(no subject)
лето было дождливое и короткое
оно наконец наступило
наступило после очередного безумного побега
до него же - холодные дни, бездумные кутежи
за вдохновением, жаждой к жизни, любопытством, за белой полосой быстро последовала чёрная
зияющая дыра, выжигающая изнутри
чёрт со мной, но наблюдать как твой друг медленно умирает, умирает жестоко, умирает так, что сделать ничего нельзя.
за 11 лет ты привыкаешь ко всему, но я запомню только хорошее
белокурые кудри, да серо-зелёные глаза.
больница на спортивной, депривация сна, пьяный бла бла кар забронированный в дымке руля, зыбицкая, десять баров, ту степ под сандинисту, скотское отношение и большая панковская любовь.
Саша, приезжающий в 6 утра, мы пьём, мы пьём, и спим все вместе на одном матрасе.
Драники, пиво, после лёгкой прогулки мы снова на зыбицкой, мы снова в кутеже. Минск.
Знакомство с Пушкиным, который с лёгкостью зовёт нас к себе в дом.
Студия звукозаписи, котик по имени Малина, дымка и кассета Another Lips в кассетном магнитофоне.
Аисты, васильки.
Красивые женские лица.
Переезд на Профсоюзную, эгоистично-гедонистичный Андрей, район кутежа и братьев-алкоголиков.
Неприятие лофта на Тульской, полный отказ от социализации.
Делориан, мефодьевка, приветы из прошлого, о которых я ничего не хочу знать.
Хочу. Но не стоит.
Традиция прованских трав в "Проливе", длинные рыжие волосы в утренней зорьке, смущённые глаза под кепкой и бесконечное количество небрежно закрученного табака и настоек.
Пьяный батя, усиленые занятия испанским, Патагония.
У меня разработаны три плана на жизнь, с подписанием контракта, я пока в фазе плана A.
Не отпускает, не отпускает. Зона комфорта.
Неудачный хастл. Удачный мой.
Каскадный парк у синагоги, воровские звёзды, роговые очки, мешковатая одежда и до поры до времени скромный голос, скрывающий омут внутри.
Бездна чужого существования.
Улыбка и рюмка пролетевшая по кругу - ещё недавно бывшие надеждой карие глаза:
- Я, возможно, скажу ужасную вещь, но я тоже хочу умереть.
Знаю милая, слышал. И при всём моём желании. Жаль ты не смогла мне поверить.
Намерения были лишь чисты. Лишь сны твои.
Думая о смерти практически каждый день, лишь убеждаюсь насколько я сильно люблю жизнь.
Сколько всего не сделано, сколько мест впереди.
I don't even ask for happiness, just a little less pain.
Мне постоянно снится континент за атлантикой, мне снится риск, мне снятся новые дали.
Мир сужается, мир теперь не такой уж и большой. Есть все шансы расширить его, пока он не сузится до белого света в конце тоннеля.
Я видел его однажды, но не пошёл.
Лишь нескончаемые приёмы напоминают о нём.
Егор, вломившийся из Гамбурга, лучший из людей, светить всегда, светить везде, до дней последних донца.
И мы не прощаемся, я устал, и вокруг всё тоже самое, и я говорю: до встречи.
До этой встречи мне вырезают часть десны, неделя проходит в полном аду, так же как и 16 часовой марш-бросок Москва-Минск-Вильнюс-Анкикщяй.
Мы гуляем с Юлей по чёртову камню, ставим палатку и словно по призыву идём откапывать пиво ко входу, встречаем Егора который взял такси вместо автостопа.
Зато сэкономил на билетах Ryanair и Devilstone.
Шишки под ногами, лес, сельский кайф, умиление, та самая бутылка малибу, холодная речка и полёты во все мусорки - мы поём, орём, можно забыться оглядывая заводи туман.
Блюз, блэк, краут, метал, нойз, ад, чил. Повторить.
Спать втроём, спать безмятежно, гулять сквозь кроны и старые кирпичные аллеи.
Шнекутич по старой памяти, уже не такой злой и холодный, очередная прогулка по вечно сонному Вильнюсу.
Мы едем в Данциг, успеваем глупо поссориться в утреннем Макдоналдсе, вписаться через Аирбнб к безумному поляку, пилящему инди в стим. По крайней мере он сразу предложил свой вапорайзер.
Пёсель по имени Лава, украинские беженцы, гул железной дороги.
Пешком вдоль трассы, Ганзейский город, красные кирпичи, склепы и портовые краны.
Зайцем в трамвае, безумные полячки, поход сквозь лес - я слышу море.
Идея фикс - обсессивно-компульсивный синдром - каждые полгода я езжу на холодное море, порой чередуя его с океаном.
Песок хрустит под ногами, аквамарин балтики, аквамарин в стакане и в папиросной бумаге.
Смотрю на волны и думаю о том, что в итоге всё закончится хорошо.
Мы будем терять. Частицы жизни.
Убер с моря, убер прямо в ловушку. Мы стоим в пробке на светофоре, сквозь дымку наблюдаю грузовики перевозящие остов корабля. Гигантские листы стали проплывают прямо передо мной.
Уйдут в море, слушать песни пьяных моряков, встретить смерть на дне морской пучины.
Мы попадаем в pułapka (польск. ловушка) , стоим на мосту и смотрим на млечный путь.
Мерзавчики соплицы, польский полонез - курва, курва!
Полуночный Вроцлав, его красивые улицы, пара часов сна по пути в Прагу, я приподнимаю повязку с глаз - я вижу горы, вижу оранжевых бурёнок и того же цвета солнечные лучи.
Пш пш и бесконечные пёсели заканчиваются, мы в Праге. У нас квартира, бар шотган под боком:
-пиво а гэчко (чешск. - грамм)!
всё становится лучше, прекрасный ужин и мы шароёбимся, курим и пьём пиво, напиваемся и делаем прекрасные закуски.
странное развитие событий, ночное помешательство - my body, my rules, but no means no.
ранний подъём и я иду по следам - Кутна Гора, тысячи черепов, дом тысячи трупов, пробитых мечами, сражёными чумой.
Я не чувствую ничего, я думаю о катакомбах Парижа и о пещерах капуцинов, ведь на месте погибшего дерева вырастет лес - мы идём в ближайшую закусочную, я смотрю на старинный оссуарий, закуриваю и благодарю судьбу. Нужное время, нужное место, не совсем нужная, но такая насыщенная жизнь.
Жара сменяется дождём, мы стоим на вокзале, приходит Илья, мы посещаем ряд баров, нескончаемый хастл, лёгкий сон, мы мчим к библиотеке, нас подбирают о-эмигранты, мы едем на флафф, ставим палатки, начинаем скучать, приободряемся, начинаем скучать.
Знакомимся, общаемся. Всё так обычно и так знакомо.
Знаю когда будет сингалонг, что сделает тот парень, и что скажет этот чувак с микрофоном.
Потеря смысла внутри, либо просто нескончаемая рекурсия. Панк всё таки умер.
Раскладываем веган грилль, я беру очередную упаковку сыра с плесенью, купаемся в обетоненом минеральном озере, пьём пиво под палящим солнцем, руки устают крутить, под вечер я невменяем и нахожу очередную мусорку для прыжка, моим родным языком становится курвский, мы танцуем под словенский хип хоп и блаженно спим до жары.
Следующей ночью видел падающую звезду. И, кажется, успел. Но позабыл уже.
Вспоминаю предложение об открытии бара.
Скучаю по этой рыжей громиле. Как же скучаю.
Ребята из тапрума, странный социум, я собираю рюкзак и палатку, за десять минут до отъезда вспоминаю о правиле Игги Попа, лечу на волнах, чтобы спустя двадцать минут идти по старой брусчатке, отправляться в Прагу, устало идти по центру, еле успев на последний автобус до аэропорта.
После мягкого кожаного дивана умиротворённо сплю в самолёте, чтобы утро опять встретило войною.
Телефонный разговор.
Пекло дышет.
Смерть. Медленная мучительная смерть. Рай не в её руках. Рай где-то за её глубокими глазами.
Ворота открываются после безумного подвига сострадания. Находясь на волоске мучительной и ужасной гибели - дать надежду другому. Я не могу поднять руки. Я не могу дышать. Мне осталось три года.
Вызвав такси, тридцать часов без сна, безумие окончательного осознания.
Плакать уже не получится.
Вместо этого я проснусь в чужой постели.
Проснусь в квартире в которой не был уже несколько лет.
Взгляну в окно, взгляну на круглый двор и башенку за окном.
в голове не будет ни мыслей, ни сожалений.
оно наконец наступило
наступило после очередного безумного побега
до него же - холодные дни, бездумные кутежи
за вдохновением, жаждой к жизни, любопытством, за белой полосой быстро последовала чёрная
зияющая дыра, выжигающая изнутри
чёрт со мной, но наблюдать как твой друг медленно умирает, умирает жестоко, умирает так, что сделать ничего нельзя.
за 11 лет ты привыкаешь ко всему, но я запомню только хорошее
белокурые кудри, да серо-зелёные глаза.
больница на спортивной, депривация сна, пьяный бла бла кар забронированный в дымке руля, зыбицкая, десять баров, ту степ под сандинисту, скотское отношение и большая панковская любовь.
Саша, приезжающий в 6 утра, мы пьём, мы пьём, и спим все вместе на одном матрасе.
Драники, пиво, после лёгкой прогулки мы снова на зыбицкой, мы снова в кутеже. Минск.
Знакомство с Пушкиным, который с лёгкостью зовёт нас к себе в дом.
Студия звукозаписи, котик по имени Малина, дымка и кассета Another Lips в кассетном магнитофоне.
Аисты, васильки.
Красивые женские лица.
Переезд на Профсоюзную, эгоистично-гедонистичный Андрей, район кутежа и братьев-алкоголиков.
Неприятие лофта на Тульской, полный отказ от социализации.
Делориан, мефодьевка, приветы из прошлого, о которых я ничего не хочу знать.
Хочу. Но не стоит.
Традиция прованских трав в "Проливе", длинные рыжие волосы в утренней зорьке, смущённые глаза под кепкой и бесконечное количество небрежно закрученного табака и настоек.
Пьяный батя, усиленые занятия испанским, Патагония.
У меня разработаны три плана на жизнь, с подписанием контракта, я пока в фазе плана A.
Не отпускает, не отпускает. Зона комфорта.
Неудачный хастл. Удачный мой.
Каскадный парк у синагоги, воровские звёзды, роговые очки, мешковатая одежда и до поры до времени скромный голос, скрывающий омут внутри.
Бездна чужого существования.
Улыбка и рюмка пролетевшая по кругу - ещё недавно бывшие надеждой карие глаза:
- Я, возможно, скажу ужасную вещь, но я тоже хочу умереть.
Знаю милая, слышал. И при всём моём желании. Жаль ты не смогла мне поверить.
Намерения были лишь чисты. Лишь сны твои.
Думая о смерти практически каждый день, лишь убеждаюсь насколько я сильно люблю жизнь.
Сколько всего не сделано, сколько мест впереди.
I don't even ask for happiness, just a little less pain.
Мне постоянно снится континент за атлантикой, мне снится риск, мне снятся новые дали.
Мир сужается, мир теперь не такой уж и большой. Есть все шансы расширить его, пока он не сузится до белого света в конце тоннеля.
Я видел его однажды, но не пошёл.
Лишь нескончаемые приёмы напоминают о нём.
Егор, вломившийся из Гамбурга, лучший из людей, светить всегда, светить везде, до дней последних донца.
И мы не прощаемся, я устал, и вокруг всё тоже самое, и я говорю: до встречи.
До этой встречи мне вырезают часть десны, неделя проходит в полном аду, так же как и 16 часовой марш-бросок Москва-Минск-Вильнюс-Анкикщяй.
Мы гуляем с Юлей по чёртову камню, ставим палатку и словно по призыву идём откапывать пиво ко входу, встречаем Егора который взял такси вместо автостопа.
Зато сэкономил на билетах Ryanair и Devilstone.
Шишки под ногами, лес, сельский кайф, умиление, та самая бутылка малибу, холодная речка и полёты во все мусорки - мы поём, орём, можно забыться оглядывая заводи туман.
Блюз, блэк, краут, метал, нойз, ад, чил. Повторить.
Спать втроём, спать безмятежно, гулять сквозь кроны и старые кирпичные аллеи.
Шнекутич по старой памяти, уже не такой злой и холодный, очередная прогулка по вечно сонному Вильнюсу.
Мы едем в Данциг, успеваем глупо поссориться в утреннем Макдоналдсе, вписаться через Аирбнб к безумному поляку, пилящему инди в стим. По крайней мере он сразу предложил свой вапорайзер.
Пёсель по имени Лава, украинские беженцы, гул железной дороги.
Пешком вдоль трассы, Ганзейский город, красные кирпичи, склепы и портовые краны.
Зайцем в трамвае, безумные полячки, поход сквозь лес - я слышу море.
Идея фикс - обсессивно-компульсивный синдром - каждые полгода я езжу на холодное море, порой чередуя его с океаном.
Песок хрустит под ногами, аквамарин балтики, аквамарин в стакане и в папиросной бумаге.
Смотрю на волны и думаю о том, что в итоге всё закончится хорошо.
Мы будем терять. Частицы жизни.
Убер с моря, убер прямо в ловушку. Мы стоим в пробке на светофоре, сквозь дымку наблюдаю грузовики перевозящие остов корабля. Гигантские листы стали проплывают прямо передо мной.
Уйдут в море, слушать песни пьяных моряков, встретить смерть на дне морской пучины.
Мы попадаем в pułapka (польск. ловушка) , стоим на мосту и смотрим на млечный путь.
Мерзавчики соплицы, польский полонез - курва, курва!
Полуночный Вроцлав, его красивые улицы, пара часов сна по пути в Прагу, я приподнимаю повязку с глаз - я вижу горы, вижу оранжевых бурёнок и того же цвета солнечные лучи.
Пш пш и бесконечные пёсели заканчиваются, мы в Праге. У нас квартира, бар шотган под боком:
-пиво а гэчко (чешск. - грамм)!
всё становится лучше, прекрасный ужин и мы шароёбимся, курим и пьём пиво, напиваемся и делаем прекрасные закуски.
странное развитие событий, ночное помешательство - my body, my rules, but no means no.
ранний подъём и я иду по следам - Кутна Гора, тысячи черепов, дом тысячи трупов, пробитых мечами, сражёными чумой.
Я не чувствую ничего, я думаю о катакомбах Парижа и о пещерах капуцинов, ведь на месте погибшего дерева вырастет лес - мы идём в ближайшую закусочную, я смотрю на старинный оссуарий, закуриваю и благодарю судьбу. Нужное время, нужное место, не совсем нужная, но такая насыщенная жизнь.
Жара сменяется дождём, мы стоим на вокзале, приходит Илья, мы посещаем ряд баров, нескончаемый хастл, лёгкий сон, мы мчим к библиотеке, нас подбирают о-эмигранты, мы едем на флафф, ставим палатки, начинаем скучать, приободряемся, начинаем скучать.
Знакомимся, общаемся. Всё так обычно и так знакомо.
Знаю когда будет сингалонг, что сделает тот парень, и что скажет этот чувак с микрофоном.
Потеря смысла внутри, либо просто нескончаемая рекурсия. Панк всё таки умер.
Раскладываем веган грилль, я беру очередную упаковку сыра с плесенью, купаемся в обетоненом минеральном озере, пьём пиво под палящим солнцем, руки устают крутить, под вечер я невменяем и нахожу очередную мусорку для прыжка, моим родным языком становится курвский, мы танцуем под словенский хип хоп и блаженно спим до жары.
Следующей ночью видел падающую звезду. И, кажется, успел. Но позабыл уже.
Вспоминаю предложение об открытии бара.
Скучаю по этой рыжей громиле. Как же скучаю.
Ребята из тапрума, странный социум, я собираю рюкзак и палатку, за десять минут до отъезда вспоминаю о правиле Игги Попа, лечу на волнах, чтобы спустя двадцать минут идти по старой брусчатке, отправляться в Прагу, устало идти по центру, еле успев на последний автобус до аэропорта.
После мягкого кожаного дивана умиротворённо сплю в самолёте, чтобы утро опять встретило войною.
Телефонный разговор.
Пекло дышет.
Смерть. Медленная мучительная смерть. Рай не в её руках. Рай где-то за её глубокими глазами.
Ворота открываются после безумного подвига сострадания. Находясь на волоске мучительной и ужасной гибели - дать надежду другому. Я не могу поднять руки. Я не могу дышать. Мне осталось три года.
Вызвав такси, тридцать часов без сна, безумие окончательного осознания.
Плакать уже не получится.
Вместо этого я проснусь в чужой постели.
Проснусь в квартире в которой не был уже несколько лет.
Взгляну в окно, взгляну на круглый двор и башенку за окном.
в голове не будет ни мыслей, ни сожалений.