Новости наук
Оригинал взят у sozecatel_51 в Новости наук
Вышел в свет журнал "Вопросы филологии" № 2 (54) 2016 со статьей моего приятеля Прохвессора "О чем поет Юродивый" (Смысл и значение образа Юродивого в трагедии А.С.Пушкина "Борис Годунов").
Небольшая статья. Букафф - мало.
О чем поет Юродивый
(Смысл и значение образа Юродивого в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов»)
Борис Куркин
«Тема юродивого» в отечественном литературоведении, на первый взгляд, давно исчерпана. «Юродивый - “глас народа”». Сказать “глас Божий” мешал отечественным теоретикам официальный атеизм советского государства. Нелишне будет вспомнить, чтó писали советские филологи о Юродивом и как оценивали они его место и роль в пушкинской трагедии.
Начнем со старосоветских времен. «Прямым выразителем “народного мнения” является юродивый (сц. XVII), - писал в 1931 году Д.Д. Благой. - Пушкин заставляет своего юродивого бесстрашно бросать в лицо царя убийственную истину». [1, 69-70 ].
В 1937 г. Б.П. Городецкий выскажется еще лапидарнее: «Появление в трагедии Пушкина юродивого объясняется тем, что его Пушкин нашел у Карамзина». [2, 15].
В конце 40-х аналогичную мысль выразил Г. Гуковский, писавший, что Юродивый у Пушкина - «представитель народа, демократической массы... Устами юродивого нападает на царя, проклинает его сам народ» [3, 33].
Против истолкования роли Юродивого как выразителя «мнения народного» выступил в 1977 году критик Ст. Рассадин, давший свою, «революционную», по-своему, интерпретацию образа Николки. «Юpодивый - не голос, не “pупоp” наpода (и тем более автоpа) <...> Он не символ, не функция, не аллегоpия, он настоящий юpодивый, дуpачок Hиколка, дикий и нелепый <...> В темной голове дуpачка - туман, обpывки того, что помнит наpод, но никакой системы» [4, 55].
Получалось, что Пушкин вывел в пьесе умственно отсталого «бомжа» Николку, лишь для того, чтобы грядущие литературоведы могли дополнить его портретом галерею «лишних людей» русской литературы.
«Народного трибуна и обличителя царя» видел в Юродивом известный пушкинист С. Бонди, написавший в начале 60-х годов свой комментарий к «Борису Годунову», помещенный в 10-томном собрании сочинений А.С. Пушкина [5, 568].
«В наивности Юродивого, - писала в начале 70-х годов Н.Ф. Филиппова, - отражается совесть народа и, может быть, в чем-то и мудрость народа. Выражено это в форме религиозных представлений. Объективно же за этим стоит нравственный критерий, представление о добре и зле, определяемое отношением человека к другим людям» [6, 63-64].
А вот академический комментарий профессора Л. Лотман 1996 года: «”Николка Железный колпак” в “Борисе Годунове” - лицо, вымышленное поэтом. В нем “совмещены” черты нескольких исторически описанных юродивых и представлена типичная для юродивых форма поведения… Песня юродивого является авторской стилизацией народных духовных стихов - импровизаций, получивших впоследствии широкое распространение в разного рода сектах. Вместе с тем она близка к народным детским игровым песням, что стилистически оправдано поведением юродивых, носившим игровой и демонстративный характер» [7, 331 - 332]. В сносках проф. Лотман адресует читателя к работам А.М. Панченко и Н.В. Понырко.
Неоднократно высказывалось и мнение о том, что Юродивый Николка - это проекция автора трагедии, одна из масок самого Пушкина.
С недавних пор образу Юродивого стали придавать куда большее значение, заговорили о его «центральной роли в идеологической структуре “Бориса Годунова”». Примером тому стала работа канадского исследователя Д. Клэйтона, вышедшая в 2007 г. [8].
Юродивый Николка, по Клэйтону, - это «пародийная инверсия самого царя» [8, 242]. Путь Юродивого - «это путь, самого Пушкина», и «путь этот заключается в том, чтобы говорить Царям правду, но в аллегорической форме», а «железная шапка Юродивого - не что иное, как пародия на золотую “шапку Мономаха”» [8, 119]. Оставим последнее замечание в стороне: пародию на «шапку Мономаха» можно при желании углядеть при желании во все времена в любом головном уборе.
Автор подчеркивает, что «в соответствии с метапоэтической функцией “Бориса Годунова” три персонажа трагедии - Пимен, Григорий и юродивый - включены в парадигматические отношения. Каждый из них в своем роде творческая личность» [8, 118].
Простим иностранцу квалификацию Юродивого и Пимена в качестве «творческих личностей». Отметим лишь, что задачей их как людей православных было не художество, а стремление быть прозрачным для воли Божией. Не дает никаких оснований для квалификации его как «творческой личности» и самозванец, если разумеется, не понимать под «творчеством» впадение в ересь, служение лукавому и лицедейство и прямой обман.
Что ж, поговорим об Юродивом и начнем с его песенки. Автору неизвестны исследования, в которых бы раскрывался бы ее смысл, зато все помнят ее с детства:
- Месяц светит,
Котенок плачет,
Юродивый, вставай,
Богу помолися!
Следует отметить, что в первом издании трагедии 1831 г. стояло «Месяц едет». То же сохранялось и в первом посмертном издании «Бориса» 1838 года. В рукописной правке поэта, воспроизводившейся в ряде посмертных изданий «Бориса Годунова», стояло «Месяц светит».
Казалось бы, чисто иллюстративная сцена и печальная песенка для взрослых. Однако есть одна тонкость. Существуют сказки о мертвеце, в которых говорится или поется нечто иное, а именно:
Месяц светит.
Мертвец едет
В суворинском издании сочинений А.С. Пушкина 1905 года говорится: «Мы внесли позднейшую поправку рукописи в его песню: «Месяц светит», вместо неуклюжего: “Месяц едет”, тем более, что Пушкин, конечно, знал народное присловье: “Месяц светит, мертвец едет”» [9, 411].
Действительно, первоначально у Пушкина стояло в рукописи «месяц светит», но в самый последний момент оно было заменено на «неуклюжее», по мнению комментатора, «месяц едет».
Сюжет «Месяц светит, мертвец едет» присутствует в русских сказках Забайкалья, Вологодских сказках, быличках, бывальщинах и т.д. Этот сюжет был хорошо известен Пушкину. Его упоминал или пересказывал в своих произведениях П. Катенин (баллада «Ольга» (Из Бюргера) (1816, 1831):
Месяц светит, ехать споро;
Я как мертвый еду скоро.
Поминает известное присловие в своем романе «Обойденные» и Н. Лесков. «Месяц светит, мертвец едет, не боишься ли ты меня, добрый молодец?» - спрашивает героиня этого произведения Дора.
Месяц как персонаж тоже любопытен: очень часто он является совсем недобрым героем. Предположим, что и в песенке Юродивого месяц тоже появляется не случайно. Пушкин придавал ему особое значение, что видно из его статьи о Катенине «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина» [22, 90].
Напомним, что в ней он давал высокую оценку катенинскому переводу из Г.А. Бюргера («Ленора», превратившемуся в самостоятельное произведение «Ольга») и балладе «Убийца», (в основу которой легла вольная переработка баллады Р. Саути «Суд Божий над епископом»).
В последней месяц выступает в качестве свидетеля и фактически судьи злодея, а жертва напоминает своему губителю:
«Есть там свидетель, он увидит,
Когда здесь нет людей».
И свидетель этот - месяц.
Финал же баллады таков: убийцу настигает расплата.
Заметку «В зрелой словесности приходит время…» [23, 291]. Пушкин написал в 1828 году - еще до выхода «Бориса Годунова», а статью «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина» - в 1833 году. В промежутке - в конце1829 г. - он напишет своих «Бесов», где будут фигурировать и «сволочь» («тени», бесы), и месяц.
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре... [20, 298].
А в незавершенной поэме «Езерский» появится впоследствии такая строфа: «Как месяц любит ночи мглу» [21, 413]. Разумеется, ее можно рассматривать и в качестве чисто поэтического образа.
Итак, мгла, мутная игра месяца...
Можно предположить, что песенка юродивого Николки должна была бы звучать так:
Месяц светит.
Мертвец едет.
Котенок плачет,
Юродивый, вставай,
Богу помолися!
По чью душу едет мертвец в сказках сказаниях и балладах? Он едет погубить душу того, кто его призывает, поддавшись искушению и соблазну, впадшего в прелесть. Таковы Ленора в балладе Г. А. Бюргера «Леонора», Ольга в балладе П. Катенина, невеста в сказках и сказаниях, к которой является и которую уносит с собой жених, оказывающийся вдруг мертвецом.
Для чего потребовалось Пушкину усечение известного присловья?
Можно предположить, что создатель «Бориса Годунова» сознательно рассчитывал на то, что глаз читателя или ухо слушателя будут «спотыкаться», не обнаружив привычного словосочетания, что заставит их задуматься над смыслом «опущения» слова «мертвец».
Кстати, ощущение недосказанности возникает в обоих вариантах: и тогда, когда месяц «едет», и тогда, когда он «светит».
Вспомним и момент появления в трагедии Юродивого. Является он тогда, когда власть начинает всерьез воспринимать угрозу себе со стороны Самозванца и провозглашает ему анафему. Меры же «силового» характера не дают чаемого результата при всей видимости успеха: побиваемый раз за разом Самозванец вновь и вновь оказывается неким чудесным образом на коне и угрожает власти Годунова самым решительным образом.
Предположим, что «едущим мертвецом», которого подразумевает в своей песенке Юродивый, является Самозванец - «бесовский сын», «еретик», по выражению Патриарха, «приемный сын привидения» («тень Грозного меня усыновила») - персонифицированная Смерть.
И тогда получается вот что:
Месяц светит.
Мертвец-Самозванец едет.
Котенок плачет (животные, как известно, остро чуют приближение человеческой смерти и всякую нечисть).
Юродивый, вставай,
Богу помолися!
Приходит на ум и русская поговорка, записанная В.И. Далем: «На месяце видно, как Каин Авеля убил» [8, 374].
Мертвец несет с собой погибель: он сам есть сын погибели. «Живой труп». Как отвратить ее, когда весь народ охвачен наваждением и прелестью? «Юродивый, вставай, Богу помолися!» НЕКОМУ больше! Все охвачены безумием…
«Страшно, страшно поневоле…»
«Господи помилуй!»
В кажущейся «детской», а то и «бессмысленной» песенке Юродивого - ключ к пониманию трагедии. В ней, как в зародыше заключено все: в лице самозванца грядет на Русь смерть - «лишь глаза во мгле горят».
И некому понять это и помолиться в надежде отвести беду, кроме прозорливого Юродивого. Он единственный среди одержимых, кто не подвержен бесовским чарам, кто видит, «прозревает» все происходящее окрест. Он - живой символ Святой Руси, а никакой не «глас народный», ибо народ введен в заблуждение, впал в прелесть.
Не «мнение народное» выражает Николка, не мнение «демократической массы». Вернее, мнения Юродивого и народа совпадают лишь в части отношения к Годунову, а в главном - расходятся.
Народ хочет видеть и встретить царя Дмитрия Ивановича, а Юродивый прямо говорит, что этот якобы «чудом спасшийся царевич» - самозванец и символ смерти, предвестник грядущих бедствий.
Народ же, собравшийся на площади перед собором в Москве, убежден, что царевич жив:
Первый
Что? уж проклинали того?
Другой
Я стоял на паперти и слышал, как диакон завопил: Гришка Отрепьев - анафема!
Первый
Пускай себе проклинают; царевичу дела нет до Отрепьева.
Другой
А царевичу поют теперь вечную память.
Первый
Вечную память живому! Вот ужо им будет, безбожникам [18, 276].
Власть поет самозванцу анафему, однако ее действия не выправляют ситуацию, а, напротив, усугубляют положение, обращают народ против власти. Это тот самый часто возникающий в истории момент, когда грамотные действия властителей оказываются бесполезными или даже вредными, что говорит о необратимости развивающегося процесса.
Итак, по «мнению народному», царевич жив, а Юродивый прямо говорит Борису: «...ты зарезал маленького царевича» [18, 278].
Зарезал.
И если царевич мертв, то на Москву, следственно, идет самозванец.
Так песенка Николки наполняется глубоким смыслом-предостережением, внимать которому, увы, некому. Юродивый - провидец. Народ же введен во искушение, в состояние прелести. И обмануть его нетрудно: он сам обманываться рад.
Но на этом пророчество или предсказание юродивого не заканчивается. На просьбу Бориса помолиться за него Николка отвечает: «Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода - Богородица не велит» [18, 279].
При всей своей кажущейся простоте ответ Николки несет в себе очень важные смыслы. Начнем с того, что упоминание имени Ирода напрямую ассоциируется с избиением 14 тысяч младенцев - первых мучеников за Христа. Церковь отмечает их день 29 декабря по ст. стилю. Все они прославлены, т.е. причислены к лику святых. В контексте трагедии упоминание имени царя Ирода прямо относит к памяти первых христианских мучеников и прославленному уже на небесах убиенному царевичу.
Упоминание Иродова имени - это еще и напоминание о его ужасном земном конце: сей царь иудейский был заживо изъеден червями.
И еще: за царя Ирода даже помолиться нельзя: «Богородица не велит». Первоначально в пушкинской рукописи значилось: «Христос не велит» [27, 109]. Однако в окончательном варианте стоит «Богородица не велит». Думается, смысл такой замены был в том, чтобы показать совершенно безнадежное положение Бориса. Богородица - «Заступница усердная» за нас, грешных, перед Господом. И если уж Богоматерь не велит за кого-то молиться - значит, это совсем ужасный и не заслуживающий снисхождения грешник.
Следует отметить, что в то же самое время, когда решался вопрос о возможности публикации «Бориса Годунова», Пушкиным было написано знаменитое стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный», в котором звучала тема заступничества Божией Матери.
Но Пречистая сердечно
Заступилась за него
И впустила в Царство Вечно
Паладина своего [19, 249].
Как о «теплой Заступнице мира холодного» писал о Божией Матери в своей «Молитве» и М.Ю. Лермонтов [11, 313].
Подведем итоги. В четырех строчках песенки и двух репликах Юродивого заключено все содержание пушкинской трагедии: цареубийство, ужасный конец цареубийцы, явление самозванца и грядущие беды Руси.
Как отмечает наш выдающийся пушкинист В.С. Непомнящий, Юродивый - «третье из лиц, представляющих в трагедии Высшую правду» [15, 205].
Народ же живо откликается на призыв стоящего на амвоне мужика-«агитатора» «вязать, топить «Борисова щенка». Согласно пушкинской ремарке, он «несется толпою» с криками: «Вязать! Топить! Да здравствует Димитрий! Да гибнет род Бориса Годунова!» Вслед за проклинаемым им Борисом народ сам становится символическим цареубийцей и тут же осознает весь ужас содеянного. Впереди новый, еще более ужасный виток Смуты.
Тема «народ и цареубийство» не пользовалась популярностью в ряду отечественных литературоведов и критиков - от безвестного автора рецензии в журнале С.Е. Раича «Галатея» за 1839 г. (часть IV, 27) [27, 113] и «неистового Виссариона» до академика М.П. Алексеева, глухо намекнувшего (со ссылкой на Белинского), на «существование проблемы» [1, 209 - 215]. Вскользь упоминает о ней Л. Лотман: «Завершающие сцену призывы к бунту - мужика с амвона и толпы, таким образом, отражают воздействие предательства высших сановников на возбужденные умы народа, охваченного фантастической верой в доброго царя-избавителя» [13, 345], а последние реплики, призывающие к расправе над царем Феодором [19, 297], «демонстрируют настроения, сформировавшиеся в народной толпе под влиянием подстрекательской пропаганды агентов Самозванца, - готовность расправиться с Годуновыми» [13, 346].
Совсем в ином свете видит суть «Бориса Годунова» М.Г. Альтшуллер, полагающий, что с историософской точки зрения, это одно из самых пессимистических произведений Пушкина, в основе которого постоянное противопоставление власти и народа. «Проблема заключалась в отношении народа к царю. Здесь, с точки зрения Пушкина, и крылась трагедия. Борис был добрый, умный и хороший царь. Однако народ не приемлет никакой власти. Он склонен к разрушению, бунту, анархии <...>. Таким было «смутное время», приближение которого все время ощущается в трагедии (читатель очень хорошо знает, что последует за воцарением Самозванца). Эти моменты истории угрожают полной гибелью всему народу, который, восставая против власти, бессознательно к этой гибели стремится...
Свергая одного царя, народ тут же готов вступить в конфликт со следующим. Поэтому в сущности неважно, завершает ли трагедию авторская ремарка:
Народ безмолвствует или (как было в беловой рукописи) крик народа:
Да здравствует царь Димитрий Иванович!» [2, 295].
Обе концовки, как полагает Альтшуллер, в сущности одинаковы: обе предрекают новый бунт, новую анархию и всеобщую гибель. «Получается дурная бесконечность: воцарение при одобрении народа - восстание - гибель царя - новое воцарение - одобрение народа - гибель… Из этой бесконечности нет и не может быть выхода» [2, 295].
Разумеется, при таком взгляде на мир «доброму, умному и хорошему» цареубийце Годунову можно только посочувствовать: ему достался «некачественный», скверный народ-анархист, бессознательно стремящийся к собственной погибели. И если американец Альтшуллер писал о теме танатоса в «Борисе Годунове», то канадец Д. Клэйтон - об эросе[1].
Остается, однако, непонятным, каким образом был осуществлен русским народом на практике выход из этой обрисованной заокеанским литературоведом «дурной бесконечности». Иначе не было бы Пушкина, не было бы и России.
Смеем утверждать, что без прозорливого Юродивого не состоялась бы сама пушкинская трагедия, в которой Николка становится неким духовным стержнем Руси, благодаря которому она осталась жива, и возникла надежда на спасение, свидетельством чему становится финальное безмолвие народа.
Что касается «пессимизма» пушкинской трагедии, то подобная постановка вопроса едва ли правомерна. Пушкин детально проанализировал для нас все внутренние мотивы, приведшие народ к мятежу и братоубийственной войне и показал, что в критические моменты истории народ по сути оказывается перед одним и тем же выбором: жить по заповедям или прельститься мятежным словом.
Пушкин оказался не только великим поэтом, но и великим и честнейшим историком, рассказавшим нам о главной угрозе Отечеству и помогающим нам всей силой своего пророческого таланта осознать главные ценности, на которых Россия сложилась как государство и без которых для нее нет будущего. И одним из выразителей и символов этой идеи становится в трагедии образ блаженного Николки.
Литература
1. Алексеев М. П. Ремарка Пушкина «Народ безмолвствует» // Алексеев М. П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования / АН СССР; Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1972.
2. Альтшуллер М.Г. Пушкин, Булгарин, Николай I и сэр Вальтер Скотт// Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро. Издательство «Новое литературное обозрение», 1995.
3. Благой Д. Социология творчества Пушкина. Этюды. Второе дополненное издание. М., Кооперативное издательство «Мир», 1931.
4. Бонди С. Комментарий к «Борису Годунову» // Пушкин А.С. Собр. соч. в 10 томах. М.: ГИХЛ, 1960. Т. 4
5. БОРИС ГОДУНОВЪ, СОЧИНЕНIЕ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА. СЪ ДОЗВОЛЕНIЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА. САНКТПЕТЕРБУРГЪ. 1831 ВЪ ТИПОГРАФIИ ДЕПАРТАМЕНТА НАРОДНАГО ПРОСВѢЩЕНIЯ
6. Городецкий Б. Пушкин и драма. // Пушкин и искусство. Отв. Ред. Н. Шувалов. М.-Л. Искусство, 1937
7. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. - М.: Гослитиздат, 1957.
8. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Государственное издательство иностранных и национальных словарей. Москва. 1955. Том II
9. Катенин П.А. Ольга Из Бюргера / Избранное. М., «Советская Россия», 1989
10. Клэйтон. Дж. Даглас. Тень Димитрия. Опыт прочтения пушкинского «Бориса Годунова» / Перевод с англ. Л. Семёновой и И. Саккулина. СПб.: Академический проект, Издательство ДНК, 2007
11. Лермонтов М.Ю. Молитва («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою...») / Стихотворения. М., Художественная литература. 1988
12. Лесков Н.С. Собрание сочинений в двенадцати томах. Том 3. Обойденные. Островитяне. М., Издательство «Правда», 1989
13. Лотман Л.М. Историко-литературный комментарий // Пушкин А. С. Борис Годунов. - СПб.: Гуманитарное агентство «Академический Проект», 1996
14. Народная проза: [Сборник / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. С. Н. Азбелева]. - М.: Сов. Россия, 1992. - (Библиотека русского фольклора; Т. 12), № 274.
15. Непомнящий В.С. Пушкин: избранные работы 1960х 1990х гг.: в 2 т. / В. С. Непомнящий. Т. 1: Поэзия и судьба. М.: Жизнь и мысль, 2001
16. Пушкин А.С. // БОРИС ГОДУНОВЪ, СОЧИНЕНIЕ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА. СЪ ДОЗВОЛЕНIЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА. САНКТПЕТЕРБУРГЪ. 1831 ВЪ ТИПОГРАФIИ ДЕПАРТАМЕНТА НАРОДНАГО ПРОСВѢЩЕНIЯ
17. Пушкин А.С. // Сочиненiя Александра Пушкина. Томъ первый. САНКТПЕТЕРБУРГЪ, въ типографiи экспѣедицiи заготовлѣнiя государственныхъ бумагъ. MDCCCXXXVIII
18. Пушкин А.С. Борис Годунов // Собрание сочинений в 10 томах. Т. 4, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960
19. Пушкин А.С. Жил на свете рыцарь бедный // Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 2, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959
20. Пушкин А.С. Бесы // Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 2, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959.
21. Пушкин А.С. Езерский // Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 3, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960.
22. Пушкин А.С. Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина // Собрание сочинений в 10 томах. Т. 6, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1962.
23. Рассадин Ст. Дpаматуpг Пушкин. М.: Искусство, 1977.
24. Сочиненія и письма А. С. Пушкина. Томъ третій. Критически провѣренное и дополненное по рукописямъ изданіе, съ біографическимъ очеркомъ, вступительными статьями, объяснительными примѣчаніями и художественными приложеніями, подъ редакціей П. О. Морозова. С.-Петербургъ. Книгоиздательское Т-во “Просвѣщеніе”.
25. Сочиненiя А. С. Пушкина / Редакцiя П. А. Ефремова. Изданiе А. С. Суворина. Томъ VIII. Примечаниія, добавленія и поправки. СПб, 1905.
26. Сочиненiя Пушкина. Изданiе Императорской Академии наукъ. Том четвертый. Примѣчанiя Петроградъ, 1916
27. Филиппова Н.Ф. Народная драма А. С. Пушкина «Борис Годунов». М.: «Книга», 1972
[1] «Эротическая природа чуда, - пишет Клэйтон, - становится еще более ясна, когда Григорий начинает переживать свой сон наяву» [10, 148]. Сон Григория, по Клэйтону, «обретает дьявольскую окраску в особенности если принять во внимание его вытесненное, но тем не менее несомненно эротическое содержание» [10, 146].
Вышел в свет журнал "Вопросы филологии" № 2 (54) 2016 со статьей моего приятеля Прохвессора "О чем поет Юродивый" (Смысл и значение образа Юродивого в трагедии А.С.Пушкина "Борис Годунов").
Небольшая статья. Букафф - мало.
О чем поет Юродивый
(Смысл и значение образа Юродивого в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов»)
Борис Куркин
«Тема юродивого» в отечественном литературоведении, на первый взгляд, давно исчерпана. «Юродивый - “глас народа”». Сказать “глас Божий” мешал отечественным теоретикам официальный атеизм советского государства. Нелишне будет вспомнить, чтó писали советские филологи о Юродивом и как оценивали они его место и роль в пушкинской трагедии.
Начнем со старосоветских времен. «Прямым выразителем “народного мнения” является юродивый (сц. XVII), - писал в 1931 году Д.Д. Благой. - Пушкин заставляет своего юродивого бесстрашно бросать в лицо царя убийственную истину». [1, 69-70 ].
В 1937 г. Б.П. Городецкий выскажется еще лапидарнее: «Появление в трагедии Пушкина юродивого объясняется тем, что его Пушкин нашел у Карамзина». [2, 15].
В конце 40-х аналогичную мысль выразил Г. Гуковский, писавший, что Юродивый у Пушкина - «представитель народа, демократической массы... Устами юродивого нападает на царя, проклинает его сам народ» [3, 33].
Против истолкования роли Юродивого как выразителя «мнения народного» выступил в 1977 году критик Ст. Рассадин, давший свою, «революционную», по-своему, интерпретацию образа Николки. «Юpодивый - не голос, не “pупоp” наpода (и тем более автоpа) <...> Он не символ, не функция, не аллегоpия, он настоящий юpодивый, дуpачок Hиколка, дикий и нелепый <...> В темной голове дуpачка - туман, обpывки того, что помнит наpод, но никакой системы» [4, 55].
Получалось, что Пушкин вывел в пьесе умственно отсталого «бомжа» Николку, лишь для того, чтобы грядущие литературоведы могли дополнить его портретом галерею «лишних людей» русской литературы.
«Народного трибуна и обличителя царя» видел в Юродивом известный пушкинист С. Бонди, написавший в начале 60-х годов свой комментарий к «Борису Годунову», помещенный в 10-томном собрании сочинений А.С. Пушкина [5, 568].
«В наивности Юродивого, - писала в начале 70-х годов Н.Ф. Филиппова, - отражается совесть народа и, может быть, в чем-то и мудрость народа. Выражено это в форме религиозных представлений. Объективно же за этим стоит нравственный критерий, представление о добре и зле, определяемое отношением человека к другим людям» [6, 63-64].
А вот академический комментарий профессора Л. Лотман 1996 года: «”Николка Железный колпак” в “Борисе Годунове” - лицо, вымышленное поэтом. В нем “совмещены” черты нескольких исторически описанных юродивых и представлена типичная для юродивых форма поведения… Песня юродивого является авторской стилизацией народных духовных стихов - импровизаций, получивших впоследствии широкое распространение в разного рода сектах. Вместе с тем она близка к народным детским игровым песням, что стилистически оправдано поведением юродивых, носившим игровой и демонстративный характер» [7, 331 - 332]. В сносках проф. Лотман адресует читателя к работам А.М. Панченко и Н.В. Понырко.
Неоднократно высказывалось и мнение о том, что Юродивый Николка - это проекция автора трагедии, одна из масок самого Пушкина.
С недавних пор образу Юродивого стали придавать куда большее значение, заговорили о его «центральной роли в идеологической структуре “Бориса Годунова”». Примером тому стала работа канадского исследователя Д. Клэйтона, вышедшая в 2007 г. [8].
Юродивый Николка, по Клэйтону, - это «пародийная инверсия самого царя» [8, 242]. Путь Юродивого - «это путь, самого Пушкина», и «путь этот заключается в том, чтобы говорить Царям правду, но в аллегорической форме», а «железная шапка Юродивого - не что иное, как пародия на золотую “шапку Мономаха”» [8, 119]. Оставим последнее замечание в стороне: пародию на «шапку Мономаха» можно при желании углядеть при желании во все времена в любом головном уборе.
Автор подчеркивает, что «в соответствии с метапоэтической функцией “Бориса Годунова” три персонажа трагедии - Пимен, Григорий и юродивый - включены в парадигматические отношения. Каждый из них в своем роде творческая личность» [8, 118].
Простим иностранцу квалификацию Юродивого и Пимена в качестве «творческих личностей». Отметим лишь, что задачей их как людей православных было не художество, а стремление быть прозрачным для воли Божией. Не дает никаких оснований для квалификации его как «творческой личности» и самозванец, если разумеется, не понимать под «творчеством» впадение в ересь, служение лукавому и лицедейство и прямой обман.
Что ж, поговорим об Юродивом и начнем с его песенки. Автору неизвестны исследования, в которых бы раскрывался бы ее смысл, зато все помнят ее с детства:
- Месяц светит,
Котенок плачет,
Юродивый, вставай,
Богу помолися!
Следует отметить, что в первом издании трагедии 1831 г. стояло «Месяц едет». То же сохранялось и в первом посмертном издании «Бориса» 1838 года. В рукописной правке поэта, воспроизводившейся в ряде посмертных изданий «Бориса Годунова», стояло «Месяц светит».
Казалось бы, чисто иллюстративная сцена и печальная песенка для взрослых. Однако есть одна тонкость. Существуют сказки о мертвеце, в которых говорится или поется нечто иное, а именно:
Месяц светит.
Мертвец едет
В суворинском издании сочинений А.С. Пушкина 1905 года говорится: «Мы внесли позднейшую поправку рукописи в его песню: «Месяц светит», вместо неуклюжего: “Месяц едет”, тем более, что Пушкин, конечно, знал народное присловье: “Месяц светит, мертвец едет”» [9, 411].
Действительно, первоначально у Пушкина стояло в рукописи «месяц светит», но в самый последний момент оно было заменено на «неуклюжее», по мнению комментатора, «месяц едет».
Сюжет «Месяц светит, мертвец едет» присутствует в русских сказках Забайкалья, Вологодских сказках, быличках, бывальщинах и т.д. Этот сюжет был хорошо известен Пушкину. Его упоминал или пересказывал в своих произведениях П. Катенин (баллада «Ольга» (Из Бюргера) (1816, 1831):
Месяц светит, ехать споро;
Я как мертвый еду скоро.
Поминает известное присловие в своем романе «Обойденные» и Н. Лесков. «Месяц светит, мертвец едет, не боишься ли ты меня, добрый молодец?» - спрашивает героиня этого произведения Дора.
Месяц как персонаж тоже любопытен: очень часто он является совсем недобрым героем. Предположим, что и в песенке Юродивого месяц тоже появляется не случайно. Пушкин придавал ему особое значение, что видно из его статьи о Катенине «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина» [22, 90].
Напомним, что в ней он давал высокую оценку катенинскому переводу из Г.А. Бюргера («Ленора», превратившемуся в самостоятельное произведение «Ольга») и балладе «Убийца», (в основу которой легла вольная переработка баллады Р. Саути «Суд Божий над епископом»).
В последней месяц выступает в качестве свидетеля и фактически судьи злодея, а жертва напоминает своему губителю:
«Есть там свидетель, он увидит,
Когда здесь нет людей».
И свидетель этот - месяц.
Финал же баллады таков: убийцу настигает расплата.
Заметку «В зрелой словесности приходит время…» [23, 291]. Пушкин написал в 1828 году - еще до выхода «Бориса Годунова», а статью «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина» - в 1833 году. В промежутке - в конце1829 г. - он напишет своих «Бесов», где будут фигурировать и «сволочь» («тени», бесы), и месяц.
Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре... [20, 298].
А в незавершенной поэме «Езерский» появится впоследствии такая строфа: «Как месяц любит ночи мглу» [21, 413]. Разумеется, ее можно рассматривать и в качестве чисто поэтического образа.
Итак, мгла, мутная игра месяца...
Можно предположить, что песенка юродивого Николки должна была бы звучать так:
Месяц светит.
Мертвец едет.
Котенок плачет,
Юродивый, вставай,
Богу помолися!
По чью душу едет мертвец в сказках сказаниях и балладах? Он едет погубить душу того, кто его призывает, поддавшись искушению и соблазну, впадшего в прелесть. Таковы Ленора в балладе Г. А. Бюргера «Леонора», Ольга в балладе П. Катенина, невеста в сказках и сказаниях, к которой является и которую уносит с собой жених, оказывающийся вдруг мертвецом.
Для чего потребовалось Пушкину усечение известного присловья?
Можно предположить, что создатель «Бориса Годунова» сознательно рассчитывал на то, что глаз читателя или ухо слушателя будут «спотыкаться», не обнаружив привычного словосочетания, что заставит их задуматься над смыслом «опущения» слова «мертвец».
Кстати, ощущение недосказанности возникает в обоих вариантах: и тогда, когда месяц «едет», и тогда, когда он «светит».
Вспомним и момент появления в трагедии Юродивого. Является он тогда, когда власть начинает всерьез воспринимать угрозу себе со стороны Самозванца и провозглашает ему анафему. Меры же «силового» характера не дают чаемого результата при всей видимости успеха: побиваемый раз за разом Самозванец вновь и вновь оказывается неким чудесным образом на коне и угрожает власти Годунова самым решительным образом.
Предположим, что «едущим мертвецом», которого подразумевает в своей песенке Юродивый, является Самозванец - «бесовский сын», «еретик», по выражению Патриарха, «приемный сын привидения» («тень Грозного меня усыновила») - персонифицированная Смерть.
И тогда получается вот что:
Месяц светит.
Мертвец-Самозванец едет.
Котенок плачет (животные, как известно, остро чуют приближение человеческой смерти и всякую нечисть).
Юродивый, вставай,
Богу помолися!
Приходит на ум и русская поговорка, записанная В.И. Далем: «На месяце видно, как Каин Авеля убил» [8, 374].
Мертвец несет с собой погибель: он сам есть сын погибели. «Живой труп». Как отвратить ее, когда весь народ охвачен наваждением и прелестью? «Юродивый, вставай, Богу помолися!» НЕКОМУ больше! Все охвачены безумием…
«Страшно, страшно поневоле…»
«Господи помилуй!»
В кажущейся «детской», а то и «бессмысленной» песенке Юродивого - ключ к пониманию трагедии. В ней, как в зародыше заключено все: в лице самозванца грядет на Русь смерть - «лишь глаза во мгле горят».
И некому понять это и помолиться в надежде отвести беду, кроме прозорливого Юродивого. Он единственный среди одержимых, кто не подвержен бесовским чарам, кто видит, «прозревает» все происходящее окрест. Он - живой символ Святой Руси, а никакой не «глас народный», ибо народ введен в заблуждение, впал в прелесть.
Не «мнение народное» выражает Николка, не мнение «демократической массы». Вернее, мнения Юродивого и народа совпадают лишь в части отношения к Годунову, а в главном - расходятся.
Народ хочет видеть и встретить царя Дмитрия Ивановича, а Юродивый прямо говорит, что этот якобы «чудом спасшийся царевич» - самозванец и символ смерти, предвестник грядущих бедствий.
Народ же, собравшийся на площади перед собором в Москве, убежден, что царевич жив:
Первый
Что? уж проклинали того?
Другой
Я стоял на паперти и слышал, как диакон завопил: Гришка Отрепьев - анафема!
Первый
Пускай себе проклинают; царевичу дела нет до Отрепьева.
Другой
А царевичу поют теперь вечную память.
Первый
Вечную память живому! Вот ужо им будет, безбожникам [18, 276].
Власть поет самозванцу анафему, однако ее действия не выправляют ситуацию, а, напротив, усугубляют положение, обращают народ против власти. Это тот самый часто возникающий в истории момент, когда грамотные действия властителей оказываются бесполезными или даже вредными, что говорит о необратимости развивающегося процесса.
Итак, по «мнению народному», царевич жив, а Юродивый прямо говорит Борису: «...ты зарезал маленького царевича» [18, 278].
Зарезал.
И если царевич мертв, то на Москву, следственно, идет самозванец.
Так песенка Николки наполняется глубоким смыслом-предостережением, внимать которому, увы, некому. Юродивый - провидец. Народ же введен во искушение, в состояние прелести. И обмануть его нетрудно: он сам обманываться рад.
Но на этом пророчество или предсказание юродивого не заканчивается. На просьбу Бориса помолиться за него Николка отвечает: «Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода - Богородица не велит» [18, 279].
При всей своей кажущейся простоте ответ Николки несет в себе очень важные смыслы. Начнем с того, что упоминание имени Ирода напрямую ассоциируется с избиением 14 тысяч младенцев - первых мучеников за Христа. Церковь отмечает их день 29 декабря по ст. стилю. Все они прославлены, т.е. причислены к лику святых. В контексте трагедии упоминание имени царя Ирода прямо относит к памяти первых христианских мучеников и прославленному уже на небесах убиенному царевичу.
Упоминание Иродова имени - это еще и напоминание о его ужасном земном конце: сей царь иудейский был заживо изъеден червями.
И еще: за царя Ирода даже помолиться нельзя: «Богородица не велит». Первоначально в пушкинской рукописи значилось: «Христос не велит» [27, 109]. Однако в окончательном варианте стоит «Богородица не велит». Думается, смысл такой замены был в том, чтобы показать совершенно безнадежное положение Бориса. Богородица - «Заступница усердная» за нас, грешных, перед Господом. И если уж Богоматерь не велит за кого-то молиться - значит, это совсем ужасный и не заслуживающий снисхождения грешник.
Следует отметить, что в то же самое время, когда решался вопрос о возможности публикации «Бориса Годунова», Пушкиным было написано знаменитое стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный», в котором звучала тема заступничества Божией Матери.
Но Пречистая сердечно
Заступилась за него
И впустила в Царство Вечно
Паладина своего [19, 249].
Как о «теплой Заступнице мира холодного» писал о Божией Матери в своей «Молитве» и М.Ю. Лермонтов [11, 313].
Подведем итоги. В четырех строчках песенки и двух репликах Юродивого заключено все содержание пушкинской трагедии: цареубийство, ужасный конец цареубийцы, явление самозванца и грядущие беды Руси.
Как отмечает наш выдающийся пушкинист В.С. Непомнящий, Юродивый - «третье из лиц, представляющих в трагедии Высшую правду» [15, 205].
Народ же живо откликается на призыв стоящего на амвоне мужика-«агитатора» «вязать, топить «Борисова щенка». Согласно пушкинской ремарке, он «несется толпою» с криками: «Вязать! Топить! Да здравствует Димитрий! Да гибнет род Бориса Годунова!» Вслед за проклинаемым им Борисом народ сам становится символическим цареубийцей и тут же осознает весь ужас содеянного. Впереди новый, еще более ужасный виток Смуты.
Тема «народ и цареубийство» не пользовалась популярностью в ряду отечественных литературоведов и критиков - от безвестного автора рецензии в журнале С.Е. Раича «Галатея» за 1839 г. (часть IV, 27) [27, 113] и «неистового Виссариона» до академика М.П. Алексеева, глухо намекнувшего (со ссылкой на Белинского), на «существование проблемы» [1, 209 - 215]. Вскользь упоминает о ней Л. Лотман: «Завершающие сцену призывы к бунту - мужика с амвона и толпы, таким образом, отражают воздействие предательства высших сановников на возбужденные умы народа, охваченного фантастической верой в доброго царя-избавителя» [13, 345], а последние реплики, призывающие к расправе над царем Феодором [19, 297], «демонстрируют настроения, сформировавшиеся в народной толпе под влиянием подстрекательской пропаганды агентов Самозванца, - готовность расправиться с Годуновыми» [13, 346].
Совсем в ином свете видит суть «Бориса Годунова» М.Г. Альтшуллер, полагающий, что с историософской точки зрения, это одно из самых пессимистических произведений Пушкина, в основе которого постоянное противопоставление власти и народа. «Проблема заключалась в отношении народа к царю. Здесь, с точки зрения Пушкина, и крылась трагедия. Борис был добрый, умный и хороший царь. Однако народ не приемлет никакой власти. Он склонен к разрушению, бунту, анархии <...>. Таким было «смутное время», приближение которого все время ощущается в трагедии (читатель очень хорошо знает, что последует за воцарением Самозванца). Эти моменты истории угрожают полной гибелью всему народу, который, восставая против власти, бессознательно к этой гибели стремится...
Свергая одного царя, народ тут же готов вступить в конфликт со следующим. Поэтому в сущности неважно, завершает ли трагедию авторская ремарка:
Народ безмолвствует или (как было в беловой рукописи) крик народа:
Да здравствует царь Димитрий Иванович!» [2, 295].
Обе концовки, как полагает Альтшуллер, в сущности одинаковы: обе предрекают новый бунт, новую анархию и всеобщую гибель. «Получается дурная бесконечность: воцарение при одобрении народа - восстание - гибель царя - новое воцарение - одобрение народа - гибель… Из этой бесконечности нет и не может быть выхода» [2, 295].
Разумеется, при таком взгляде на мир «доброму, умному и хорошему» цареубийце Годунову можно только посочувствовать: ему достался «некачественный», скверный народ-анархист, бессознательно стремящийся к собственной погибели. И если американец Альтшуллер писал о теме танатоса в «Борисе Годунове», то канадец Д. Клэйтон - об эросе[1].
Остается, однако, непонятным, каким образом был осуществлен русским народом на практике выход из этой обрисованной заокеанским литературоведом «дурной бесконечности». Иначе не было бы Пушкина, не было бы и России.
Смеем утверждать, что без прозорливого Юродивого не состоялась бы сама пушкинская трагедия, в которой Николка становится неким духовным стержнем Руси, благодаря которому она осталась жива, и возникла надежда на спасение, свидетельством чему становится финальное безмолвие народа.
Что касается «пессимизма» пушкинской трагедии, то подобная постановка вопроса едва ли правомерна. Пушкин детально проанализировал для нас все внутренние мотивы, приведшие народ к мятежу и братоубийственной войне и показал, что в критические моменты истории народ по сути оказывается перед одним и тем же выбором: жить по заповедям или прельститься мятежным словом.
Пушкин оказался не только великим поэтом, но и великим и честнейшим историком, рассказавшим нам о главной угрозе Отечеству и помогающим нам всей силой своего пророческого таланта осознать главные ценности, на которых Россия сложилась как государство и без которых для нее нет будущего. И одним из выразителей и символов этой идеи становится в трагедии образ блаженного Николки.
Литература
1. Алексеев М. П. Ремарка Пушкина «Народ безмолвствует» // Алексеев М. П. Пушкин: Сравнительно-исторические исследования / АН СССР; Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1972.
2. Альтшуллер М.Г. Пушкин, Булгарин, Николай I и сэр Вальтер Скотт// Новые безделки: Сборник к 60-летию В. Э. Вацуро. Издательство «Новое литературное обозрение», 1995.
3. Благой Д. Социология творчества Пушкина. Этюды. Второе дополненное издание. М., Кооперативное издательство «Мир», 1931.
4. Бонди С. Комментарий к «Борису Годунову» // Пушкин А.С. Собр. соч. в 10 томах. М.: ГИХЛ, 1960. Т. 4
5. БОРИС ГОДУНОВЪ, СОЧИНЕНIЕ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА. СЪ ДОЗВОЛЕНIЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА. САНКТПЕТЕРБУРГЪ. 1831 ВЪ ТИПОГРАФIИ ДЕПАРТАМЕНТА НАРОДНАГО ПРОСВѢЩЕНIЯ
6. Городецкий Б. Пушкин и драма. // Пушкин и искусство. Отв. Ред. Н. Шувалов. М.-Л. Искусство, 1937
7. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. - М.: Гослитиздат, 1957.
8. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Государственное издательство иностранных и национальных словарей. Москва. 1955. Том II
9. Катенин П.А. Ольга Из Бюргера / Избранное. М., «Советская Россия», 1989
10. Клэйтон. Дж. Даглас. Тень Димитрия. Опыт прочтения пушкинского «Бориса Годунова» / Перевод с англ. Л. Семёновой и И. Саккулина. СПб.: Академический проект, Издательство ДНК, 2007
11. Лермонтов М.Ю. Молитва («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою...») / Стихотворения. М., Художественная литература. 1988
12. Лесков Н.С. Собрание сочинений в двенадцати томах. Том 3. Обойденные. Островитяне. М., Издательство «Правда», 1989
13. Лотман Л.М. Историко-литературный комментарий // Пушкин А. С. Борис Годунов. - СПб.: Гуманитарное агентство «Академический Проект», 1996
14. Народная проза: [Сборник / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. С. Н. Азбелева]. - М.: Сов. Россия, 1992. - (Библиотека русского фольклора; Т. 12), № 274.
15. Непомнящий В.С. Пушкин: избранные работы 1960х 1990х гг.: в 2 т. / В. С. Непомнящий. Т. 1: Поэзия и судьба. М.: Жизнь и мысль, 2001
16. Пушкин А.С. // БОРИС ГОДУНОВЪ, СОЧИНЕНIЕ АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА. СЪ ДОЗВОЛЕНIЯ ПРАВИТЕЛЬСТВА. САНКТПЕТЕРБУРГЪ. 1831 ВЪ ТИПОГРАФIИ ДЕПАРТАМЕНТА НАРОДНАГО ПРОСВѢЩЕНIЯ
17. Пушкин А.С. // Сочиненiя Александра Пушкина. Томъ первый. САНКТПЕТЕРБУРГЪ, въ типографiи экспѣедицiи заготовлѣнiя государственныхъ бумагъ. MDCCCXXXVIII
18. Пушкин А.С. Борис Годунов // Собрание сочинений в 10 томах. Т. 4, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960
19. Пушкин А.С. Жил на свете рыцарь бедный // Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 2, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959
20. Пушкин А.С. Бесы // Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 2, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959.
21. Пушкин А.С. Езерский // Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 3, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960.
22. Пушкин А.С. Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина // Собрание сочинений в 10 томах. Т. 6, М.: Государственное издательство художественной литературы, 1962.
23. Рассадин Ст. Дpаматуpг Пушкин. М.: Искусство, 1977.
24. Сочиненія и письма А. С. Пушкина. Томъ третій. Критически провѣренное и дополненное по рукописямъ изданіе, съ біографическимъ очеркомъ, вступительными статьями, объяснительными примѣчаніями и художественными приложеніями, подъ редакціей П. О. Морозова. С.-Петербургъ. Книгоиздательское Т-во “Просвѣщеніе”.
25. Сочиненiя А. С. Пушкина / Редакцiя П. А. Ефремова. Изданiе А. С. Суворина. Томъ VIII. Примечаниія, добавленія и поправки. СПб, 1905.
26. Сочиненiя Пушкина. Изданiе Императорской Академии наукъ. Том четвертый. Примѣчанiя Петроградъ, 1916
27. Филиппова Н.Ф. Народная драма А. С. Пушкина «Борис Годунов». М.: «Книга», 1972
[1] «Эротическая природа чуда, - пишет Клэйтон, - становится еще более ясна, когда Григорий начинает переживать свой сон наяву» [10, 148]. Сон Григория, по Клэйтону, «обретает дьявольскую окраску в особенности если принять во внимание его вытесненное, но тем не менее несомненно эротическое содержание» [10, 146].