еще литературоведческих изысканий дилетанта
Два уважаемых мною человека сказали, что Улицкая - прекрасный писатель и, памятуя старый анекдот, я решила, что надо пойти проспаться, то бишь все-таки прочитать.
Так получилось, что я начала сразу две книги - "Даниэль Штайн, переводчик" и "Казус Кукоцкого". Неожиданно оказалось полезно для восприятия. От “Казуса” прочитала страниц 300, от “Переводчика” - 50. Я, конечно, еще немного поупираюсь, для очистки совести, хотя все равно не бывает такого, чтобы автор 200 страниц написал так, а потом всю книгу - сяк. Тем более, что так, начинаются обе книги. Если не подозревать автора в коварном желании отсеять побольше нежелательных читателей, да и на основании немаленького читательского опыта, можно быть уверенным - дальше - и всю книгу - будет то же самое. Великие книги все говорят о себе в первых же строках, хорошие - на первых страницах.
Пожалуй, если искать сравнение для впечатления от этих книг, то это то же, что выслушивать рассказ о жизни незнакомого собеседника в долгой поездке. Вязкое монотонное повествование, без четкой внутренней структуры. Этот был такой, он сделал то-то, а тот был другой, а они встретили третьего, а еще у них была знакомая, они жили вместе, и они знали еще одну, и с ней случилось то-то... И так далее, и так далее. Да, собседник, пожалуй, умен, повествование в чем-то поучительно, и говорит не косноязычно, - но даже понимая, что слушая, извлекаешь какую-никакую пользу, все равно ищешь случая, чтобы деликатно улизнуть и почитать, что-ли, книжку.
Наверное, если бы это были мемуары, или книга была стилизована под мемуары, эффект был бы иной. Правда, «Переводчик» так и сделан - в виде набора личных документов и воспоминаний, хотя делу это не помогает. Три фрагмента, написанные как бы от лица трех людей, разного возраста, социального положения и пола, совершенно одинаковы, не имеют никаких стилистических различий.
На фоне этой монотонности, глаз периодически спотыкается о корявые, казенные обороты, причем иногда целые абзацы.
«Проницательный во многих отношениях Павел Алексеевич, при всей своей погруженности в профессиональное, врачебное дело, достаточно трезво оценивал и общечеловеческую жизнь, которая вокруг него проистекала. Он, разумеется, пользовался своими привилегиями профессора, директора большой клиники, но от него не укрывалась бедственная жизнь его медперсонала, нехватка еды даже в родильном отделении, холод, недостача дров, медикаментов, перевязочных материалов... “
Это еще не самое плохое. Или вот: «Обширная программа, которую предстояло разработать Павлу Алексеевичу, кроме чисто медицинских аспектов, включала и социальные.”
Так не пишут даже в приличной периодике, а это - художественная литература!
Наряду с попытками предлагать оригинальные и выразительные эпитеты, типа «бумажного голоса» эта казенщина выглядит особенно удручающе.
Об общей композиции по прочтении 200 страниц судить не могу, но «локально» структура повествования рыхлая и бессвязная. Речь периодически уходит в сторону, автор рассказывает о побочных персонажах, которые, как мне что-то подсказывает, дальше не встретятся. Старый врач, и первый муж Елены хоть как-то связаны с основным повествованием - они тоже что-то «видят», но все остальные эпизодические персонажи? Зачем уделять им столько времени?
Такое впечатление, что автор не чувствует собственного текста. За удачными, динамичными, затрагивающими какие-то струны фрагментами, вроде беседы в «высоком» кабинете с препаратом матки, или истории дворничихи, следуют длинные, лишенные эмоций «повествования», сюжет «проваливается», динамика вязнет в монотонном изложении «тот сделал то-то, а этот - это, а это сопровождалось такими-то событиями в государстве».
Возможно, ущербность повествования можно было бы простить ради какой-то особой мудрости, особых откровений. В конце концов, Лев Николаевич тоже не первый стилист. Но и мудрости никакой тоже нет. Обычный уровень интеллигента образца 80-х. Начитанный, образованный человек. Как многие мои друзья и знакомые. От многих из которых я слышала гораздо более умные и оригинальные суждения.
Какие-то рассуждения вообще отдают банальщиной, например, о том, что пьянство своего рода индульгенция. Уже столько об этом говорено, кажется, уже дурной тон повторять.
Кстати, о Льве Николаевиче. Вот например, самое начало «Войны и мира»:
«Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что-либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке.”
Это к вопросу о психологизме, который также приписывают Улицкой ее поклонники. Можно хоть десять страниц исписать прилагательными, характеризующими личность, сообщить, кто, что о чем думал и почему, когда достаточно просто вот такого абзаца, чтобы все о человеке стало понятно. Или, например, эпизод, когда Николай Ростов проигрывается в карты. Толстой не пишет ни слова непосредственно о его переживаниях, он подробно расписывает ход игры, почти как протокол, и только упоминает, как Николай смотрит на руки Долохова. Вот это психологизм, да...
Я понимаю, как это происходит. Человек берет книгу, натыкается на что-то, что оказывается так или иначе созвучно его мыслям, внутреннему миру, взглядам и начинает как бы дописывать ее. Сейчас иногда употребляют слово «вчитывать». Человек «вчитывает» в книгу себя, чем он богаче духовно, чем тоньше эмоционально, тем больше он может так «вчитать». Наверное, это правильно. Набоков говорил, что читатель - такой же автор книги, как и писатель. Но - может быть лучше все-таки работать с более качественным материалом? Таким, который позволит и больше отдавать, и больше получать?