В мае 45-го
Был строг приговор трибунала,
и вздрогнул эсэсовец тот.
Душонка его угадала
короткую фразу: "В расход!"...
Да, понял он, что это значит,
и нас ни о чем не просил,
и только на солнечный зайчик
тоскливо глазами косил;
на солнечный зайчик, который,
скакнув через яму в земле,
на лязгнувшем брызнул затворе
и затрепетал на стволе.
А май бушевал повсеместно!
И черное око ствола
казалось совсем неуместно,
и яма ненужной была.
Но синяя жилка дрожала
на лбу, что уж начал потеть...
Мне чья-то ручонка мешала,
мешала его пожалеть.
Она, та ладошка, синела,
из снега торча на юру,
и тонко и страшно звинела
на лютом декабрьском ветру.
Был этой ладошкой проколот
насквозь я на том рубеже,
и снежный немыслимый холод
в моей поселился душе...
Бои...Переправы...Границы...
И - залпы великого дня:
- По-бе-да!.. - Но этот убийца
стоял и глядел на меня.
Вокруг ликовала природа,
сирень запышнела уже...
Но снег сорок первого года
еще не растаял в душе.
И это она повелела,
сирени сплошной вопреки,
глядеть не сквозь прорезь прицела -
сквозь пальчики детской руки!
Владимир Карпеко