Запретная тема: честный разговор о подростковых самоубийствах
В сердце моём поселилась печаль умирающих листьев,
Хочется плакать мне, словно осеннее небо,
Кажется - всё, никогда не увижу я солнца,
Разве что отблески - в ярком сиянии снега…
Кажется мне, никогда уже небо не будет
Так по-весеннему непостижимо глубоким,
В сердце моём поселилась печаль умирающих листьев,
Тихо дождями скорбит уходящая осень…
Александра Прокофьева
Эта тема в обществе всегда табуировалась. Скорее родители, краснея, поговорят со своими взрослеющими детьми о предохранении от нежелательной беременности, чем произнесут вслух страшное слово на букву «с». Это слово - смерть. А точнее, самый неразгаданный и ужасающий ее вид - самоубийство. Суицид. Попытки обсудить эту проблему в СМИ часто приводят к массовой истерии и желанию мам и пап запереть ребенка в четырех стенах, защитив от самой… жизни. Но, тем не менее, говорить об этом надо. С детьми и самим собой. И чем честнее и раньше - тем лучше, чтобы потом не было слишком поздно.
Причину любого суицида надо искать в семье
Моя собеседница - Александра Прокофьева, заядлая автомобилистка и путешественница, обожает музыку и кошек. Сейчас ей 38 лет, она замужем и растит 13-летнюю дочку. Когда она сама была ребенком, а затем подростком, то неоднократно пыталась покончить с собой. Александра - не эксперт по теме в формальном смысле этого слова, т.к. не психолог, не социолог и не врач-психиатр, но лично знает, каково это - не хотеть жить. А главное, она нашла выход (по крайней мере, для себя) из этого состояния. Возможно, ее история поможет кому-то понять, почему дети уходят.
Говоря о своей дочери, Александра подчеркивает: «Моя обязанность - дать ей нормальную жизнь, не хуже, чем у других, и не требовать с нее возврата каких-то мифических долгов. Здесь превыше всего любовь. Хотя я не знаю, что это такое, - меня никто не любил. Приходится придумывать свою собственную версию любви». И подчеркивает: «Причину любого суицида надо искать в семье. Что бы ни случилось, если человеку есть, куда прийти, где его любят, не осудят, посочувствуют и помогут, причем искренне, а не для вида, то никакого суицида не будет».
Перед вами - ее монолог, отредактировать или как-то сократить который у меня просто не поднялась рука. Здесь важна каждая деталь, каждое событие, в итоге приведшее к тому, что девочка из внешне благополучной и «правильной» семьи несколько раз пробовала свести счеты с жизнью.
У меня никогда не было ничего своего
С самого раннего детства я знаю много различных вещей, зачастую непонятных для окружающих. Например, что означают выражения «отобрать всё», «у меня ничего нет» и «мне нечего терять». Услышав эти словосочетания, многие возразят: как это может быть, что у тебя отобрали все, и теперь ничего нет? Вот же ты стоишь перед нами, следовательно, у тебя есть твоя жизнь, мысли, чувства, тело, наконец - их-то не отобрали?
Я же слишком хорошо знала, как легко и просто отобрать всё это: и жизнь, и мысли, и чувства, и тело, совершенно безнаказанно. А в чём, собственно, состав преступления? Мне усердно втолковывали, что все это делается ради моего же блага, и если бы не делалось, то я бы непременно спилась, связалась с наркоманами и подохла бы где-нибудь под забором.
У меня не было никогда ничего своего - ни вещей, ни пространства, ни жилья, вообще ничего. По поводу дома мне много раз рассказывали историю, как несчастные родители работали на десяти работах и отказывали себе во всём, чтобы купить дом, сколько труда вложили в его ремонт. Историю эту я успела выучить наизусть, особенно концовку: «А ты здесь никто, ты ни копейки не заработала, хочешь здесь хозяйкой быть? Не выйдет!»
Невосполнимый долг, который я обязана вернуть
Вещи, купленные для меня, тоже были не мои. Я же ни копейки не заработала, чтобы их купить, у меня их могли отобрать в любой момент. Едой попрекали в том же ключе: «Ни копейки не заработала, а жрёшь!» Именно жрёшь, а не ешь, я цитирую.
Тема долгов вообще была популярна в нашей семье - мне постоянно расписывали, как много для меня делали, как всю жизнь посвятили мне - начиная от подробного описания родов, стирки пелёнок с обязательным кипячением и глажением, бессонными ночами и заканчивая каждой купленной для меня вещью.
Я удивлялась, как только мозг не взорвется от обилия информации?! Каждая вещь, начиная от погремушек и ползунков и кончая тетрадями для школы и института, - всё заносилось в этот невосполнимый долг, который я обязательно должна была вернуть. Потом, когда окончу институт и начну работать.
Нянчиться с тобой никто не будет!
Для меня даже выделили отдельную комнату - она была огромная, в ней стояла моя кровать, письменный стол и мой уголок - пространство площадью примерно в один метр квадратный, ограниченное спинкой кровати, стеной с окном и тумбочкой с телевизором.
Комната была проходная, в ней все смотрели телевизор, в ней был общий шкаф с одеждой, потом туда же переехал обеденный стол.
Телевизор смотрели до поздней ночи: «Хочешь спать, значит, заснёшь и при свете, и с телевизором. Хочешь есть - будешь есть, что дадут. Нянчиться с тобой никто не будет!»
По части конспирации я превзошла революционеров
Разумеется, все, что было в ящиках письменного стола, в «моём уголке» и в кровати, частенько досматривалось на предмет «соблюдения порядка». Всё найденное бесцеремонно вытрясалось на пол, просматривалось и читалось прямо при мне, язвительно комментировалось и высмеивалось.
Разумеется, всё это могли отобрать в любой момент, а также выбросить в мусор. Мне не было равных в способности прятать свои личные вещи, записи или дневники - по части конспирации я, наверное, превзошла всех революционеров, вместе взятых - я даже иногда сама не могла найти спрятанное.
Эта игра в угадайку была без правил
Я была причиной всех бед, случавшихся у нас - из-за меня состарилась мать, а потом тяжело заболел отец, из-за меня никто ничего не успевал, из-за меня все болели, наверное, даже Советский Союз развалился из-за меня.
«На тебя всю жизнь положили, а ты - сволочь неблагодарная!» - с этой фразы начиналось большинство наших разговоров.
Я должна была видеть, чувствовать и понимать без слов, что кому нужно подать или принести, что сделать по дому. Эта игра в угадайку была без правил - то, что сегодня было хорошо, завтра уже никуда не годилось.
Били всем, что попадалось под руку
Дома были постоянная ругань и побои - били всем, что попадалось под руку, за малейшую провинность: за двойки и тройки в школе, за то, что не успела или забыла сделать по дому, за то, что не так посмотрела. За враньё. Причем враньём объявлялась не только ложь, но и правда, если она не нравилась, и иногда приходилось признаваться в том, чего я не совершала, чтобы ругань и побои поскорее прекратились.
Я боялась идти домой - было неизвестно, что меня там ждёт. Домой я идти не хотела никогда, и старалась до последнего оттянуть тот момент, когда идти все-таки придётся.
Со мной не разговаривали неделями
Лет с девяти у меня было много обязанностей - принести воды, вымыть посуду и полы, обязанности все добавлялись и добавлялись, к шестнадцати годам на мне была вся домашняя работа полностью.
Контроль был абсолютный - куда пошла, когда, с кем, что было в школе, институте. Не дай бог было вернуться с учёбы на пять-десять минут позже - скандал на тему «где ты шлялась» обеспечен.
Со мной не разговаривали неделями - за то, что сказала не то, косо посмотрела.
Обращаться за помощью к родителям было бессмысленно
Я не могла найти помощи и поддержки нигде. Обращаться за помощью к родителям было абсолютно бессмысленно, и скорее усугубило бы проблему, чем решило. В лучшем случае я бы получила ответ, что в своих проблемах я виновата сама, в худшем - меня бы высмеяли или в очередной раз избили.
Учителям в школе, скорее всего, было все равно, да и вряд ли бы кто мне поверил…
Я боялась, что меня отправят в интернат
Впрочем, я и сама боялась обращаться за помощью к посторонним - боялась, что узнают дома и будет ещё хуже, или меня отправят в интернат, где вряд ли будет намного лучше, чем дома.
Я, начиная с детского сада, не могла вписаться ни в один коллектив, и к жестокости и безразличию взрослых добавилась бы еще и жестокость сверстников, от которых, в случае интерната, было бы не укрыться нигде.
Моя жизнь мне не принадлежала, и мне совершенно была не нужна такая жизнь, мне нечего было терять, у меня ничего не было.
Точка невозврата
Я до сих пор порой думаю о смерти не как о чём-то страшном и необратимом, а как об избавлении от страданий, как о пути к свободе, как об освобождении - от неоплатных долгов, от рабства, побоев, безысходности.
Думаю, это и есть та самая точка невозврата - когда смерть, вместо того, чтобы устрашать, становится желанной, так как жизнь невыносима.
Дойдя до этой черты, невольно начинаешь отыскивать в прочитанном, услышанном и увиденном некие подтверждения этой идеи. Мол, что смерть - это единственный путь к свободе, и тот мир, куда попадёшь, переступив черту, представляется невыразимо прекрасным и ярким, в отличие от того отвратительного грязно-серого мира, в котором приходится жить.
Суицидальные мысли со мной до сих пор, они периодически возникают после каких-то тяжёлых событий в жизни, иногда - без всякой связи с ними, и я не скажу, что эти мысли - однозначное зло. Иногда они меня успокаивают и ободряют - как последний патрон у разведчика, как выход из самой безвыходной ситуации.
Пыталась повеситься, но никто ничего не заметил
Моя первая попытка суицида произошла, когда мне было семь лет - я пошла в первый класс, и жизнь резко стала невыносимой. Несмотря на то, что я уже умела к тому времени читать и писать, оказалось, что все мои знания никуда не годятся.
Читала я быстро и правильно, но без выражения, а писала не так, как надо - дома меня научили писать по прописям образца 60-х годов, а в 1984 году требования оказались абсолютно другими. Причем учительница требовала писать так, как учила она, а дома настаивали на своём, с криками и побоями.
Со счетом тоже было плохо - я делала нелепые ошибки от страха. Я очень быстро стала троечницей и позором семьи, а впоследствии ещё и изгоем - меня не приняли одноклассники, так как я была дочерью учительницы.
К концу года ситуация накалилась - мне говорили, что я останусь на второй год, дома моя жизнь превратилась в настоящий ад, и произошло то, что произошло - я пыталась повеситься, привязав к трубе отопления школьный бант, но он оборвался, и никто ничего не заметил.
Я перепробовала много способов, но ничего не получалось
Попыток суицида у меня было немало - четыре или пять, я перепробовала много способов, но у меня ничего не получалось. Не пробовала только прыжок с крыши. В нашем районе не было высоток, были лишь пятиэтажки и два девятиэтажных дома - в одном выход на крышу был накрепко заперт, а с другой девятиэтажки уже прыгала девочка с нашей школы, но осталась жива и стала инвалидом.
Этого я и боялась - что ничего не получится и на этот раз, и я останусь навсегда абсолютно беспомощной. Никто ничего не замечал, или не хотел замечать - ни слёз, ни постоянной подавленности, несмотря на то, что содержимое ящиков моего стола периодически просматривалось и иногда обнаруживались записи суицидального характера, ничего не изменялось. Однажды мать нашла суицидальную записку и, картинно рыдая, уговаривала меня подумать о ней. Хороший совет.
Интернета не было, а суициды - были
Я рассказываю о событиях, происходивших в период с 1980 по 2000 год - никакого интернета в то время не было, и никто не предполагал даже, что когда-то он будет. Несмотря на это, суицидов было довольно много.
Попытка суицида была также у одного из моих одноклассников, та девочка из нашей школы, спрыгнувшая с девятиэтажки, мой лучший друг, в 1997 году бросившийся под электричку...
Во всех этих случаях общество обвиняло школу, учителей, друзей и знакомых, рок-музыку и самих самоубийц.
Искусственный образ благополучной семьи
Не хочу никого осудить или обидеть, но этим своим рассказом я хочу показать, что иногда происходит за закрытыми дверями и является тщательно оберегаемой семейной тайной, в то время как для окружающих искусно создается образ благополучной, образцовой и любящей семьи.
В конечном итоге, что бы ни происходило в школе, на работе или где-то ещё, человек всегда возвращается домой. И если и там он не находит сочувствия, понимания и помощи или знает, что не найдёт и будет только хуже - именно это и станет последней каплей.
Бесполезно запрещать книги, музыку, интернет или что-то ещё, надо искать, что сделало жизнь невыносимой, отчего сформировалось это особое мышление, при котором человек ищет во всем прочитанном и увиденном отголоски своих суицидальных мыслей как подтверждение тому, что жить - не стоит.
Доверять, не обманывать и любить
Что делать, чтобы это предотвратить? Я, на основании своего личного опыта, знаю только один способ - относиться к своим детям, как к друзьям, уважать ребёнка, как личность, убеждать в своей правоте словами, а не криком, побоями и запретами. Выполнять и их желания, а не только свои - пусть выбирают по своему вкусу одежду, увлечения, друзей и прочее. Относиться к детям, как к равным себе, ведь у них тоже есть права на личное время, пространство и переписку. Интересоваться их жизнью и увлечениями. Доверять и не обманывать. Любить.
Я когда-то давно пришла к выводу, что смысл жизни в любви. Ко всему: к людям, к родной земле, к противоречивому и местами жестокому миру. Любви вопреки всему. Может быть, именно это меня и спасло.
Вместо послесловия. Не только слушать, но и слышать
Мне сложно что-либо добавить к рассказу Александры, лишь хочется подчеркнуть еще раз, что попытаться убить себя может не только ребенок алкоголиков или наркоманов. Одетый, накормленный и имеющий свой угол школьник может быть совершенно несчастным - при всем видимом благополучии. В этом и заключается ужас ситуации: родители, считая себя образцовыми, рискуют не заметить первые звоночки - такие как подавленность, «внезапные» проблемы с успеваемостью, полное отсутствие друзей у подростка… Ведь куда проще апатию назвать обычной ленью, двойки объяснить все тем же валянием на диване, а нежелание общаться окрестить эгоизмом и капризами. Именно про такие внешне «хорошие» семьи соседи, случись ЧП, говорят: «Да не мог их ребенок покончить с собой! В семье был достаток, родители работали на двух работах, не пили, дорогие вещи покупали. И чего ему было надо? С жиру сбесился, не иначе!» А «сбесился» ребенок наверняка не с «жиру», а от недостатка взаимопонимания в семье.
Начиная с девяностых, стало модным слушать ребенка. Но слушать и слышать - это не одно и то же. Порой подросток словами говорит одно, а глазами и жестами - совершенно другое. Вот только считывать эти сигналы родителям стоит научиться гораздо раньше, желательно - когда ребенок только родился. Тут стоит вспомнить выражение про то, что воспитание должно начинаться, когда малыш лежит поперек лавки, а не вдоль ее.
Сегодня уже в садике ребенок знакомится с компьютером, планшетом, интернетом. И чтобы не обвинять постфактум соцсети, стоит уже с 5-7-летним «юзером» поговорить об основах онлайн-безопасности. Главное правило может быть очень простым: «Если тебе что-то непонятно, неприятно или страшно - тут же зови родителей, мы все объясним и поможем!»
После прочтения статьи «Новой Газеты» о «группах смерти» многие родители втайне от подростков проверили их аккаунты. Но сделали это так неаккуратно и неумело, что некоторых «хакеров» особо продвинутые дети разоблачили в тот же вечер и были шокированы слежкой. Как сказала одна девочка: «Как мне теперь доверять маме? Может быть, почитать и ее личную переписку, ведь если ей можно, то почему мне нельзя?» (кстати, подобное поведение родителей - это те самые двойные стандарты, которые провоцируют появление депрессивных состояний у подростка).
Куда лучше, думаю, будет сесть вместе со школьником за компьютер и попросить его добровольно показать вам свою страницу ВКонтакте, Фейсбуке, Твиттере, Инстаграме. У большинства подростков там нет ничего крамольного, и ради мира в семье и спокойствия родителей они покажут аккаунты. Но, конечно же, для этого ваши отношения должны быть действительно, а не только внешне, благополучными и доверительными. А построить их гораздо сложнее, чем в сердцах перерезать кабель интернет-провайдера…
Большакова Елена Андреевна, журналист, культуролог