Этика Макиавелли: очистка Цицерона от христианских мотивов
Этическая концепция Макиавелли в общем и целом цицероновская. Даже, так сказать, сверх-цицероновская.
У Марка Туллия есть определенные элементы, котрые позволили использовать его христианам (например Амвросию Медиоланскому, который попросту его копипастил). У Макиавелли эти элементы по большей части вычищены.
Подробности под катом:
Проблематика третьей книги "Об обязанностях" - конфликт пользы и honestum. (Польза тут, как и во второй книге, это польза индивидуальная) Собственно, конфликт того и другого невозможен, что и было показано во второй книге: наиболее прочно польза обеспечивается именно следованием добродетелям, которые составляют honestum. В свете этого Цицерон ставит проблему следующим образом: что заставляет людей видеть конфликт пользы и добродетели, если на самом деле его нет?
Решая эту проблему, Цицерон, в первую очередь, уточняет понятие honestum. Он разделяет honestum как совершенную добродетель, доступную только мудрецу, и «среднюю» добродетель, т.е. некую ее несовершенную, не полную реализацию, доступную, впрочем, и заурядному человеку, обладающему зачатками добра:
"(IV) Итак, обязанности эти, которые я рассматриваю в этих книгах, стоики называют нравственно-прекрасными, так сказать, второй степени, не только свойственными мудрым людям, но и общими всему человеческому роду. (16) Вот почему обязанности эти побуждают к доблести всех тех, кому свойственна эта естественная склонность.
(…)
(17) Поэтому то, что поистине прекрасно в нравственном отношении, божеский закон не велит сравнивать с противоположным полезному, а то, что мы обыкновенно называем нравственно-прекрасным, то, что соблюдают люди, желающие считаться честными мужами, никогда нельзя сравнивать с выгодами, и мы должны оберегать и сохранять это нравственно-прекрасное, соответствующее нашему пониманию, так как то, что, собственно, и называется нравственно-прекрасным и таковым действительно является, должны оберегать и сохранять мудрые; иначе ведь невозможно сохранить за собой успехи на пути к доблести, если мы добились их.
(…)
(19) … Итак, дабы мы - если когда-либо с тем, что мы считаем нравственно-прекрасным, по-видимому, вступит в борьбу то, что мы называем полезным, - могли разрешить вопрос, не совершая ошибки, надо установить, так сказать, формулу25; следуя ей при сравнении, мы никогда не погрешим при исполнении своего долга.
«Формула» здесь - юридический термин, который означает правило для решения судебных тяжб.
Предложенная Цицероном «формула» вызывает понятные ассоциации с кантовским категорическим императивом: поступок, в котором содержится (мнимая) коллизия пользы и добродетели следует оценивать с точки зрения возможности использовать его «как принцип всеобщего законодательства», например:
"(V, 21) … отнять что-нибудь у ближнего и, будучи человеком, увеличить свое достояние, нанеся ущерб другому человеку, более противно природе, чем смерть, бедность, боль, другие беды, которые могут поразить либо наше тело, либо наши внешние блага; ибо это прежде всего уничтожает совместную жизнь людей и человеческое общество. Ведь если все мы будем охвачены стремлением грабить ближнего ради своей выгоды и нарушать его интересы, то это неминуемо приведет к распаду того, что в высшей степени сообразно с природой, - человеческого общества.
(…)
(23) И не только природой, то есть правом народов30, но и законами народов, на каковых в отдельных гражданских общинах держится государственный строй, таким же образом установлено, что ради своей выгоды не дозволено причинять вред ближнему. Вот каково назначение, вот какова воля законов: узы между гражданами неприкосновенны; тем, кто разрывает их, законы грозят смертью, казнью, изгнанием, заточением в тюрьму, денежной пеней. И в гораздо большей мере нас к этому приводит сам разум природы, который есть закон божеский и человеческий"
После того, как эти слова произнесены, исчезают все ассоциации с Кантом. Безусловной ценностью для Цицерона оказывается человеческий род, а не индивид. В жертву благу рода человечества следует приносить тех индивидов, которые ему вредны.
"(29) Быть может, кто-нибудь спросит: "Значит, мудрый человек, если бы он умирал от голода, не отнял бы пищу у другого человека, не пригодного ни на что?" - Конечно, нет; ведь мне жизнь моя не полезнее, чем сознание того, что я не вправе посягнуть в своих интересах на кого бы то ни было34. - "Как? Если бы у Фаларида35, жестокого и свирепого тиранна, честный человек, чтобы самому не умереть от холода, мог отнять одежду, то разве он не сделал бы этого?" Разрешить подобные вопросы очень легко. (30) Ибо, если бы ты ради своей пользы отнял что-нибудь у человека во всех отношениях бесполезного, то ты поступил бы бесчеловечно и в нарушение закона природы; но если бы ты был таким человеком, что мог бы принести большую пользу государству и человеческому обществу в случае, если бы остался жив, то - если бы ты именно с этой целью что-нибудь отнял у ближнего - это не заслуживало бы порицания. Но если таких условий налицо нет, то каждый должен переносить свое несчастье, но не лишать ближнего его благ. Итак, нет ни болезни, ни бедности, ни подобных им зол, природе более противных, чем похищение, вернее, желание чужого имущества; но пренебрежение к общей пользе противно природе; ибо оно противозаконно. (31) Поэтому сам закон природы, охраняющий и оберегающий интересы людей, конечно, определит, что средства, необходимые для жизни, от человека праздного и бесполезного должны передаваться мудрому, честному и храброму мужу; ведь если он погибнет, то его смерть нанесет большой ущерб всеобщим интересам; но этот муж должен делать это так, чтобы сам он, будучи о себе высокого мнения и ценя себя, не видел в этом оснований для противозакония. Так, он всегда исполнит свой долг, заботясь о пользе людей и о том, о чем я часто упоминаю, - о человеческом обществе. (32) Ведь насчет Фаларида судить очень легко. Ибо с тираннами никакие узы нас не соединяют; вернее, тиранны нам глубоко чужды, и вовсе не противно природе ограбить, если сможешь, того, кого в нравственном отношении прекрасно убить36, и вся эта порода людей, несущая гибель и нечестивая, подлежит изгнанию из человеческого общества. И действительно, как мы отсекаем некоторые члены тела, если они и сами начали терять кровь и как бы дух, и наносят вред другим членам тела, так эту звериную дикость и свирепость в человеческом образе37 надо отделять от всеобщей, так сказать, человечности нашего тела. Подобного рода вопросами являются все те, в которых рассматривается должное поведение при разных обстоятельствах."
В процитированном выше фрагменте Цицерон проявляет странную непоследовательность: во имя рода человеческого можно и нужно ограбить и/или убить тирана, как вредное существо, ценность которого заведомо ниже ценности общего человеческого блага. Но ведь и ценность достойного человека ничтожно мала при ее сравнении с ценностью общего человеческого блага. Отчего бы ради этой ценности не ограбить и не убить Сократа, если это в каком-то отношении будет для блага человечества полезно?
Моральная калькуляция, предложенная Цицероном, проблематична, поскольку нет единицы счета. Манипуляции с печально известными списками в Тезериенштадте вполне можно трактовать как морально обоснованные, если исходить из того, что на смерть отправлялись, скажем, просто достойные люди вместо достойнейших.
Этой непоследовательности нет у Макиавелли, поскольку у него прямо говорится о примате ценности государства над ценностью индивида. Князек, убивший братьев и изнасиловавший сестру - обыкновенный мерзавец, но убийство и ограбление бОльших мерзавцев (папы и кардиналов), на которое он отчего-то не решился, пошло бы на пользу Италии и улучшило бы его моральный облик virtu.
У Марка Туллия есть определенные элементы, котрые позволили использовать его христианам (например Амвросию Медиоланскому, который попросту его копипастил). У Макиавелли эти элементы по большей части вычищены.
Подробности под катом:
Проблематика третьей книги "Об обязанностях" - конфликт пользы и honestum. (Польза тут, как и во второй книге, это польза индивидуальная) Собственно, конфликт того и другого невозможен, что и было показано во второй книге: наиболее прочно польза обеспечивается именно следованием добродетелям, которые составляют honestum. В свете этого Цицерон ставит проблему следующим образом: что заставляет людей видеть конфликт пользы и добродетели, если на самом деле его нет?
Решая эту проблему, Цицерон, в первую очередь, уточняет понятие honestum. Он разделяет honestum как совершенную добродетель, доступную только мудрецу, и «среднюю» добродетель, т.е. некую ее несовершенную, не полную реализацию, доступную, впрочем, и заурядному человеку, обладающему зачатками добра:
"(IV) Итак, обязанности эти, которые я рассматриваю в этих книгах, стоики называют нравственно-прекрасными, так сказать, второй степени, не только свойственными мудрым людям, но и общими всему человеческому роду. (16) Вот почему обязанности эти побуждают к доблести всех тех, кому свойственна эта естественная склонность.
(…)
(17) Поэтому то, что поистине прекрасно в нравственном отношении, божеский закон не велит сравнивать с противоположным полезному, а то, что мы обыкновенно называем нравственно-прекрасным, то, что соблюдают люди, желающие считаться честными мужами, никогда нельзя сравнивать с выгодами, и мы должны оберегать и сохранять это нравственно-прекрасное, соответствующее нашему пониманию, так как то, что, собственно, и называется нравственно-прекрасным и таковым действительно является, должны оберегать и сохранять мудрые; иначе ведь невозможно сохранить за собой успехи на пути к доблести, если мы добились их.
(…)
(19) … Итак, дабы мы - если когда-либо с тем, что мы считаем нравственно-прекрасным, по-видимому, вступит в борьбу то, что мы называем полезным, - могли разрешить вопрос, не совершая ошибки, надо установить, так сказать, формулу25; следуя ей при сравнении, мы никогда не погрешим при исполнении своего долга.
«Формула» здесь - юридический термин, который означает правило для решения судебных тяжб.
Предложенная Цицероном «формула» вызывает понятные ассоциации с кантовским категорическим императивом: поступок, в котором содержится (мнимая) коллизия пользы и добродетели следует оценивать с точки зрения возможности использовать его «как принцип всеобщего законодательства», например:
"(V, 21) … отнять что-нибудь у ближнего и, будучи человеком, увеличить свое достояние, нанеся ущерб другому человеку, более противно природе, чем смерть, бедность, боль, другие беды, которые могут поразить либо наше тело, либо наши внешние блага; ибо это прежде всего уничтожает совместную жизнь людей и человеческое общество. Ведь если все мы будем охвачены стремлением грабить ближнего ради своей выгоды и нарушать его интересы, то это неминуемо приведет к распаду того, что в высшей степени сообразно с природой, - человеческого общества.
(…)
(23) И не только природой, то есть правом народов30, но и законами народов, на каковых в отдельных гражданских общинах держится государственный строй, таким же образом установлено, что ради своей выгоды не дозволено причинять вред ближнему. Вот каково назначение, вот какова воля законов: узы между гражданами неприкосновенны; тем, кто разрывает их, законы грозят смертью, казнью, изгнанием, заточением в тюрьму, денежной пеней. И в гораздо большей мере нас к этому приводит сам разум природы, который есть закон божеский и человеческий"
После того, как эти слова произнесены, исчезают все ассоциации с Кантом. Безусловной ценностью для Цицерона оказывается человеческий род, а не индивид. В жертву благу рода человечества следует приносить тех индивидов, которые ему вредны.
"(29) Быть может, кто-нибудь спросит: "Значит, мудрый человек, если бы он умирал от голода, не отнял бы пищу у другого человека, не пригодного ни на что?" - Конечно, нет; ведь мне жизнь моя не полезнее, чем сознание того, что я не вправе посягнуть в своих интересах на кого бы то ни было34. - "Как? Если бы у Фаларида35, жестокого и свирепого тиранна, честный человек, чтобы самому не умереть от холода, мог отнять одежду, то разве он не сделал бы этого?" Разрешить подобные вопросы очень легко. (30) Ибо, если бы ты ради своей пользы отнял что-нибудь у человека во всех отношениях бесполезного, то ты поступил бы бесчеловечно и в нарушение закона природы; но если бы ты был таким человеком, что мог бы принести большую пользу государству и человеческому обществу в случае, если бы остался жив, то - если бы ты именно с этой целью что-нибудь отнял у ближнего - это не заслуживало бы порицания. Но если таких условий налицо нет, то каждый должен переносить свое несчастье, но не лишать ближнего его благ. Итак, нет ни болезни, ни бедности, ни подобных им зол, природе более противных, чем похищение, вернее, желание чужого имущества; но пренебрежение к общей пользе противно природе; ибо оно противозаконно. (31) Поэтому сам закон природы, охраняющий и оберегающий интересы людей, конечно, определит, что средства, необходимые для жизни, от человека праздного и бесполезного должны передаваться мудрому, честному и храброму мужу; ведь если он погибнет, то его смерть нанесет большой ущерб всеобщим интересам; но этот муж должен делать это так, чтобы сам он, будучи о себе высокого мнения и ценя себя, не видел в этом оснований для противозакония. Так, он всегда исполнит свой долг, заботясь о пользе людей и о том, о чем я часто упоминаю, - о человеческом обществе. (32) Ведь насчет Фаларида судить очень легко. Ибо с тираннами никакие узы нас не соединяют; вернее, тиранны нам глубоко чужды, и вовсе не противно природе ограбить, если сможешь, того, кого в нравственном отношении прекрасно убить36, и вся эта порода людей, несущая гибель и нечестивая, подлежит изгнанию из человеческого общества. И действительно, как мы отсекаем некоторые члены тела, если они и сами начали терять кровь и как бы дух, и наносят вред другим членам тела, так эту звериную дикость и свирепость в человеческом образе37 надо отделять от всеобщей, так сказать, человечности нашего тела. Подобного рода вопросами являются все те, в которых рассматривается должное поведение при разных обстоятельствах."
В процитированном выше фрагменте Цицерон проявляет странную непоследовательность: во имя рода человеческого можно и нужно ограбить и/или убить тирана, как вредное существо, ценность которого заведомо ниже ценности общего человеческого блага. Но ведь и ценность достойного человека ничтожно мала при ее сравнении с ценностью общего человеческого блага. Отчего бы ради этой ценности не ограбить и не убить Сократа, если это в каком-то отношении будет для блага человечества полезно?
Моральная калькуляция, предложенная Цицероном, проблематична, поскольку нет единицы счета. Манипуляции с печально известными списками в Тезериенштадте вполне можно трактовать как морально обоснованные, если исходить из того, что на смерть отправлялись, скажем, просто достойные люди вместо достойнейших.
Этой непоследовательности нет у Макиавелли, поскольку у него прямо говорится о примате ценности государства над ценностью индивида. Князек, убивший братьев и изнасиловавший сестру - обыкновенный мерзавец, но убийство и ограбление бОльших мерзавцев (папы и кардиналов), на которое он отчего-то не решился, пошло бы на пользу Италии и улучшило бы его моральный облик virtu.