый”, хотя это слово тоже выделено авторским курсивом? Не потому ли, что оно явно лишнее при втором значении factotum? Итальянцы говорят: переводчик - изменник. Как же могло получиться, что искаженный перевод знаменитой цитаты кочует до сих пор из издания в издание, не говоря уже о том, почему ни один англоязычный исследователь не отметил, что первым современником, усомнившимся в авторстве Шекспира, был Грин? Объяснение состоит в том, что если вы не сомневаетесь в шекспировском авторстве, то автоматически выберете при переводе, прочтении или истолковании второе значение слова.
Что касается современников Грина, то у них имелись и более веские причины не замечать основного значения слова factotum в памфлете Грина: его прозрачно-загадочная смерть. Он и двое его приятелей запивали селедку рейнским вином, которое оказалось вредным только для здоровья Грина. Он слег и после этого уже не встал, на смертном одре написав свой памфлет с антишекспировскими выпадами... Вряд ли разоренный Шекспиром Грин воздерживался от нападок на “выскочку-ворону” в кругу своих многочисленных друзей (среди которых числился и младший сын лорда-камергера Роберт; ему он посвятил два своих произведения), кстати, отшатнувшихся от него во время его странной болезни. 34-летний драматург умер в крайней бедности 3 сентября 1592 года и уже на другой день (чтобы не успели проститься и заметить следы отравления друзья?) был похоронен на церковном дворе (видимо, не бедным сапожником и его женой, у которых он квартировал).
Лорд-камергер мог узнать о гриновских нападках на Шекспира от своего младшего сына. В этом случае он был обязан поставить Сесила в известность об опасности разглашения государственной тайны. Имелись у начальника тайной полиции и свои каналы информации, чему весьма благоприятствовали дружелюбие и общительность Грина...
Но вышла осечка. Грин успел передать рукопись памфлета своему дугу, издателю и драматургу Генри Четлу, который быстро (20 сентября того же года) опубликовал его. Впрочем, у Сесила было много рычагов, чтобы оказать давление на Четла, и уже в декабре появляется печатное извинение издателя, в котором воздается должное хорошим человеческим качествам Шекспира и упоминается, что его знают достойные и уважаемые лица... Настораживает также поспешность, с которой Томас Нэш, присутствовавший на фатальной (как он ее называет) пирушке с селедкой и рейнским вином, печатно открестился от причастности к антишекспировскому памфлету своего покойного друга. Видимо, сигнал, посланный Сесилом смертью Грина о том, какое значение слова factotumследует выбирать при чтении памфлета, был принят и понят: с той поры те, кого это касалось, делали вид, что верят в авторство Шекспира, по крайней мере, не выражали сомнений в нем.
Так, сначала навязанное страхом ложное истолкование самой знаменитой англоязычной цитаты вошло потом в привычку... Удивительно лишь то, что ее гипнозу поддались и те, кто в более поздние времена опровергал шекспировское авторство. Со временем же, когда появилась целая когорта ученых, делавших карьеру на шекспироведении, сомневаться в авторстве Шекспира стало невыгодно. Подсчитано, что вокруг него так или иначе кормится около 800 тысяч человек...
Второй жертвой тайны авторства стал близкий в последние годы жизни Грина его друг, “знаменитый любимец трагиков”, как он именуется в памфлете, первый в то время трагический поэт Англии, атеист и поклонник Макиавелли Кристофер Марло, главный соперник - хотя он этого и не знал - лорда Хансдона в поэзии и дружбе с Саутгемптоном. К дружбе с молодым, блестяще образованным красавцем графом, театралом, любителем поэзии и щедрым покровителем поэтов, стремились многие. Ему посвящали свои стихи Барнс, Нэш, Маркхем, Шекспир и Марло, а по числу дошедших до нас портретов (15 полотен) он безусловный “рекордсмен” среди современников.
Свою первую посвященную Саутгемптону поэму “Венера и Адонис” Хансдон опубликовал 18 апреля 1593 года, когда в их дружбе появилась трещина: молодой, красивый (как Хансдон сам признавал в сонетах), более талантливый поэт, Марло посвятил его Другу незаконченную поэму редкой красоты, названную им (явно в пику Шекспиру) “Геро и Леандр”. Отрывки из нее, окрашенные явной гомосексуальностью автора, заслужили столь горячие похвалы самовлюбленного графа, что они обескуражили лорда-камергера... И это после того, как он написал и поставил в 1594 году комедию “Бесплодные усилия любви”, высмеивающую тайную “Школу тьмы”, к которой принадлежал Марло!Практически исключается, что близкий друг Роберта Грина Марло не знал, в каком значении тот употребил в памфлете слово factotum. Равным образом можно считать маловероятным, чтобы он, поклонник Макиавелли, упустил возможность уронить своего соперника, Шекспира, в глазах молодого красавца и умницы, знатного покровителя поэтов Саутгемптона, лестной для него, сына сапожника, дружбы с которым он добивался с пылом почти не прикрытого мужеложства.
Иными словами, даже понимая, что друг умер не случайно, он доверительно, с глазу на глаз, сообщил графу о своих и Грина сомнениях в авторстве Шекспира. Худшего адресата для сообщения он выбрать не мог... Он не знал, что разговаривает с другом подлинного автора, который доверил графу смертельно опасную тайну... Свершилось непоправимое. Можно представить себе, что испытал Саутгемптон, услышав слова Марло. Как друг и человек чести, он не мог скрыть от лорда-камергера угрозы разглашения государственной тайны и не мог предотвратить этой угрозы, не разглашая ее Марло...
Хансдон же, получив от Саутгемптона опасную информацию, обязан был поставить об этом в известность ее официального гаранта Сесила, и тогда дни Марло были бы (как показала смерть Грина) сочтены, а граф оказался бы в невыносимой для него роли косвенно виновного в смерти своего молодого друга.
Выход был один: рассказать все лорду-камергеру, заручившись его обещанием, что с Марло не поступят так, как с Грином, а лишь строго предупредят. Хансдон, конечно, обещал другу просить об этом Сесила, который, разумеется, не отказал ближайшему родственнику королевы. И хотя в его силах было многое, он отвечал за сохранность государственной тайны не перед лордом-камергером, а перед его не любящей шутить сводной сестрой... Уже 12 мая последовали обыск и арест драматурга Томаса Кида, жившего два года назад вместе с Марло. Были обнаружены бумаги, содержащие “порочные и еретические вымыслы” и принадлежавшие, как утверждал Кид, Марло, не раз высказывавшему богохульные суждения. 20 мая последний был вызван в Тайный совет (одним из старейших и влиятельнейших членов которого был Хансдон), допрошен, строго предупрежден, но не арестован (Сесил сдержал свое слово). Его лишь обязали ежедневно отмечаться в канцелярии совета.
Однако через 10 дней Марло, оказавшийся почему-то недалеко от поместья своего покровителя и начальника Томаса Уолсингема в гостинице пригородного селения Дептфорд, был (якобы в ссоре из-за денежных расчетов) убит карточным шулером и агентом тайной полиции Инграмом Фризером в присутствии двух других тайных агентов, один из которых, Роберт Пули, явился в гостиницу прямо от Уолсингема.
Поскольку убийство произошло в пределах 12 миль от места пребывания королевы, им должен был заниматься королевский следователь, а присяжными вполне могли оказаться люди из соседнего поместья Уолсингема. Хотя убийцу задержали и посадили в тюрьму, он уже через месяц (редкий случай) был помилован королевой, поскольку действовал якобы в порядке самозащиты, а в свое время завербовавший убитого Томас Уолсингем (которого тот скомпрометировал и кому, видимо, было поручено устранить его), тут же снова взял Фризера к себе на службу и использовал в течение последующих 20 лет для выполнения особо деликатных (в уголовном смысле) поручений...
2 июня, т.е. через три дня после убийства, поступил донос Ричарда Бейнса, обвинявший Марло, математика Гарриота и сэра Уолтера Ралея (главы “Школы тьмы”, но в то время политического союзника Сесила) в безбожии. В копии доноса (срочно переправленной королеве!) было опущено имя Ралея, а датой поступления указано 27 мая, когда Марло был еще жив.
Этим королеве и Хансдону давалось понять, что тот был убран за безбожие, а не в связи с угрозой разглашения государственной тайны авторства. Сесил был, как всегда, на высоте... В “шекспировской” комедии “Как вам это понравится” шут говорит: “...Когда уму твоему не вторит резвое дитя - разумение, это убивает тебя сильнее, чем большой счет, поданный маленькой компании”. В прозрачном намеке на убийство Марло содержится и намек на его истинные мотивы (опрометчивые еретические высказывания).
Однако это объяснение вряд ли полностью убедило Саутгемптона, и уже следующий (за последним упоминанием о поэте-сопернике) 87-й сонет начинается словами: “Прощай! Ты слишком большая ценность, чтобы я мог ею владеть...” (что практически однозначно датирует сонет летом 1593 года). Хотя разрыв был временным и в 1594 году Шекспир (Хансдон) публикует вторую поэму с посвящением Саутгемптону, прежняя теплота их отношений (по крайней мере, со стороны графа) уже никогда не возвращалась. Между ними стояла тень Марло...
В 1595 году Саутгемптон серьезно увлекается Элизабет Вернон (позднее он женится на ней), кузиной своего друга, фаворита королевы графа Эссекса, с которым (видимо после этого) еще более сближается, так что в следующем году отправляется с ним в военно-морскую экспедицию в Кадис. Дальнейшее нам известно.
Третьей жертвой государственной тайны авторства произведений Шекспира, по-видимому, оказался (пусть читатель держится за кресло) сам Шекспир. По крайней мере, это представляется весьма вероятным. Начать с (необходимого для сохранения тайны) трезвенничества Шекспира, избегавшего, как упоминалось, в бытность в Лондоне приятельских попоек. Далее. Его биографы до сих пор ломают голову о причине неожиданного, в расцвете сил (ему было в 1612 году 48 лет) прекращения литературной и театральной деятельности и отъезда в родной Стратфорд. А разгадка состоит в том, что в 1612 году умер гарант государственной тайны авторства первый министр Якова I Роберт Сесил (граф Солсбери), фактический правитель Англии при обязанном ему престолом, поддающемся влиянию короле.
Шекспир вообразил, что действие государственной тайны кончилось со смертью ее гаранта и что он теперь волен располагать собою. Он не знал, что Яков весьма благоволил к Хансдону, который первым предложил ему (во время переговоров в декабре 1586 года) от имени Елизаветы английский престол после нее в обмен на отказ поддерживать Испанию и католиков Англии и Шотландии; что Яков помнил также, что именно сын Хансдона Роберт Кэри (позднее граф Манмаут) вопреки запрету Тайного совета покидать дворец после кончины Елизаветы тайком выбрался из него с помощью своего брата Джорджа (тогда лорда-камергера) и прискакал на взмыленном коне из Лондона в Эдинбург, чтобы первым известить о провозглашении его королем Англии. То, что Яков и особенно его супруга благосклонно относятся к Саутгемптону и труппе Бербеджа (теперь королевской), Шекспир, конечно, знал, а то, что король читает пьесы Хансдона наравне с Библией, мог знать.
Но знал ли он о предсмертной просьбе лорда-камергера сохранить государственную тайну авторства после его смерти? Знал ли он, что Яков из уважения к воле и памяти покойного продлил действие государственной тайны и после смерти Сесила, сделав ее гарантом нового начальника тайной полиции?.. То, что последний не препятствовал его отъезду в Стратфорд, не означает, что его потеряли из виду.
Соблюдая первые годы после возвращения в родной город должную осторожность, Шекспир уверился в своей безопасности, счел, что лондонская страница его биографии бесповоротно перевернута. Скопив благодаря лорду-камергеру значительные средства (он купил самый большой дом в Стратфорде и надвратный дом доминиканского монастыря Блэкфрайес в Лондоне, того самого монастыря, здания которого арендовал Хансдон), бывший актер и лжедраматург, а ныне имеющий (опять-таки благодаря лорду-камергеру, одному из трех сопредседателей Геральдической палаты) дворянский гербовый щит, видимо, решил хоть вторую половину жизни пожить в свое удовольствие, одним из которых была запретная для него в прошлом выпивка. Донесение об этом в Лондон не замедлило последовать. Живой псевдоним стал опасным для сохранения государственной тайны...
Предание гласит, что Шекспир умер после пирушки, в которой участвовал приехавший из Лондона придворный поэт и драматург Бен Джонсон (подозревавшийся современниками в сотрудничестве с тайной полицией). Читатель, конечно, сразу вспомнит “фатальную пирушку” Грина, когда узнает, что 52-летний Шекспир тоже был единственным, для здоровья которого попойка с Джонсоном оказалась вредной.
Похоже, преемник Сесила не обладал его неистощимой изобретательностью...
Ставший первым поэтом-лауреатом, Бен Джонсон, видимо, уступая пожеланию королевской четы, написал стихотворное предисловие к первому собранию сочинений Шекспира, изданному душеприказчицей Елизаветы графиней Пемброк в 1623-м, но первоначально планировавшемуся к выходу в 1622 году (столетие со дня рождения Хандсона). В предисловии, названном «Памяти автора, любимого мною Вильяма Шекспира», Джонсон в угоду королю явно кривит душой, когда (упрекая Шекспира в другом месте в неотделанности пьес) пишет о «великолепно отделанных строках» и, будучи его литературным противником в известной «войне театров», называет «душой века нашего» и далее: «Да будешь славен на все время!» (Двуличие - натура тайного агента.)
Интересно, что в том же 1623 году в нише церковной стены возле могилы был воздвигнут деревянный бюст Шекспира со стихотворной надписью, угрожающей проклятием тому, кто потревожит его кости... Однако когда в поисках рукописей могилу просветили рентгеном, она оказалась пустой: ни рукописей, ни гроба, ни костей... Разгадка здесь, по-видимому, одна: было совершено тайное перезахоронение, для того чтобы предотвратить перенос праха лжеавтора в английский пантеон - Вестминстерское аббатство, мысль поистине достойная дальновидного Сесила, не пожелавшего оказаться рядом с подставным лицом...
Угрожающая же эпитафия преследовала цель предотвратить обнаружение пустоты при попытке (известность Шекспира росла) переноса праха.Но самое интересное: в упомянутом стихотворном предисловии Джонсон бросает о Шекспире загадочную фразу: “Ты памятник (надгробный) без могилы”, с намеком то ли на бессмертие, то ли на лжеавторство. Однако наиболее вероятным представляется, что он знал о тайном перезахоронении (если не руководил им). Вряд ли начальник тайной полиции использовал одного агента для отравления Шекспира, другого для перезахоронения, третьего - для составления угрожающей стихотворной надписи. Скорее всего, это был один и тот же человек, и, по всей видимости, Бен Джонсон. Его похвалы человеческим качествам убитого - обычное заметание следов для отвода подозрений.
Однако, кроме покрова государственной тайны, есть еще одна причина того, что среди 57 кандидатов в авторы нет Хансдона. Это статья в “Словаре национальной биографии” (знаменитом D.N.B.), основном источнике биографических сведений. Ее автор, который скрылся за инициалами S.l.l., основываясь на свидетельствах современника сэра Роберта Нантона, но сделав из них некорректные выводы, создал ложный образ лорда-камергера, якобы малокультурного, грубого солдафона...
При сопоставлении подлинного текста из книги Нантона о Елизавете и ее фаворитах, впервые изданной в 1694 году, и заключений S.l.l. мы увидим, как не должен поступать историк.Например, Нантон пишет о лорде Хансдоне, что “его латынь и притворство были одинаково плохи”. Вывод S.l.l.: “Он был лишен большей части литературной культуры своего класса”. Правильный же вывод иной: это результат либерального домашнего образования. Нантон пишет о привычке Хансдона сквернословить и говорить непристойности (привычке, как мы видели, вместе с чувственностью унаследованной им от матери), а также о том, что, живя в тревожное время и будучи человеком прямодушным и верным, он любил военных, людей слова, мужества и чести. S.l.l.: “Простой и грубый в речи и поведении...” Правильный же вывод: любил солдат больше, чем лукавых придворных шаркунов.
Вот он, второй барьер, который не преодолели взыскующие подлинного автора... Если бы Сесил был жив, он, вне сомнения, приветствовал бы статью, столь способствующую сохранению государственной тайны...
Неоспоримое доказательство
Однако есть нечто сильнее тайной полиции. Это, как мы убедились за годы советской власти, анекдот. Записанный современником и дошедший до наших дней (приводится в книге Дороти и Чарльтона Огбернов), он называет Шекспира... кузеном королевы. У Елизаветы был только один двоюродный (фактически сводный) брат - Хансдон. Вот прямое указание на авторство лорда-камергера. Значит, были люди, которые не только сомневались в авторстве Шекспира, но и знали подлинного автора, и лишь страх сковывал уста, доверившие опасное знание анекдоту.
Это прямое указание в совокупности с вескими косвенными (многократными совпадениями необычных, характерных, иногда уникальных черт личности автора и Хансдона) образует неопровержимое доказательство.
Итак, “безлатынность” (недоученность, как тогда считалось) и бросающееся в глаза прямодушие, лучше сказать, беспощадная правдивость автора сонетов (одинаково редкие среди придворных); владение французским (на нем написана целая сцена в “Генрихе V”) при склонности автора пьес к непристойностям и преувеличениям, отмеченной Пушкиным и Львом Толстым; интерес к ботанике и медицине (сонет 99 и “Гамлет”, акт IV, сцена 5). Стыдящийся профессии (сонеты 72, 111), т.е. лицо высокопоставленное (“не беден, не урод, не презираем”, сонет 37), но “отрезан судьбой от титулов” (сонет 25); изгнанник (сонет 29), имевший достаточно досуга, чтобы написать 36 пьес, 2 поэмы и 154 сонета, и знающий толк не только в театре, но и в военном деле (судя по батальным сценам его хроник); “бастард Фортуны, лишенный отца” (сонет 124), несчастливец, проклинающий свою судьбу (сонеты 29, 37), отрезанный ею от славы, не получающий удовлетворения от того, что он больше всего ценит (сонеты 25, 29)...
Да ведь это, как уже догадался читатель, словесный портрет Хансдона! Уникальное сочетание признаков, совпадение которых равносильно прямому указанию на личность их носителя.
Уникально и совпадение признаков действующих лиц и деталей “четырехугольного” любовного романа Хансдона с Эмилией Бассано и автора сонетов со “смуглой леди”.
Никакая иная кандидатура, кроме хансдонской, не объясняет, почему автор сонетов, столь горячо любящий своего друга, не откликнулся ни единой строкой на его заключение (после провала заговора Эссекса в 1600 году) в Тауэр, на его мужественное принятие смертного приговора, позднее замененного пожизненным заключением. Ответ один: автора уже не было в живых (Хансдон умер, как мы знаем, в 1596 году). Напомним также, что наиболее обоснованная датировка сонетов 1592 -1595 годы.
Далее. Автор - старик (сонеты 22, 62, 63, 73, 138), но у него длительный любовный роман с молодой весьма смуглой женщиной, которая изменяет ему с его молодым другом, а потом (сонет 142) выходит замуж (не за друга), но связь с автором продолжается (сонеты 142, 152)... Львиная доля сонетов и обе поэмы, вышедшие в 1593-м и 1594 годах, посвящены молодому другу, Саутгемптону, причем сонет 26 мало отличается от посвящения графу поэмы “Лукреция”, а 87-й сонет почти наверняка (см. выше) датируется летом 1593 года.
Хансдону в это время шел 72-й год. Его роман с Эмилией Бассано по времени и деталям в точности повторяет роман автора сонетов: забеременев (не от престарелого лорда-камергера), Эмилия в 1593 году фиктивно выдается замуж, но связь с Хансдоном продолжается, а после его смерти Саутгемптон почему-то длительно покровительствует мужу Эмилии, пока не производит его, музыканта, в ротмистры... “Трудный” вопрос: кто был отцом сына Эмилии?
И, наконец, еще более редкая, чем любовная связь пожилого с молодой, дружба старика с юношей, причем сонет 20 начисто отметает гомосексуальный подтекст со стороны автора. Хотя высокая мужская дружба тогда была в моде, возрастная разница между ними столь велика, что они должны были на людях скрывать свои дружеские отношения, чтобы не бросить на них тень (сонет 36)...
Вероятность случайного многократного совпадения нетривиальных (иногда уникальных) особенностей личности и жизни автора и Хансдона (при упомянутом прямом указании на авторство последнего) столь ничтожна, что ее можно исключить и считать, что речь здесь идет об одном и том же лице.
Автор сонетов женат, называет свою связь со “смуглой леди” грехом.
А теперь перейдем к сопоставлению остальных черт личности и биографии Хансдона и автора, Эмилии и “смуглой леди”. Начнем с Эмилии Бассано (по записям астролога Формана, церковным книгам и завещанию Батиста Бассано, ее отца). Дочь итальянца, потомственного музыканта, она, вполне вероятно, была смуглой и, весьма вероятно, - музыкантшей. (По традиции, итальянские музыканты очень рано начинали учить своих детей музыке, передавая им свою профессию.) Оставшись в 18 лет без родителей и достаточных средств к существованию, дочь придворного музыканта, естественно, должна была обратиться по поводу работы к лорду-камергеру, по должности ведающему и придворными музыкантами. Она стала его содержанкой.
“Смуглая леди” великолепно играла на клавишном инструменте, по-видимому, спинете (сонет 128) и была подобрана автором из жалости (сонет 150).
Эмилия была не по положению высокомерной, требовательной, капризной, чувственной, видимо, не очень красивой (ее подозревали в умении колдовать и привораживать мужчин), коварной, вероломной и “вредной женщиной”, как называет ее Форман, которому она, вступив с ним в длительную связь, строила всяческие козни.
“Смуглая леди” - неоправданно надменна (сонеты 132, 141, 144), тиранична, жестока, капризна (131, 140), порочна (141, 142), лжива (137, 138), вероломна (133), чувственна (135 - 137), не очень красива (130, 131, 141), но умеет очаровывать мужчин (133, 134, 147, 148, 150).
Став любовницей престарелого лорда-камергера, Эмилия, по ее словам, имела много выкидышей, но на шестом году связи (Хансдону шел тогда 72-й год) по-настоящему забеременела - что, по-видимому, указывает на ее любовную измену - и была в 1593 году фиктивно выдана замуж.
В конце первой трети сонетов, посвященных “смуглой леди”, появляется упоминание о ее любовной измене с молодым другом автора (сонеты 133, 134), а позже - упоминание о ее супружеской (142) и даже двойной измене (152) мужу и другу с автором.
И, наконец, поразительный, обнаруженный профессором Роузом факт: вскоре после опубликования (в 1609 году) сонетов появляется (в 1611 году) сборник из нескольких поэм Эмилии Ланье (в девичестве Бассано), жены капитана (ротмистра) Альфонсо Ланье, сборник, в котором она предстает воплощением добродетели, полной противоположностью «смуглой леди сонетов»… Возникает вопрос: зачем этой порочной женщине, “блуднице” (по словам не понаслышке знавшего ее Формана) понадобилась личина добродетели? А для чего вообще нужна маска? Чтобы скрыть истинное лицо...
Эмилия, узнав себя в сонетах, испугалась, что ее могут опознать как “смуглую леди” и другие, и поспешила доложить всему миру, какая она невыносимо добропорядочная женщина.
К словесному портрету Хансдона следует добавить такие штрихи: благородный, верный, добрый, гордый, щедрый, мужественный, чувственный; постоянный участник рыцарских турниров, уважаемый солдатами, избегаемый придворными шаркунами; поклонник Италии, завзятый театрал, любитель музыки и литературы (ему посвящали свои произведения композиторы и писатели; в частности, роман Томаса Лоджа “Розалинда” лег в основу сюжета “шекспировской” комедии “Как вам это понравится”), магистр гуманитарных наук.
Автор пьес и сонетов непритворен в любви и правдив в стихах (сонет 21), постоянен в привязанностях, гиперболизирует любовь и дружбу, чувственен (сонеты 129, 136), иногда до непристойности (135, 151; нужно иметь в виду, что слово will означало в то время не только пожелание, но и вожделение); поклонник Италии (обе поэмы сильно итальянизированы, театр и сонеты - “выходцы” из Италии), любитель музыки (сонеты 8, 28), астрономии (14), верховой езды и физических упражнений.
Лорд-камергер женат, отец десятерых брачных детей и внебрачного, признанного им, сына (впоследствии епископа). Ко времени написания сонетов ему около 70 лет.
Заболев, отправился на воды в Бат (аристократический курорт) и, не получив облегчения, лечил себя сам, превратившись, по словам современника, в подобие аптекарской лавки.
Автор сонетов женат, называет свою связь со “смуглой леди” грехом (сонеты 141, 142, 152). Упорно повторяет, что он стар (22, 62, 63, 73, 138), причем приводимые им натуралистические детали (“потрепанный и исполосованный желтой старостью”, “чело покрыто морщинами, кровь иссушена” и т. п.) исключают фигуральный смысл утверждения. В последних сонетах (153, 154) говорится о поездке на воды и безрезультатности лечения...
А теперь пусть читатель судит сам, возможен ли такой “букет” случайных совпадений, когда, по мнению опытных разведчиков, больше двух совпадений - не совпадение? Если нет, то он должен согласиться, что “самый загадочный из великих” разгадан, а хансдонское авторство сонетов, пьес и поэм практически неопровержимо доказано, чем окончательно решена проблема, которую называют величайшим детективом мировой литературы.
Сохранение тайны авторства демонстрирует эффективность и высокий профессионализм вездесущей елизаветинской тайной полиции. Оно является своего рода памятником проницательности Роберта Сесила. Но чего он не мог предотвратить - это установку Шекспиру памятника (могилу в Стратфорде так и не посмели разрыть!) в Вестминстерском аббатстве. Слишком много чести для “оплачиваемого доверенного слуги”, и его кощунственное соприсутствие могилам Сесила и Хансдона должно быть устранено. Как хорошо сказал поэт (опубликовано в 1640 году): “Шекспир, тебе хвала - молчанье”...
И на какую иную похвалу может рассчитывать корыстный соучастник “самого большого и успешного”, по словам Джеймса, “обмана в истории человечества”?..
Редактор Клементина Игрекова
Шекспир вообразил, что действие государственной тайны кончилось со смертью ее гаранта и что он теперь волен располагать собою. Мне всегда мерещилось здесь противоречие: ворона, украшенная чужими перьями, и вдруг - мастер на все руки... Это называется начать за упокой, а кончить за здравие. Следовало обратиться к подлиннику. И что же оказалось? В нем стоит слово factotum(курсив Грина), основное значение которого - доверенный слуга, и лишь второе - мастер на все руки. Таким образом, действительный смысл фразы: ворона, украшенная чужими перьями, и... всего лишь оплачиваемый доверенный слуга (an absolute Johannes factotum), т.е. не автор. Если же взять второе значение слова, то получается: мастер на все руки ради заработка.
Но причем здесь заработок? Желающих заработать много, а мастеров на все руки мало... И еще. Почему при переводе всегда опускают “ради заработка”, или “оплачиваемый”, хотя это слово тоже выделено авторским курсивом? Не потому ли, что оно явно лишнее при втором значении factotum? Итальянцы говорят: переводчик - изменник. Как же могло получиться, что искаженный перевод знаменитой цитаты кочует до сих пор из издания в издание, не говоря уже о том, почему ни один англоязычный исследователь не отметил, что первым современником, усомнившимся в авторстве Шекспира, был Грин? Объяснение состоит в том, что если вы не сомневаетесь в шекспировском авторстве, то автоматически выберете при переводе, прочтении или истолковании второе значение слова.
Что касается современников Грина, то у них имелись и более веские причины не замечать основного значения слова factotum в памфлете Грина: его прозрачно-загадочная смерть. Он и двое его приятелей запивали селедку рейнским вином, которое оказалось вредным только для здоровья Грина. Он слег и после этого уже не встал, на смертном одре написав свой памфлет с антишекспировскими выпадами... Вряд ли разоренный Шекспиром Грин воздерживался от нападок на “выскочку-ворону” в кругу своих многочисленных друзей (среди которых числился и младший сын лорда-камергера Роберт; ему он посвятил два своих произведения), кстати, отшатнувшихся от него во время его странной болезни. 34-летний драматург умер в крайней бедности 3 сентября 1592 года и уже на другой день (чтобы не успели проститься и заметить следы отравления друзья?) был похоронен на церковном дворе (видимо, не бедным сапожником и его женой, у которых он квартировал).
Лорд-камергер мог узнать о гриновских нападках на Шекспира от своего младшего сына. В этом случае он был обязан поставить Сесила в известность об опасности разглашения государственной тайны. Имелись у начальника тайной полиции и свои каналы информации, чему весьма благоприятствовали дружелюбие и общительность Грина...
Но вышла осечка. Грин успел передать рукопись памфлета своему дугу, издателю и драматургу Генри Четлу, который быстро (20 сентября того же года) опубликовал его. Впрочем, у Сесила было много рычагов, чтобы оказать давление на Четла, и уже в декабре появляется печатное извинение издателя, в котором воздается должное хорошим человеческим качествам Шекспира и упоминается, что его знают достойные и уважаемые лица... Настораживает также поспешность, с которой Томас Нэш, присутствовавший на фатальной (как он ее называет) пирушке с селедкой и рейнским вином, печатно открестился от причастности к антишекспировскому памфлету своего покойного друга. Видимо, сигнал, посланный Сесилом смертью Грина о том, какое значение слова factotumследует выбирать при чтении памфлета, был принят и понят: с той поры те, кого это касалось, делали вид, что верят в авторство Шекспира, по крайней мере, не выражали сомнений в нем.
Так, сначала навязанное страхом ложное истолкование самой знаменитой англоязычной цитаты вошло потом в привычку... Удивительно лишь то, что ее гипнозу поддались и те, кто в более поздние времена опровергал шекспировское авторство. Со временем же, когда появилась целая когорта ученых, делавших карьеру на шекспироведении, сомневаться в авторстве Шекспира стало невыгодно. Подсчитано, что вокруг него так или иначе кормится около 800 тысяч человек...
Второй жертвой тайны авторства стал близкий в последние годы жизни Грина его друг, “знаменитый любимец трагиков”, как он именуется в памфлете, первый в то время трагический поэт Англии, атеист и поклонник Макиавелли Кристофер Марло, главный соперник - хотя он этого и не знал - лорда Хансдона в поэзии и дружбе с Саутгемптоном. К дружбе с молодым, блестяще образованным красавцем графом, театралом, любителем поэзии и щедрым покровителем поэтов, стремились многие. Ему посвящали свои стихи Барнс, Нэш, Маркхем, Шекспир и Марло, а по числу дошедших до нас портретов (15 полотен) он безусловный “рекордсмен” среди современников.
Свою первую посвященную Саутгемптону поэму “Венера и Адонис” Хансдон опубликовал 18 апреля 1593 года, когда в их дружбе появилась трещина: молодой, красивый (как Хансдон сам признавал в сонетах), более талантливый поэт, Марло посвятил его Другу незаконченную поэму редкой красоты, названную им (явно в пику Шекспиру) “Геро и Леандр”. Отрывки из нее, окрашенные явной гомосексуальностью автора, заслужили столь горячие похвалы самовлюбленного графа, что они обескуражили лорда-камергера... И это после того, как он написал и поставил в 1594 году комедию “Бесплодные усилия любви”, высмеивающую тайную “Школу тьмы”, к которой принадлежал Марло!Практически исключается, что близкий друг Роберта Грина Марло не знал, в каком значении тот употребил в памфлете слово factotum. Равным образом можно считать маловероятным, чтобы он, поклонник Макиавелли, упустил возможность уронить своего соперника, Шекспира, в глазах молодого красавца и умницы, знатного покровителя поэтов Саутгемптона, лестной для него, сына сапожника, дружбы с которым он добивался с пылом почти не прикрытого мужеложства.
Иными словами, даже понимая, что друг умер не случайно, он доверительно, с глазу на глаз, сообщил графу о своих и Грина сомнениях в авторстве Шекспира. Худшего адресата для сообщения он выбрать не мог... Он не знал, что разговаривает с другом подлинного автора, который доверил графу смертельно опасную тайну... Свершилось непоправимое. Можно представить себе, что испытал Саутгемптон, услышав слова Марло. Как друг и человек чести, он не мог скрыть от лорда-камергера угрозы разглашения государственной тайны и не мог предотвратить этой угрозы, не разглашая ее Марло...
Хансдон же, получив от Саутгемптона опасную информацию, обязан был поставить об этом в известность ее официального гаранта Сесила, и тогда дни Марло были бы (как показала смерть Грина) сочтены, а граф оказался бы в невыносимой для него роли косвенно виновного в смерти своего молодого друга.
Выход был один: рассказать все лорду-камергеру, заручившись его обещанием, что с Марло не поступят так, как с Грином, а лишь строго предупредят. Хансдон, конечно, обещал другу просить об этом Сесила, который, разумеется, не отказал ближайшему родственнику королевы. И хотя в его силах было многое, он отвечал за сохранность государственной тайны не перед лордом-камергером, а перед его не любящей шутить сводной сестрой... Уже 12 мая последовали обыск и арест драматурга Томаса Кида, жившего два года назад вместе с Марло. Были обнаружены бумаги, содержащие “порочные и еретические вымыслы” и принадлежавшие, как утверждал Кид, Марло, не раз высказывавшему богохульные суждения. 20 мая последний был вызван в Тайный совет (одним из старейших и влиятельнейших членов которого был Хансдон), допрошен, строго предупрежден, но не арестован (Сесил сдержал свое слово). Его лишь обязали ежедневно отмечаться в канцелярии совета.
Однако через 10 дней Марло, оказавшийся почему-то недалеко от поместья своего покровителя и начальника Томаса Уолсингема в гостинице пригородного селения Дептфорд, был (якобы в ссоре из-за денежных расчетов) убит карточным шулером и агентом тайной полиции Инграмом Фризером в присутствии двух других тайных агентов, один из которых, Роберт Пули, явился в гостиницу прямо от Уолсингема.
Поскольку убийство произошло в пределах 12 миль от места пребывания королевы, им должен был заниматься королевский следователь, а присяжными вполне могли оказаться люди из соседнего поместья Уолсингема. Хотя убийцу задержали и посадили в тюрьму, он уже через месяц (редкий случай) был помилован королевой, поскольку действовал якобы в порядке самозащиты, а в свое время завербовавший убитого Томас Уолсингем (которого тот скомпрометировал и кому, видимо, было поручено устранить его), тут же снова взял Фризера к себе на службу и использовал в течение последующих 20 лет для выполнения особо деликатных (в уголовном смысле) поручений...
2 июня, т.е. через три дня после убийства, поступил донос Ричарда Бейнса, обвинявший Марло, математика Гарриота и сэра Уолтера Ралея (главы “Школы тьмы”, но в то время политического союзника Сесила) в безбожии. В копии доноса (срочно переправленной королеве!) было опущено имя Ралея, а датой поступления указано 27 мая, когда Марло был еще жив.
Этим королеве и Хансдону давалось понять, что тот был убран за безбожие, а не в связи с угрозой разглашения государственной тайны авторства. Сесил был, как всегда, на высоте... В “шекспировской” комедии “Как вам это понравится” шут говорит: “...Когда уму твоему не вторит резвое дитя - разумение, это убивает тебя сильнее, чем большой счет, поданный маленькой компании”. В прозрачном намеке на убийство Марло содержится и намек на его истинные мотивы (опрометчивые еретические высказывания).
Однако это объяснение вряд ли полностью убедило Саутгемптона, и уже следующий (за последним упоминанием о поэте-сопернике) 87-й сонет начинается словами: “Прощай! Ты слишком большая ценность, чтобы я мог ею владеть...” (что практически однозначно датирует сонет летом 1593 года). Хотя разрыв был временным и в 1594 году Шекспир (Хансдон) публикует вторую поэму с посвящением Саутгемптону, прежняя теплота их отношений (по крайней мере, со стороны графа) уже никогда не возвращалась. Между ними стояла тень Марло...
В 1595 году Саутгемптон серьезно увлекается Элизабет Вернон (позднее он женится на ней), кузиной своего друга, фаворита королевы графа Эссекса, с которым (видимо после этого) еще более сближается, так что в следующем году отправляется с ним в военно-морскую экспедицию в Кадис. Дальнейшее нам известно.
Третьей жертвой государственной тайны авторства произведений Шекспира, по-видимому, оказался (пусть читатель держится за кресло) сам Шекспир. По крайней мере, это представляется весьма вероятным. Начать с (необходимого для сохранения тайны) трезвенничества Шекспира, избегавшего, как упоминалось, в бытность в Лондоне приятельских попоек. Далее. Его биографы до сих пор ломают голову о причине неожиданного, в расцвете сил (ему было в 1612 году 48 лет) прекращения литературной и театральной деятельности и отъезда в родной Стратфорд. А разгадка состоит в том, что в 1612 году умер гарант государственной тайны авторства первый министр Якова I Роберт Сесил (граф Солсбери), фактический правитель Англии при обязанном ему престолом, поддающемся влиянию короле.
Шекспир вообразил, что действие государственной тайны кончилось со смертью ее гаранта и что он теперь волен располагать собою. Он не знал, что Яков весьма благоволил к Хансдону, который первым предложил ему (во время переговоров в декабре 1586 года) от имени Елизаветы английский престол после нее в обмен на отказ поддерживать Испанию и католиков Англии и Шотландии; что Яков помнил также, что именно сын Хансдона Роберт Кэри (позднее граф Манмаут) вопреки запрету Тайного совета покидать дворец после кончины Елизаветы тайком выбрался из него с помощью своего брата Джорджа (тогда лорда-камергера) и прискакал на взмыленном коне из Лондона в Эдинбург, чтобы первым известить о провозглашении его королем Англии. То, что Яков и особенно его супруга благосклонно относятся к Саутгемптону и труппе Бербеджа (теперь королевской), Шекспир, конечно, знал, а то, что король читает пьесы Хансдона наравне с Библией, мог знать.
Но знал ли он о предсмертной просьбе лорда-камергера сохранить государственную тайну авторства после его смерти? Знал ли он, что Яков из уважения к воле и памяти покойного продлил действие государственной тайны и после смерти Сесила, сделав ее гарантом нового начальника тайной полиции?.. То, что последний не препятствовал его отъезду в Стратфорд, не означает, что его потеряли из виду.
Соблюдая первые годы после возвращения в родной город должную осторожность, Шекспир уверился в своей безопасности, счел, что лондонская страница его биографии бесповоротно перевернута. Скопив благодаря лорду-камергеру значительные средства (он купил самый большой дом в Стратфорде и надвратный дом доминиканского монастыря Блэкфрайес в Лондоне, того самого монастыря, здания которого арендовал Хансдон), бывший актер и лжедраматург, а ныне имеющий (опять-таки благодаря лорду-камергеру, одному из трех сопредседателей Геральдической палаты) дворянский гербовый щит, видимо, решил хоть вторую половину жизни пожить в свое удовольствие, одним из которых была запретная для него в прошлом выпивка. Донесение об этом в Лондон не замедлило последовать. Живой псевдоним стал опасным для сохранения государственной тайны...
Предание гласит, что Шекспир умер после пирушки, в которой участвовал приехавший из Лондона придворный поэт и драматург Бен Джонсон (подозревавшийся современниками в сотрудничестве с тайной полицией). Читатель, конечно, сразу вспомнит “фатальную пирушку” Грина, когда узнает, что 52-летний Шекспир тоже был единственным, для здоровья которого попойка с Джонсоном оказалась вредной.
Похоже, преемник Сесила не обладал его неистощимой изобретательностью...
Ставший первым поэтом-лауреатом, Бен Джонсон, видимо, уступая пожеланию королевской четы, написал стихотворное предисловие к первому собранию сочинений Шекспира, изданному душеприказчицей Елизаветы графиней Пемброк в 1623-м, но первоначально планировавшемуся к выходу в 1622 году (столетие со дня рождения Хандсона). В предисловии, названном «Памяти автора, любимого мною Вильяма Шекспира», Джонсон в угоду королю явно кривит душой, когда (упрекая Шекспира в другом месте в неотделанности пьес) пишет о «великолепно отделанных строках» и, будучи его литературным противником в известной «войне театров», называет «душой века нашего» и далее: «Да будешь славен на все время!» (Двуличие - натура тайного агента.)
Интересно, что в том же 1623 году в нише церковной стены возле могилы был воздвигнут деревянный бюст Шекспира со стихотворной надписью, угрожающей проклятием тому, кто потревожит его кости... Однако когда в поисках рукописей могилу просветили рентгеном, она оказалась пустой: ни рукописей, ни гроба, ни костей... Разгадка здесь, по-видимому, одна: было совершено тайное перезахоронение, для того чтобы предотвратить перенос праха лжеавтора в английский пантеон - Вестминстерское аббатство, мысль поистине достойная дальновидного Сесила, не пожелавшего оказаться рядом с подставным лицом...
Угрожающая же эпитафия преследовала цель предотвратить обнаружение пустоты при попытке (известность Шекспира росла) переноса праха.Но самое интересное: в упомянутом стихотворном предисловии Джонсон бросает о Шекспире загадочную фразу: “Ты памятник (надгробный) без могилы”, с намеком то ли на бессмертие, то ли на лжеавторство. Однако наиболее вероятным представляется, что он знал о тайном перезахоронении (если не руководил им). Вряд ли начальник тайной полиции использовал одного агента для отравления Шекспира, другого для перезахоронения, третьего - для составления угрожающей стихотворной надписи. Скорее всего, это был один и тот же человек, и, по всей видимости, Бен Джонсон. Его похвалы человеческим качествам убитого - обычное заметание следов для отвода подозрений.
Однако, кроме покрова государственной тайны, есть еще одна причина того, что среди 57 кандидатов в авторы нет Хансдона. Это статья в “Словаре национальной биографии” (знаменитом D.N.B.), основном источнике биографических сведений. Ее автор, который скрылся за инициалами S.l.l., основываясь на свидетельствах современника сэра Роберта Нантона, но сделав из них некорректные выводы, создал ложный образ лорда-камергера, якобы малокультурного, грубого солдафона...
При сопоставлении подлинного текста из книги Нантона о Елизавете и ее фаворитах, впервые изданной в 1694 году, и заключений S.l.l. мы увидим, как не должен поступать историк.Например, Нантон пишет о лорде Хансдоне, что “его латынь и притворство были одинаково плохи”. Вывод S.l.l.: “Он был лишен большей части литературной культуры своего класса”. Правильный же вывод иной: это результат либерального домашнего образования. Нантон пишет о привычке Хансдона сквернословить и говорить непристойности (привычке, как мы видели, вместе с чувственностью унаследованной им от матери), а также о том, что, живя в тревожное время и будучи человеком прямодушным и верным, он любил военных, людей слова, мужества и чести. S.l.l.: “Простой и грубый в речи и поведении...” Правильный же вывод: любил солдат больше, чем лукавых придворных шаркунов.
Вот он, второй барьер, который не преодолели взыскующие подлинного автора... Если бы Сесил был жив, он, вне сомнения, приветствовал бы статью, столь способствующую сохранению государственной тайны...
Неоспоримое доказательство
Однако есть нечто сильнее тайной полиции. Это, как мы убедились за годы советской власти, анекдот. Записанный современником и дошедший до наших дней (приводится в книге Дороти и Чарльтона Огбернов), он называет Шекспира... кузеном королевы. У Елизаветы был только один двоюродный (фактически сводный) брат - Хансдон. Вот прямое указание на авторство лорда-камергера. Значит, были люди, которые не только сомневались в авторстве Шекспира, но и знали подлинного автора, и лишь страх сковывал уста, доверившие опасное знание анекдоту.
Это прямое указание в совокупности с вескими косвенными (многократными совпадениями необычных, характерных, иногда уникальных черт личности автора и Хансдона) образует неопровержимое доказательство.
Итак, “безлатынность” (недоученность, как тогда считалось) и бросающееся в глаза прямодушие, лучше сказать, беспощадная правдивость автора сонетов (одинаково редкие среди придворных); владение французским (на нем написана целая сцена в “Генрихе V”) при склонности автора пьес к непристойностям и преувеличениям, отмеченной Пушкиным и Львом Толстым; интерес к ботанике и медицине (сонет 99 и “Гамлет”, акт IV, сцена 5). Стыдящийся профессии (сонеты 72, 111), т.е. лицо высокопоставленное (“не беден, не урод, не презираем”, сонет 37), но “отрезан судьбой от титулов” (сонет 25); изгнанник (сонет 29), имевший достаточно досуга, чтобы написать 36 пьес, 2 поэмы и 154 сонета, и знающий толк не только в театре, но и в военном деле (судя по батальным сценам его хроник); “бастард Фортуны, лишенный отца” (сонет 124), несчастливец, проклинающий свою судьбу (сонеты 29, 37), отрезанный ею от славы, не получающий удовлетворения от того, что он больше всего ценит (сонеты 25, 29)...
Да ведь это, как уже догадался читатель, словесный портрет Хансдона! Уникальное сочетание признаков, совпадение которых равносильно прямому указанию на личность их носителя.
Уникально и совпадение признаков действующих лиц и деталей “четырехугольного” любовного романа Хансдона с Эмилией Бассано и автора сонетов со “смуглой леди”.
Никакая иная кандидатура, кроме хансдонской, не объясняет, почему автор сонетов, столь горячо любящий своего друга, не откликнулся ни единой строкой на его заключение (после провала заговора Эссекса в 1600 году) в Тауэр, на его мужественное принятие смертного приговора, позднее замененного пожизненным заключением. Ответ один: автора уже не было в живых (Хансдон умер, как мы знаем, в 1596 году). Напомним также, что наиболее обоснованная датировка сонетов 1592 -1595 годы.
Далее. Автор - старик (сонеты 22, 62, 63, 73, 138), но у него длительный любовный роман с молодой весьма смуглой женщиной, которая изменяет ему с его молодым другом, а потом (сонет 142) выходит замуж (не за друга), но связь с автором продолжается (сонеты 142, 152)... Львиная доля сонетов и обе поэмы, вышедшие в 1593-м и 1594 годах, посвящены молодому другу, Саутгемптону, причем сонет 26 мало отличается от посвящения графу поэмы “Лукреция”, а 87-й сонет почти наверняка (см. выше) датируется летом 1593 года.
Хансдону в это время шел 72-й год. Его роман с Эмилией Бассано по времени и деталям в точности повторяет роман автора сонетов: забеременев (не от престарелого лорда-камергера), Эмилия в 1593 году фиктивно выдается замуж, но связь с Хансдоном продолжается, а после его смерти Саутгемптон почему-то длительно покровительствует мужу Эмилии, пока не производит его, музыканта, в ротмистры... “Трудный” вопрос: кто был отцом сына Эмилии?
И, наконец, еще более редкая, чем любовная связь пожилого с молодой, дружба старика с юношей, причем сонет 20 начисто отметает гомосексуальный подтекст со стороны автора. Хотя высокая мужская дружба тогда была в моде, возрастная разница между ними столь велика, что они должны были на людях скрывать свои дружеские отношения, чтобы не бросить на них тень (сонет 36)...
Вероятность случайного многократного совпадения нетривиальных (иногда уникальных) особенностей личности и жизни автора и Хансдона (при упомянутом прямом указании на авторство последнего) столь ничтожна, что ее можно исключить и считать, что речь здесь идет об одном и том же лице.
Автор сонетов женат, называет свою связь со “смуглой леди” грехом.
А теперь перейдем к сопоставлению остальных черт личности и биографии Хансдона и автора, Эмилии и “смуглой леди”. Начнем с Эмилии Бассано (по записям астролога Формана, церковным книгам и завещанию Батиста Бассано, ее отца). Дочь итальянца, потомственного музыканта, она, вполне вероятно, была смуглой и, весьма вероятно, - музыкантшей. (По традиции, итальянские музыканты очень рано начинали учить своих детей музыке, передавая им свою профессию.) Оставшись в 18 лет без родителей и достаточных средств к существованию, дочь придворного музыканта, естественно, должна была обратиться по поводу работы к лорду-камергеру, по должности ведающему и придворными музыкантами. Она стала его содержанкой.
“Смуглая леди” великолепно играла на клавишном инструменте, по-видимому, спинете (сонет 128) и была подобрана автором из жалости (сонет 150).
Эмилия была не по положению высокомерной, требовательной, капризной, чувственной, видимо, не очень красивой (ее подозревали в умении колдовать и привораживать мужчин), коварной, вероломной и “вредной женщиной”, как называет ее Форман, которому она, вступив с ним в длительную связь, строила всяческие козни.
“Смуглая леди” - неоправданно надменна (сонеты 132, 141, 144), тиранична, жестока, капризна (131, 140), порочна (141, 142), лжива (137, 138), вероломна (133), чувственна (135 - 137), не очень красива (130, 131, 141), но умеет очаровывать мужчин (133, 134, 147, 148, 150).
Став любовницей престарелого лорда-камергера, Эмилия, по ее словам, имела много выкидышей, но на шестом году связи (Хансдону шел тогда 72-й год) по-настоящему забеременела - что, по-видимому, указывает на ее любовную измену - и была в 1593 году фиктивно выдана замуж.
В конце первой трети сонетов, посвященных “смуглой леди”, появляется упоминание о ее любовной измене с молодым другом автора (сонеты 133, 134), а позже - упоминание о ее супружеской (142) и даже двойной измене (152) мужу и другу с автором.
И, наконец, поразительный, обнаруженный профессором Роузом факт: вскоре после опубликования (в 1609 году) сонетов появляется (в 1611 году) сборник из нескольких поэм Эмилии Ланье (в девичестве Бассано), жены капитана (ротмистра) Альфонсо Ланье, сборник, в котором она предстает воплощением добродетели, полной противоположностью «смуглой леди сонетов»… Возникает вопрос: зачем этой порочной женщине, “блуднице” (по словам не понаслышке знавшего ее Формана) понадобилась личина добродетели? А для чего вообще нужна маска? Чтобы скрыть истинное лицо...
Эмилия, узнав себя в сонетах, испугалась, что ее могут опознать как “смуглую леди” и другие, и поспешила доложить всему миру, какая она невыносимо добропорядочная женщина.
К словесному портрету Хансдона следует добавить такие штрихи: благородный, верный, добрый, гордый, щедрый, мужественный, чувственный; постоянный участник рыцарских турниров, уважаемый солдатами, избегаемый придворными шаркунами; поклонник Италии, завзятый театрал, любитель музыки и литературы (ему посвящали свои произведения композиторы и писатели; в частности, роман Томаса Лоджа “Розалинда” лег в основу сюжета “шекспировской” комедии “Как вам это понравится”), магистр гуманитарных наук.
Автор пьес и сонетов непритворен в любви и правдив в стихах (сонет 21), постоянен в привязанностях, гиперболизирует любовь и дружбу, чувственен (сонеты 129, 136), иногда до непристойности (135, 151; нужно иметь в виду, что слово will означало в то время не только пожелание, но и вожделение); поклонник Италии (обе поэмы сильно итальянизированы, театр и сонеты - “выходцы” из Италии), любитель музыки (сонеты 8, 28), астрономии (14), верховой езды и физических упражнений.
Лорд-камергер женат, отец десятерых брачных детей и внебрачного, признанного им, сына (впоследствии епископа). Ко времени написания сонетов ему около 70 лет.
Заболев, отправился на воды в Бат (аристократический курорт) и, не получив облегчения, лечил себя сам, превратившись, по словам современника, в подобие аптекарской лавки.
Автор сонетов женат, называет свою связь со “смуглой леди” грехом (сонеты 141, 142, 152). Упорно повторяет, что он стар (22, 62, 63, 73, 138), причем приводимые им натуралистические детали (“потрепанный и исполосованный желтой старостью”, “чело покрыто морщинами, кровь иссушена” и т. п.) исключают фигуральный смысл утверждения. В последних сонетах (153, 154) говорится о поездке на воды и безрезультатности лечения...
А теперь пусть читатель судит сам, возможен ли такой “букет” случайных совпадений, когда, по мнению опытных разведчиков, больше двух совпадений - не совпадение? Если нет, то он должен согласиться, что “самый загадочный из великих” разгадан, а хансдонское авторство сонетов, пьес и поэм практически неопровержимо доказано, чем окончательно решена проблема, которую называют величайшим детективом мировой литературы.
Сохранение тайны авторства демонстрирует эффективность и высокий профессионализм вездесущей елизаветинской тайной полиции. Оно является своего рода памятником проницательности Роберта Сесила. Но чего он не мог предотвратить - это установку Шекспиру памятника (могилу в Стратфорде так и не посмели разрыть!) в Вестминстерском аббатстве. Слишком много чести для “оплачиваемого доверенного слуги”, и его кощунственное соприсутствие могилам Сесила и Хансдона должно быть устранено. Как хорошо сказал поэт (опубликовано в 1640 году): “Шекспир, тебе хвала - молчанье”...
И на какую иную похвалу может рассчитывать корыстный соучастник “самого большого и успешного”, по словам Джеймса, “обмана в истории человечества”?..
Редактор Клементина Игрекова