Модест Мусоргский. Опера «Саламбо»
Опера «Саламбо»
Click to viewПодлинным призванием Мусоргского оказалась вокальная музыка. Эта область с самого начала привлекала его больше всех, здесь он с первых шагов чувствовал себя наиболее свободно. Романсы он стал писать с тех самых пор, как вошел в семью музыкантов. Сначала это была лирика в духе известных произведений Глинки и Даргомыжского или распространенной в городском быту песни-романса. Правда, в песне «Где ты, звездочка» на слова поэта Грекова он попытался обратиться к крестьянской лирической мелодике, что было ново в то время, а в «музыкальном рассказе» «Листья шумели уныло» на слова Плещеева он впервые нащупал ту область скорбно-торжественных звучаний, к которой впоследствии обращался не раз для воплощения дум о судьбах родной страны.
Особенно усилились поиски своего, нового с 1863 года. Осенью Мусоргский поселился в «коммуне», а за несколько месяцев до этого в петербургском музыкальном мире произошло значительное событие: состоялась постановка оперы Серова «Юдифь». В балакиревском кружке к ней отнеслись резко отрицательно. Много недостатков находил в ней и Мусоргский. И тем не менее она его взволновала. Сам сюжет - библейское сказание о мужественной иудейке Юдифи, спасшей родной город от осаждавших его кровожадных ассирийцев, - не мог оставить равнодушным Мусоргского. В «Юдифи» решалась участь не отдельных лиц, а целого народа; здесь затрагивалась область высоких помыслов и героических деяний. Со времени «Ивана Сусанина» Глинки еще не было подобной оперы. Особенно сильное впечатление произвел на Мусоргского I акт «Юдифи» с его большой народно-хоровой сценой, изображающей жителей осажденного города. Не подобная ли идея - показать народ, эту великую коллективную личность, в минуту тяжких испытаний и предельного душевного напряжения - уже давно маячила перед внутренним взором самого Мусоргского? Сейчас в его голове роилась бездна мыслей. Ему казалось, что на месте Серова он бы непременно нашел иные, более сильные и правдивые средства для воплощения такого замысла... И вдруг его вновь, с неудержимой силой, потянуло к сочинению оперного произведения.
Со времен оставленного «Гана-Исландца» он уже предпринимал поиски оперного сюжета, но ни на одном не мог остановиться. На этот раз сюжет нашелся. Его подсказал роман французского писателя Гюстава Флобера «Саламбо», только что вышедший в русском переводе.
Саламбо на картине Гастона Бюсьера (1907 год)
Мусоргский был поражен дикой красотой открывшегося перед ним мира. Это была античность, но не та - идеализированная, приглаженная и скучная, о которой говорилось когда-то в школе на уроках истории. Здесь кипели страсти, сверкали краски, в один трагический клубок сплетались судьбы людей и судьбы народов. Перед читателем вставал образ древнего Карфагена - могучей средиземноморской державы, соперницы Рима - во всей его ослепительной роскоши, с его блистательными военными победами, буйными ночными пирами и таинственным культом богини Таниты. И тут же - пестрая, многоязычная смесь племен и народов, рабов и наемников, на которых держалась военная мощь Карфагена, но которые в один прекрасный день взбунтовались против него, открыв тем самым полосу страшных бедствий и кровопролитий. Особенно яркой была сюжетная линия любви восставшего раба, ливийца Мато, к Саламбо - дочери карфагенского полководца.
Лихорадочной рукой, потрясенный и взволнованный, набрасывал Мусоргский текст либретто. Здесь было где разгуляться его музыкальной фантазии. Хор жриц в храме Таниты, пиршество разноплеменных воинов - тут как нельзя более подходил экзотический колорит музыки. Можно было оттолкнуться от восточных образов «Руслана и Людмилы» и «Юдифи», от народных музыкальных тем, недавно привезенных Балакиревым из поездки по Кавказу. «Саламбо» давала возможность продолжить традиции «Ивана Сусанина» Глинки, первой русской исторической оперы. Но больше всего увлекала Мусоргского задача создать сцены, насыщенные глубоким драматизмом. Гибельная страсть восставшего раба, ливийца Мато, к прекрасной Саламбо, дочери карфагенского полководца; ярость разорвавших свои цепи рабов; бедствия, обрушившиеся на карфагенский народ. Сколько острых положений, сколько поводов для создания тревожной, бурной, трагической, возвышенной, проникновенной музыки! Одна за другой рождались в голове композитора прекрасные, выразительные музыкальные темы, особенно - для массовых эпизодов. В лучших из них уже ясно вырисовывался особый, своеобразный музыкальный язык Мусоргского.
Вот большая хоровая сцена. Страшной лавиной движутся на Карфаген орды повстанцев. Жители города собрались у храма Молоха молить бога о защите, думая снискать его милость жертвоприношениями. Жрецы накаливают докрасна медную статую Молоха, чтобы бросить в его огненное чрево предназначенных в жертву младенцев. Горестно и торжественно звучат хоры мужской, женский и детский, то сменяя друг друга, то сливаясь воедино. Разражается страшная гроза. Смятение народа достигает своего предела. Слышатся громовые раскаты, завывания ветра, звуки зловещего набата.
Форма сцены в целом получилась довольно рыхлой, в ней немало длиннот. Но она полна замечательных находок. Общий колорит ее скорбно-торжественный, возвышенный. Музыка позволяет ощутить величие и значительность совершающегося, в ней слышна неумолимая поступь истории.
Но вот что удивительно: характер этой музыки чисто русский!
Долгое время Мусоргский сам не замечал этого. Ему, например, казалось, что красочно и необычно звучащие гармонические последовательности отвечают экзотическому характеру сюжета. На самом же деле новый гармонический язык рождался на основе свободного творческого осмысления особенностей исконнорусской народной мелодики. Когда композитор осознал это и увидел, что созданные им образы очень далеки от подлинного, исторического Карфагена, он совсем охладел к своей работе. «Саламбо» осталась незавершенным произведением. Один знакомый спросил, отчего заброшена опера, для которой написано столько великолепных кусков; Мусоргский отвечал: «Хорош бы Карфаген вышел!».
Альфонс Муха. «Саламбо»
Все это произошло через три года после начала работы. А еще по истечении первого года композитор задумал переименовать свою оперу из «Саламбо» в «Ливийца». Дело в том, что, по мере того, как продвигалась работа, либретто все больше отклонялось от своего литературного прообраза. Благодаря этому главным действующим лицом становилась уже не Саламбо, а предводитель ливийцев Мато. Выдвигая эту фигуру на первый план, Мусоргский к тому же отступал от романа и в характеристике Мато. Он разработал сцену в темнице, где закованный в цепи Мато узнает свой смертный приговор и мысленно прощается с жизнью. В основу последнего монолога своего героя Мусоргский даже положил стихотворение «Песнь пленного ирокезца» Полежаева.
Сцена в темнице была первым опытом Мусоргского в области обрисовки сложных психологических состояний человека в драматические минуты жизни. На этот раз композитору еще не удалось создать цельный и правдивый характер; музыка получилась несколько сумбурной. Но замысел сцены очень показателен для Мусоргского, создавшего впоследствии полный напряженного драматизма образ Бориса Годунова.
Последним и одним из самых ярких отрывков, сочиненных для «Саламбо», был мужской хор «Боевая песнь ливийцев».
«Саламбо» оставила глубокий след в творчестве композитора. Прекратив работу, он продолжал бережно хранить написанное. Лучшие из музыкальных тем и отрывков нашли впоследствии иное применение: в доработанном виде они вошли в оперу «Борис Годунов», где оказался уместным их русский характер. В целом же в работе над «Саламбо» заметно выросло и окрепло мастерство Мусоргского, особенно в области массовых сцен.
mussorgsky
Фрагменты из оперы «Саламбо»
Olga Borodina: Salammbô
Modest Musorgsky-Salammbo Chorus Of Priestesses
SALAMMBO, Musorgskij, Ludmilla Shemchuk